Все забыли солдаты — бессонную ночь, непроходимые болота, тёмные леса, наполненные волками, и страшную усталость. Вдруг нарушился строй шеренг.
— Ура! Ура! Ура!
А царь своё:
— Дело! Можем бить шведов! Если бы здесь ещё артиллерия наша — и не такая была бы виктория!
Он хвалил, кажется, князя Голицына, но присутствующие понимали крик как похвалу и тем солдатам, которые под командованием князя добились виктории, без пушек, — быть может, тот боялся их брать с собою, чтобы не потерять! — хвалу тем, кто торопился на помощь, исполняя приказ, делая всё, заради чего существует на свете солдат, защитник отечества!
— Какую тебе награду? — вспомнил царь о гонце, молодом офицере с веснушчатым лицом и светлыми добрыми глазами.
— Пить! — ответил тот и покраснел до ушей.
Сверкнуло яблоко, недавно поднятое в лесном саду.
— На. Ешь.
На яблоко упали капли дождя. Оно заиграло красками. Офицер не отваживался есть подарок.
— Ешь! — повторил царь, уже видя, как белые молодые зубы жадно вгрызаются в красное.
Тем временем под радостные крики он рассуждал: «Вот так и нужно. Отрывать живые куски. Нападать среди болот. Чтобы они не использовали свою мощь и выучку». Он ещё ничего не решил, но уже окончательно удостоверился: Карл рвётся к Москве. Мысли вертелись вокруг корпуса Левенгаупта.
4
После Могилёва генералы с надеждой посматривали на карету с гербами на дверцах и с литерой «Р» на передней стенке. Граф Пипер может напомнить королю, что не стоит рисковать его драгоценной жизнью. Однако граф понимал бесплодность подобных предостережений. Его тёмная шляпа с высоким колышущимся пером и тёмный широкий плащ выделялись на фоне затянутого в синие узкие кафтаны воинства, потому что даже ближайшие его подчинённые, всякие помощники, писари, все, кто в походной государственной канцелярии, в государственном архиве, зажаты в полувоенную или даже военную одежду, имея за образец не своего начальника, пусть и первого королевского министра, а офицеров да самого короля. Граф особняком сидел на коне, одиноко торчала его голова из окошек кареты, щедро осыпанной золотом. Он по-разному обдумывал, какие последствия может иметь переход армии через Днепр. На Москву, как точно известно ещё от Гилленкрока, ведут три дороги: одна через Смоленск, славянскую твердыню, древнюю мечту викингов, а две другие пролегают где-то на юге, за лесами и реками. Пипер настаивал зимою и весною, что необходимо принять предложения московитского царя и дать правильное государственное устройство завоёванным землям. Он не разделяет королевской мысли, будто бы у Лещинского достаточно сил для объединения Речи Посполитой. Какие там силы, если король зевает при одном перечислении польских магнатов, имеющих собственные войска! Его величество надеется решить все проблемы в московском Кремле, как Александр Великий — одним ударом разрубить гордиев узел. Что же... Монарху не прикажешь... Граф теперь редко видел короля и редко слышал от него даже короткие фразы.
Но и Карл XII не мог удовлетвориться нынешней войной. Добравшись с войском до того места, где сливаются реки Вихра и Городня, полагая, что главные силы противника оказались от него на юге, бросился форсировать Вихру, но всё-таки наткнулся на сильное сопротивление и остановился. Того, что делал король в польских землях, повторить не удалось... Его не смущали отдельные просчёты генералов и даже потери, как под селом Добрым. Он никому о том не говорил, но именно на Вихре в горячей и смелой атаке со своими эскадронами он наткнулся на такой мощный огонь зеленоватых колонн, что эскадроны повернули назад. Короля оставили в чистом поле, на него уже бросились чужие всадники — отчётливо виднелись черкасские глаза под бараньими шапками! Неизвестно, знали ли царские слуги, кто перед ними, но в спешке они сбились в кучу. Он воспользовался неумелыми действиями противника и направил коня в противоположную сторону, под густые деревья, рискуя, правда, наткнуться на новых врагов, но всё обошлось хорошо. Бог привёл его к своим эскадронам. Офицеры и солдаты не увидели и признаков монаршего гнева. Король — воин. Удивило сопротивление московитов. Как если бы человек, нырнув в воду, наткнулся на твёрдый камень. Тогда подумалось ещё, что царь приготовил отборные войска. Много у него таких войск? Наверняка они сражались и возле села с непонятным названием — «Доброе».
Отдав коня драбантам, король какое-то время ходил по широкой тропинке, заложив руки за спину, и гонцы сбивались в толпу, ожидая, когда же их подведут к его величеству. Через полчаса король решил, что там были переодетые в московитские мундиры черкасы... К тому же фельдмаршал Реншильд, спрыгнув с мокрого от бега коня, начал рассказывать, как московиты удирали за Вихру в ином месте, как удалось захватить неповреждённый мост! Завтра его величество увидит сооружение, ведя армию на штурм укрепления на противоположном берегу... Король из-под высокого раскидистого дуба долго смотрел в подзорную трубу на дразнящие дымки, как уже привык глядеть на них ежедневно, как еженощно привык видеть зарева, всё сильнее и сильнее убеждаясь, что московиты в отчаянье не щадят и своей собственной земли.
Начинались сильные дожди. Болотистые места наполнялись водой. Не успевали высыхать мундиры. А зарева не унимались. Везде горело сухое, выстоянное, высушенное летним солнцем, — дерево и солома.
За речками Вихра и Городня светились на солнце рыжими боками свеженасыпанные редуты. В фортециях королю известно! — московиты обороняются упорно.
Укрепления в состоянии задержать наступающих. Задержать, когда следует как можно быстрее поразить врага в сердце.
С холма виднелся деревянный мост, о котором рассказывал фельдмаршал. Там толпились войска. Но почему-то не хватало уверенности, что их надо переправлять через реку. Из-за того, что за нею редуты?..
Под защитой дубовой кроны поставили королевскую белую палатку. Внизу слышался гул войска, дымили костры, а под огромным пологом о чём-то говорили генералы. Король не вслушивался. Дело генералов — исполнять приказы! Против своей воли он вслушивался только в слова фельдмаршала. Высокий и сухощавый, со страшным лицом, к которому никак не привыкнуть окружающим, хотя это лицо настоящего воина, Реншильд внимательно всматривался в такого же высокого, как и сам, короля, долго не начинал разговора, а если уж начинал, то всегда получалось, что он прочитал сокровенные королевские намерения. Теперь, когда у большинства генералов, наверно, готов совет поджидать всё-таки Левенгаупта — тот уже на Днепре, в Шилове! — особенно это советуют толстый Гилленкрок и дебелый Пипер, Реншильд решительно рубанул по-французски:
— Движение — наша сила! Манёвр — победа. Левенгаупт чересчур медлителен!
О захваченном мосте через Вихру фельдмаршал больше не упомянул. Генералы догадывались, что фельдмаршал не хочет видеть рядом с королём Левенгаупта. С военным авторитетом фельдмаршала может соревноваться только авторитет Левенгаупта. А монаршия благосклонность к молодым Лагеркрону и Спааре ему не угрожает: они исполнители, и только.
Слова Реншильда поразили короля тем, что он, король, произносил их мысленно уже тысячи раз. Реншильд говорил. Молодые генералы глядели на него восхищённо. Его величество удовлетворённо кивнул и вдруг промолвил, следя, как всегда, внимательно ли записывает слова своим серебряным карандашиком камергер Адлерфельд, сминающий острым подбородком белоснежное жабо, и хорошо ли слышит их пухлый духовник Нордберг, завёрнутый в чёрную сутану, на которой выделяются лишь узенький белый воротничок да большой золотой крест.
— Московиты кое-что перенимают. Но не им брать меня в плен. На этом направлении у них все войска. Пусть сторожат мосты.
Король не нуждался в советах, но генералов угнетала собственная неуверенность. Противник отступает в бескрайние леса да болота, а король по-мальчишески бросается в атаки. Ему не хватает развлечений. Ему осточертели любовницы. Некоторые из них уже раздарены генералам. В королевской постели теперь царит роскошноволосая Тереза. В её объятиях он забывает о самой могучей в Европе армии.
Граф Пипер, имея возможность отдохнуть от езды в карете и снова побыть возле короля, пальцем потирал толстый нос. Он много о чём догадывается, думали генералы. Через его руки проходят все государственные документы. Ему и легче думать. Он, цивильный человек, трижды на день меняющий белоснежное жабо, словно и не несёт в походе никакой ответственности перед короной за боевые действия шведской армии. А какими-либо гражданскими делами король пока что не занят.
Граф примечал, что после битвы на реке Вихре в королевской палатке ночами начали подолгу пылать свечи. Граф имел представление о высочайших заботах. Московиты так научились выставлять свои войска, что без упорного боя нет возможности продвинуться вперёд ни на шаг. Это здесь, а впереди фортеции. За лесами — город Смоленск... Граф опасался, что король может направить армию на Украину, как когда-то повернул её из Полыни в Саксонию.
Как-то король с утра пристально посмотрел на Спааре.
— Вам недолго ждать, — сказал он, внимательно рассматривая из-за полога палатки дрожащий утренний туман над зелёным болотом, по которому, не опасаясь вооружённых людей, бродили красноногие аисты.
Лагеркрон и Спааре первыми получили по королевской любовнице. А те привезены из Польши и Саксонии — красавицы.
Присутствующие поняли услышанное как заверение, что Москве недолго оставаться без шведского коменданта. Неспроста у короля от бессонницы раскраснелись глаза и стали слегка дрожать белые длинные пальцы. Не случайно сказано: пусть московиты стерегут мосты...
Перед обедом его величество в самом деле решительно обратился к Лагеркрону, неотступно, вместе со Спааре, следовавшему за ним:
— Завидую вам. Завтра выступаете. Во Мглине и в Почепе подготовите квартиры для моей армии.
Генералы облегчённо вздохнули. Нордберг и Адлерфельд склонились над записными книжками. У Понятовского сверкнули под кудрями глаза. Мглин и Почеп — города во владениях гетмана Мазепы! Значит, в армии не будет больше голода! Не будет и этой неспокойной жизни. Когда днём и ночью остерегаешься нерыцарских нападений московитских вояк.