Мэри бросилась к Арту, схватила его за руку, и оба они попятились в угол комнаты.
Айлин встала, поправила платье и вновь обернула голову шалью; бесстрашно воззрилась на Мак Канна.
— Дом полон твоих друзей, Падрагь, а со мной нет совсем никого; ни один мужчина не пожелает себе лучшего.
Голос у Патси охрип.
— Ссоры ищешь?
— Ищу того, что грядет, — спокойно отозвалась она.
— Тогда я иду, — проревел он и шагнул к ней. Занес руки над головой и обрушил их ей на плечи так тяжко, что она содрогнулась. — Вот он я, — сказал он, глядя ей в лицо.
Она закрыла глаза.
— Я знала, что не любви ты желал, Падрагь: ты желал убийства, и твое желание сбылось.
Покачивалась она, произнося это; колени у ней подломились.
— Айлин, — тихо проговорил Патси, — я сейчас упаду, не держу я себя, Айлин, колени подо мною подгибаются, лишь руки мои у тебя на шее.
Открыла глаза и увидела, как обмякает он, глаза полуприкрыты, лицо побелело.
— Уж всяко, Падрагь! — сказала она.
Обхватила его, подняла, но вес оказался чрезмерным, и Патси упал.
Она склонилась над ним на полу, прижала голову его к своей груди.
— Уж всяко, слушай меня, Падрагь: никогда не любила я никого на всем свете, кроме тебя; не было средь всех них мужчины, чтоб был для меня больше, чем порыв ветра; ты — тот, кто нравился мне всегда. Слушай меня сейчас, Падрагь. Как хотела я тебя день и ночь, как молилась тебе во тьме, как рыдала на рассвете; сердце мое исстрадалось по тебе, как есть исстрадалось: в нас с тобою излом, о мой милый. Не думай ты о мужчинах: что б ни делали они, все пустое, чисто звери играют в полях, ни о чем не заботясь. Мы рядом с тобой на минуту. Когда кладу я руку на грудь посреди смеха — тебя я касаюсь и не перестаю думать о тебе ни в каком месте под небом.
Целовали они друг дружку, словно потерянные души; лепетали и вцеплялись друг в дружку; отводили головы друг дружки подальше, чтоб наглядеться, и бросались друг к дружке свирепыми устами.
Прежде чем уснули они в ту ночь, прошло время, однако под конец его они все же уснули.
Растянулись во тьме, закрыв глаза, и ночь облекла их, разделила и наложила на каждого чары безмолвия и слепоты. Не были они больше вместе, пусть и лежали в нескольких дюймах друг от дружки; царила лишь тьма, в какой нет дюймов, какая возникает и исчезает, наводя тишину приходами своими и уходами, держит покой и ужас в незримой руке; не было в небесах серебряной луны, не было просверка белых звезд, лишь тьма, тишина и неумолчное шиканье дождя.
Проснувшись поутру, Мак Канн поспешно перекатился на локоть и вперился туда, где улеглась ко сну Айлин Ни Кули, но ее там не оказалось, не было ее нигде.
Он закричал, и вся компания вскочила.
— Она выбралась через окно! — вопил он. — Кляни бес душу ее, — сказал он.
Книга III. Бриан О Бриан
Глава XX
Продолжили они странствие.
Вернее было б сказать, что продолжили они свои поиски пропитания, ибо в действительности это было целью всякого дня их странствий.
Двигаясь вот так день за днем, вступая едва ль не на каждую дорогу, какая подворачивалась, брели они легко по трудному и прекрасному Донеголу в Коннахт. Вставали лагерем на склонах суровых гор, спали мирно в глубоких долинах, что вились и вились штопором, недели напролет пересекали Коннемару вдоль громового моря, где пировали рыбой, а затем вновь выбирались на равнины и далее по изгибистым тропам к графству Керри.
Время от времени Мак Канну доставалась работа — починить худой котелок, приделать ручку к чайнику, продлить последние деньки ведру, давно пережившему труды свои, — и эту работу он проделывал, сидя на солнышке у пыльных дорог, а если не брался, делала это вместо него Мэри, а он приглядывал критически и объяснял и ей, и прочей честной компании таинства лудильщицкого ремесла.
— Все дело, — говаривал он, — в ловкости рук.
И вот такое еще — но чаще Арту, когда херувим пробовал свои силы на ржавой кастрюле:
— Не получится из тебя годного лудильщика, коли руки не те. Не хлопочи ногами да пальцами пошевеливай.
А иногда кивал он Мэри удовлетворенно и приговаривал:
— Вот девчонка, у кого руки не крюки.
Руки представляли для Патси достоинство в человеке, а вот ноги, по его мнению, полагалось держать неявными и явными делать их лишь в обстоятельствах, чреватых разговорами. Ногами бегают! Это собачья работенка — или ослиная; то ли дело руки! — так объяснял он сей предмет и мог расточать рукам бурю похвал, какая сметала на пути своем всякую иную беседу.
Вставали они лагерем средь кипучих ярмарок, где Патси с дочкой встречали приветственными воплями всевозможные неукротимые мужчины и женщины, и выкрикивали они воспоминания о проказах десяти- и двадцатилетней давности, и погружались в питие с лютым рвением тех, для кого отчаяние — брат подостойней надежды, а кое с кем из тех людей делили они путь назавтра, буяня и галдя на одиноких дорогах, ангелы же взирали и на этих людей — и были к ним дружественны.
Однажды утром двигались они своим путем. Взгляды маленького отряда их оживленно обшаривали поля по обе стороны от дороги. Все они были голодны, ибо со вчерашнего полудня не ели ничего. Но бесплодны были те поля. Великие просторы травы тянулись др обоих горизонтов, и еды не было ни для кого, кроме осла.
Увидели они на пути человека, сидевшего на пригорке. Руки сложены, во рту соломинка, на красном лице широкая улыбка, потрепанная шапка сдвинута на затылок, а из-под нее во все стороны торчат жесткие космы, словно свернутая как попало черная проволока.
Мак Канн уставился на эту красную радость.
— Вот человек, — молвил он Келтии, — у кого никаких забот на всем белом свете.
— Ему от этого наверняка великий вред, — заметил Келтия.
— Холлоа, мистер, — приветливо крикнул Патси, — как оно всё?
— Всё хорошо, — ответил, сияя, человек, — сами-то как?
— Держимся, слава Богу!
— То что надо!
Он махнул рукой на горизонт.
— Вот это погодка, — произнес он с гордым смирением того, кто сотворил такую погоду, но хвастаться не склонен. Взгляда с Мак Канна он не сводил. — Голодуха у меня, какую накормить стоит, мистер.
— У нас у всех она, — отозвался Патси, — а в повозке, за вычетом деревях, ничего. Я все ж таки присматриваюсь, и, может, наткнемся мы на кусок грудинки посреди дороги или на славную картофельную делянку на ближайшем поле, где толпятся кудреватые ребятки.
— В миле дальше по дороге есть поле, — сказал человек, — ив том поле найдется все, о чем ни скажи.
— Да что ты говоришь! — тут же выпалил Патси.
— Говорю-говорю: найдется на том поле что угодно, а у подножия холма за тем полем водятся кролики.
— Я, бывало, метко швырялся камнями, — произнес Патси. — Мэри, — продолжил он, — когда придем к тому полю, сама ты и Арт наберите картошки, а сам я да Келтия возьмем полные руки камней, кроликов бить.
— Я пойду с вами, — сказал человек, — и возьму свою долю.
— Так и сделай, — согласился Патси.
Человек слез с пригорка. Было у него что-то промеж колен, и обращался он с этим очень бережно.
— Это что за штука такая? — спросила Мэри.
— Концертина это, и играю я на ней музыку у домов и так вот зарабатываю денег.
— Как добудем мы прокорм, подарит нам музыкантий песенку, — сказал Патси.
— Ясное дело, — молвил человек.
Арт протянул руку.
— Дай взглянуть на музыкальный инструмент, — сказал он.
Человек вручил концертину Арту и двинулся рядом с Патси и Келтией. Мэри и Финан, как обычно, шли по бокам от осла, и все трое возобновили свою постоянную беседу. Каждую дюжину шагов Финан склонялся к обочине дороги и срывал пригоршню свежей травы, или чертополох, или звездчатку и совал добычу ослу в рот.
Патси глазел на нового знакомца.
— Как тебя звать, мистер? — спросил он.
— Я был известен как Старый Каролан[20], но теперь прозывают меня люди Билли Музыкой.
— Как так вышло, что мы с тобой не сталкивались прежде?
— Я из Коннемары.
— В Коннемаре я знаю каждую коровью тропу и борин, и в Донеголе знаю каждую дорогу, и в Керри, и знаю каждого, кто по тем дорогам ходит, а тебя, мистер, не знаю.
Новый знакомец рассмеялся.
— Недавно я на этих дорогах, а потому как же тебе меня знать? Сам-то как зовешься?
— Зовусь я Падрагь Мак Канн.
— Знаю тебя хорошо, бо стибрил ты курицу и пару сапог у меня десять месяцев назад, когда я жил в доме.
— Да что ты говоришь! — вымолвил Мак Канн.
— Говорю; да только не держал обиды на тебя нисколько, бо в тот день со мною случилось всё.
Мак Канн копался у себя в голове, ища, у кого же стибрил он разом и курицу, и пару сапог.
— Ну, слава богу! — вскричал он. — Не чудной ли это мир! Не тот ли Старый Каролан ты, скареда из Темпл-Кахиля?
Знакомец хохотнул и кивнул.
— Был им когда-то, а теперь я Билли Музыка, и вот мой инструмент у парнишки под мышкой.
Патси уставился на него.
— А где же дом, и скот, и сотня акров лугов и возделанных земель, и жена, какую, болтают, ты морил голодом?
— Вот как есть не ведаю, где они, да и дела нету мне. — И с этими словами затрясся он от смеха.
— А сестра твоя, что убилась, выбираясь из окна на верхотуре в ветреную ночь, чтоб добыть себе еды по соседям?
— По-прежнему мертва, — ответил знакомец и от веселья сложился пополам.
— Заявляю, — произнес Патси, — что это есть конец света.
Знакомец прервал красноречие Патси, вскинув указующий палец.
— Вон то поле, о каком я тебе говорил, и битком оно набито картошкой да репой.
Патси обратился к дочери.
— Собирай картошку, но из одного места все не бери, а бери там и сям, чтоб не заметили пропажи, следом же пройди по дороге с повозкой минут двадцать и приготовь картошку. Сам я да Келтия догоним тебя вскоре и принесем с собой славного мяса.