Она потрусила догонять маму, а я взялся за уборку. Застелил кровати. Сложил все учебники в ранец а карандаши — в пенал, спрятал старые вкладыши для ботинок в нижний ящик, стёр пыль с «Медицинского справочника норвежской семьи» доктора Греве, открыл окно и проветрил. На улице светило солнце. Оно роняло тонкие тени. Время шло. Оно шло, хотя стояло на месте. Даже время несовершенно. Болетта уже возвращалась домой по Киркевейен. Она едва тянула за собой сумку на колёсиках, туго набитую покупками. Я закрыл окно. Я нервничал и взялся наводить порядок во Фредовых вещах. Спрятал нож, сигареты и все ключи ему под подушку. Убрал в шкаф коричневые остроносые башмаки, соскрёб с кровати катышки старой жвачки и выкинул. Хотя знал, что зарвался. Что трогать вещи Фреда нельзя. Он провёл через комнату границу. Я не мог заходить за неё без разрешения. К Фреду запрет не относился. Сам он лез, куда ему вздумается. Я очень надеялся, что к обеду Фред не явится. И вместе с тем мечтал, как он придёт и сядет с нами за стол, настоящий старший брат, и пусть действительно уж просто молча сидит, как и подобает загадочным и непостижимым старшим братьям. Хотя, если нарисуется отец, лучше обойтись без Фреда, одного из них хватит за глаза. Я слышал, как мама в гостиной сервирует стол: стелит белую скатерть, ставит высокие фужеры, раскладывает кольца для салфеток, серебряные приборы, китайский сервиз — выставляет напоказ богатое фамильное прошлое, не обретшее будущего. Я помчался к маме: — А мы не можем поесть по-простому, на кухне? — На кухне? Точно, у тебя температура. — Мамочка, ну пожалуйста! Давай сделаем самый обычный обед! — Она повернулась ко мне с тарелкой в руках, и первое мгновение не было ясно, собирается ли она грохнуть её об пол или аккуратно поставить на стол. — Барнум, что ты имеешь в виду? — Что всё должно быть как обычно. В этом весь смысл! — Мама смотрела на меня долго и пристально. — Нет, Барнум, по-моему, ты говоришь о другом, — сказала она. А затем бережно и нежно поставила тарелку на скатерть.
Отец вернулся без четверти пять, как будто у него нормальный рабочий день и мы самая нормальная семья. Он стоял в прихожей и отдышивался, сутулый, грузный, возможно, он шёл пешком от Майорстюен, если не дальше. Потом наклонился и каким-то чудом дотянулся до ботинок. Наконец выпрямился и вытаращил глаза, отфыркиваясь. В изумлении посмотрел на меня, замершего у часов в ожидании не его, а Педера. И медленно перевёл взгляд с пуговиц на моём блейзере на накрытый стол и гостиной, свечи уже были зажжены, и пламя колыхалось на сквозняке, тянувшем из углов. Лицо у отца разъехалось, невидимая улыбка растянула его так, что глаза ушли в складки кожи. — Ты смотри-ка, — присвистнул он. — Вот это дела! — Проходившая мимо нас с блюдом картошки мама стремительно обернулась к нему: — У Барнума гости. Пойди приведи себя в порядок — Отцово лицо сдулось, как мячик, и снова показались глаза, он-то решил, что весь сыр-бор в его честь: как признание заслуг и нежданная награда — эдакий сюрприз. Из кухни растекались бесподобно соблазнительные запахи специй, ванили и вкусного мяса, там пошли в ход рецепты на иностранных языках, и Болетта распевала шлягеры, колдуя над кастрюлями. Отец снова сделал на лице улыбку и повернулся ко мне: — Барнум, ты завёл себе подружку? Уже? — Педер придёт, — ответил я. Отец подошёл к горке и смешал себе в самом тонком бокале виски с содовой. Не суетясь выпил в три глотка и сказал: — Ну вот я и в порядке.
Пять часов. Педера нет. Мама накрыла картошку полотенцем. Болетта подогревала кастрюльки. Отец намешал себе ещё стакан виски с содовой и теперь сидел, качая головой. Взгляд его упал на мои туфли. — А что ты не в новых? — Спасибо, не хочу. — Всё-таки оказались неудобными? — спросил он. — Я не люблю донашивать туфли за покойниками! — Слова сами выскочили из меня, я и подумать не успел. Я не люблю донашивать туфли за покойниками. Отец поморгал глазами, допил виски и топнул ногой. — К столу! — крикнул он. Мы сели. Отец закрепил салфетку между двумя верхними пуговицами и собрался взять еды, но мама накрыла его руку ладонью. — Подождём, — сказала она тихо. Отец убрал руки на колени, огляделся в нетерпении и узрел меня. — Как зовут мальчика? — Педер, — ответил я. — А фамилия? — Он не придёт, подумал я. А согласился из одолжения, чтоб не ссориться, тем более отец стоял рядом и слушал, может, пожалел меня, недомерка, но сам и не думал приходить. Меня выгнали из школы танцев в туфлях покойника и бросили в одиночестве, такие дела. — Педер, — повторил я. — Педер. — Болетта наклонилась в мою сторону: — Да придёт он, придёт. — И в эту секунду пришёл Фред. Он дёрнул головой, убирая чёлку, и подошёл ближе. Хоть он улыбался, но губы были как спички. — Кто умер? — спросил он и сел на последнее свободное место. — Здесь занято, — ответил отец. — И никто не умер. — Теперь место занято. А покойник ты, — ответил Фред, наложил полную тарелку и принялся за еду. — Могли меня не ждать, — добавил он, передавая блюдо Болетте, которая только головой покачала. — Должен прийти друг Барнума, — быстро сказала мама. — Друг? Барнума? — переспросил Фред и уставился на меня. Мама накрыла его руку своей. — Я не рассчитывала, что ты придёшь обедать. — Отец захохотал: — Да кто ж на это рассчитывает? На то, что Фред придёт к обеду? — Болетта уже поставила ещё прибор и тарелку между мной и мамой и пододвинула стул. Фред буравил отца взглядом: — На тебя вообще никто не рассчитывает, квашня. — У отца дрожали руки. — Я давно пришёл, — ответил он. — А говорить с полным ртом не стоит. — Фред тщательно прожевал пищу, а потом повернулся ко мне. Я изо всех сил надеялся, что Педер не придёт. Что он сболтнул это из жалости и не придёт. — Ну и где он? — спросил Фред, — Приятель твой? — Сейчас придёт, — ответила Болетта и налила себе вина. Отец забрал у неё бутылку и тоже наполнил свой бокал до краёв. — Наверно, трамвая долго нет, — шепнул я. — Да, конечно, — пропела мама. — Сейчас придёт, вот увидишь. — Фред хмыкнул. Отец поднял бокал. — Во всём мире опоздавших на представление ждут четверть часа — и ни секундой больше. Сейчас ровно пять пятнадцать! — Он наполнил тарелку до краёв и едва собрался отправить первый кусок в рот, как в дверь позвонили. В гостиной стало тихо, даже Фред будто застыл на месте. Раздался второй звонок, я сорвался с места, чуть не опрокинув стул, ринулся в прихожую и открыл дверь. Вошёл Педер. Он едва дышал. — Конец Киркевейен, — простонал он. — Лучше сразу застрелиться. — Крутой подъём, — сказал я. — И ты номер дома не сказал. — Педер рассмеялся. Я подхватил. — А как же ты нашёл? — Спросил, где живёт Барнум Нильсен. — Мы повернулись лицом к гостиной. Там сидела моя семья. Все сияли улыбками. Отец ссыпал ужин обратно на блюдо, и даже Фред улыбался. В отблесках свечей и бокалов они выглядели такими счастливыми, как будто были не иначе как счастливы. Я попробовал взглянуть на них глазами Педера. Человека, узревшего их впервые в жизни. И вот что я увидел: отец, слезая с необычно высокого стула, успевает ещё провести рукой по гладким волосам, прежде чем приветить дорогого гостя. Болетта отставляет бутылку, чтоб не загораживала обзор, ни дать ни взять седая улыбчивая бабушка в кругу большой семьи. Мама встаёт и кажется вдруг слишком молодой для матери, она разводит руки, словно намереваясь обнять и притянуть к себе Педера, и только Фред продолжает есть, независимый старший брат, который не отвлекается на мелочи. Нормальная семья. — Ого, — шепнул Педер.
Сперва он поздоровался с отцом, который не отпустил его так просто. — Педер Миил, — сказал Педер и поклонился. — Миил? С одной «и» или с двумя? — С двумя, — сказал Педер. — Миил. — Затем он обошёл стол, поздоровался со всеми, даже Фред откликнулся, и мы наконец расселись. — Спасибо за приглашение прийти, — сказал Педер. Мама с Болеттой переглянулись. Такого приличного мальчика они сроду не видали. — Хотя ты опоздал, — сказал Фред. — Какие пустяки, — заулыбалась мама, Болетта передала ему блюдо, а отец до краёв налил сока в его стакан. — Дорогой гость всегда вовремя, как говорили у нас в Америке, — сказал отец. — Тем более уместны эти слова на родине! — Педер кивнул и положил себе мяса. — Готов поклясться, Барнум не сказал, где он живёт, — сказал Фред. Педер передал ему блюдо. — К сожалению, трамвая долго не было, — посетовал он. Фред смерил его проницательным взглядом: — Кстати, к Барнуму в гости никто не ходит. Ты первый. — Педер повернулся ко мне: — Выходит, я пришёл очень вовремя, хоть и с опозданием. — Все засмеялись, исключая Фреда и, кажется, меня. Стало тихо. Все жевали. Вот бы всегда так. Чтоб мы сидели, ели отварную свинину, обменивались дружелюбными взглядами, цедили понемножку из бокалов, роняли изредка фразу о погоде, если без разговоров уж никак нельзя. Всё шло расчудесно. — Чем занимается твой отец? — спросил мой отец. — Марками, — ответил Педер. Снова стало тихо. Отец подцепил зубочистку и сунул её в рот. — Марками? — выговорил он наконец — Ну да. Он их продаёт. Но сперва покупает. — И на это можно прожить? — спросил Фред. — Одну марку Маврикия отец в прошлом году продал за 21 734 кроны. — Отец помахал у Фреда перед носом своей зубочисткой, как игрушечной указкой. — Это называется «филателист». Если тебе неизвестно, запомни — филателист! — Отец убрал зубочистку в карман и снова принялся за еду. — Я вижу, ты рассматриваешь мои обрубки, — вдруг сказал он. Тогда только я обратил внимание, что отец без перчатки, мы-то уже привыкли к его серого цвета отбивной. — Я не нарочно, — прошептал Педер. Отец поднял руку. — Ничего страшного, Педер. Мои драгоценные пальцы остались в Финнмарке, я там после войны мины обезвреживал. — Фред зевнул. — Видишь ли, немцы, конечно, большие аккуратисты в военном деле. Но и хитрованы тоже. Одну мину они нежданно положили вкось, и я на неё напоролся. Вот тебе почти полная история моей правой руки. — А вы и в Америке были? — поинтересовался Педер. Тут он отцу вмастил. Отец готов был встать и разразиться длинной речью, но ограничился тем, что отложил нож с вилкой и переспросил: — Ты спрашиваешь, бывал ли я в Америке? Это моя вторая родина, Педер. Осмелюсь сказать, меня там лучше знают, чем здесь. — Я не чаял, когда наконец разрешат встать из-за стола. Взял блюдо, подвинул Болетте. — Ну как, мальчики, понравилось вам у Свае? — спросила она вдруг. Педер быстро оглянулся на меня. — Да так, — сказал я. — Она в основном говорила, — добавил Педер. Болетта отложила прибор. — Говорила? Да кто ж разговаривает в танцевальной школе? Там танцуют! — Она сказала, что мы должны менять исподнее, если вспотеем во время танца, — уточнил Педер. Как же мы хохотали! Даже Фред. А отцу пришлось встать и постоять, а потом и походить вокруг стола, чтоб унять смех. Вечер имел все шансы пройти хорошо. Наконец, отец вернулся за стол. — В Америке мы танцевали сутками напролёт! И уж потели так потели, доложу я вам. — Арнольд, — одёрнула мама, но отца понесло. — Выигрывал тот, кто продержится дольше всех. Когда там было думать о потных подштанниках?! — Всё это время Фред не сводил с меня глаз. — Как зовут эту бабу на танцах? — спросил он вдруг. — Следи за своей речью, — сказал отец. — Сам следи, — огрызнулся Фред. — Свае, — прошептал я. Фред повернулся к маме: — Она звонила вчера. — Педер пригнул голову. Я уставился в никуда. Зажмурился. Было темно. — Звонила? Зачем? — Фред не спеша разминал вилкой картофелину. — Она сказала, что в следующий четверг начало в половине шестого. Не в шесть, а в половину.