Гардемарин обратился к одному из нескольких офицеров, взобравшихся на бруствер Ширванского редута, с вопросом: что значит эта картина?
— Перемирие для уборки тел, — ответил тот.
Общее внимание наших было привлечено каким-то видным красивым текинцем пожилых лет, ходившим с копьем в руках по стене и что-то кричавшим народу, глазевшему на «белых рубах».
Обратились к солдатику-татарину за переводом.
— Это он, ваше благородие, говорит своим, что, ежели, говорит, кто из вас только выпалит теперь по русским, так тут, говорит, ему сейчас и смерть будет… Запрещает, значит, стрелять!..
Подполковник Гомудский, главный переводчик штаба, вышел из траншеи и вступил в беседу с двумя старшинами… Все уселись на равном расстоянии как от рва, так и от траншеи на корточки и начали разговаривать…
Текинцы подбирали мертвых и уносили их в ров. Подбирали иных небрежно…
Как сейчас, помню одного здорового молодца, который схватил труп за обе ноги, просунул их себе под мышки и, медленно ступая, поволок тело, бившееся о неровности головой…
Многие трупы текинцы оставляли неубранными; когда кто-то из переводчиков спросил, отчего они их не подбирают, то получил в ответ, что это собаки, которых они не хотят погребать. Впоследствии мы узнали, что трупы эти принадлежали к числу жителей одного аула, которые, не желая выносить всех тяжестей осады и потеряв большое число убитыми на неудачной для текинцев вылазке 4 января, оставили Геок-Тепе и ушли в Мерв.
Какое-то странное чувство овладело при виде этих людей, которые несколько минут тому назад стреляли по нас и в свою очередь не могли высунуть носа из-за стены, не рискуя получить дюжину пуль, и которые теперь прогуливались, подходили к нам на несколько шагов, разговаривали с солдатами-татарами и нашими джигитами-туркменами как ни в чем не бывало…
Правда, были между ними и субъекты, смотревшие на нас очень враждебно.
Два каких-то молодых текинца, одетые в шелковые халаты, бережно проносили тело старика с совершенно седой длинной бородой; тело это лежало у самого нашего бруствера, так что текинцы не могли его взять сами, вследствие условия перемирия не подходить к брустверу ближе пятнадцати шагов; два солдатика выскочили за бруствер, подняли старика и отнесли тело на определенное расстояние. Сейчас же подскочили два вышеупомянутых текинца, бережно подняли тело и понесли мимо наших траншей.
Проходя мимо группы офицеров, рассматривавших их, один кинул такой вызывающий, надменный и вместе с тем полный ненависти и злобы взгляд на нас, что всякому одновременно пришла в голову мысль о неудобстве попасться ему в лапы…
Вдруг текинцы на стене пришли в движение, большая часть их устремила взоры на северо-восточный угол — там, выйдя за бруствер, стоял Михаил Дмитриевич Скобелев со своим штабом. У многих екнуло и сжалось сердце… Вероломство восточных народов слишком известно и вошло даже в поговорку… А вдруг? Но на стене все было покойно; неприятель только рассматривал «ак-пашу». Впрочем, текинцы понимали, что один выстрел с их стороны — и все зрители, толпившиеся на стене, будут сметены картечью…
Из лагеря было наведено 22 орудия шрапнелью на всякий случай. Войска в траншеях были тоже готовы!
Я, впрочем, не хочу отнять у текинцев их вполне рыцарской чести, проявившейся во время этого перемирия.
Уборка тел кончилась. Наш переводчик, полковник Гомудский, разговаривавший со старшинами, медленно возвращался к своим траншеям; он еще не дошел до бруствера, а флаг был уже спущен. Все текинцы спрятались за стену, так что сами не подвергались опасности. Кто-то из них крикнул ему:
— Скорее уходи и прячься, будем стрелять! И только тогда, когда он исчез за бруствером, грянул с угла фальконетныи выстрел, бывший сигналом общего залпа, окутавшего всю стену пеленой дыма и наполнившего воздух свистом, шипением и жужжанием разнокалиберных пуль…
Снова началась перестрелка, снова живые люди стали обращаться в трупы до будущей уборки…
— Так вы говорите, что генерал был очень не доволен на гардемарина, что он не взорвал мину? — спрашивал лейтенант Ш-н кого-то из офицеров в траншее.
— Страшно не доволен! И рвет и мечет; говорит, что надо было броситься в штыки, не разбирая числа людей неприятеля, работавших в это время во рву.
— Да ведь с гардемарином было всего десятка два людей!
— Генерал не обращает на это внимания; ему не дает покоя мысль, что брешь до сих пор не готова и что, пожалуй, артиллерия не будет в состоянии пробить ее…
— Да вон идет и генерал, — и офицер рысью побежал к своей роте, чтобы встретить Михаила Дмитриевича на своем месте.
Лейтенант пошел навстречу генералу, здоровавшемуся с частями, расположенными в траншее.
— А, здравствуйте, моряк! — обратился Михаил Дмитриевич к лейтенанту, приложившемуся под козырек. — Вы ведь переведены сюда из правофланговой? — продолжал генерал, не останавливаясь, обращаясь к идущему рядом с ним лейтенанту.
— Точно так, ваше превосходительство, только что прибыл с двумя картечницами.
— А ведь ваш гардемарин осрамился вчера. Слышали?
— Слышал, ваше превосходительство; много было народу во рву, вот он…
— Пустяки! И он и Богославский прямо струсили! Я ведь так надеялся на этот взрыв пироксилином. Вы возьметесь взорвать? — быстро повернулся Скобелев к лейтенанту.
— Возьмусь и считаю это великой честью для себя, — ответил Ш-н, и краска удовольствия бросилась ему в лицо при мысли об удачном исполнении этого безрассудно отважного предприятия.
— Так пойдемте, я вам покажу хорошее и безопасное место, откуда можно будет осмотреть стену и выбрать подходящий пункт для взрыва, — и генерал ускорил шаги…
День был очень ясный, солнце заливало своими лучами всю степь… Текинцы пользовались хорошей погодой, и стрельба шла ожесточенная… Из траншей дружно отвечали…
Генерал шел медленно, не сводя глаз с длинной линии белой стены, на которой вспыхивали тут и там дымки… Вот он вышел в соединительную параллель между Великокняжеской и Охотничьей Калами. В одном месте бруствер был осыпавшимся, так что проходящие были видны до плеч. Текинцы не преминули пустить несколько пуль, провизжавших около головы генерала в расстоянии фута, а может быть, и меньше.
— Хорошо пристрелялись, — заметил он и вошел в Охотничью Калу, пройдя которую, не останавливаясь, вышел в Ширванский редут и подошел к минному колодцу, из которого как раз вылезал вымазанный в глине саперный унтер-офицер.
— Кончаете, братцы? — обратился к нему генерал.
— Почитай, что все кончили; завтра и заряжать можно будет, ваше превосходительство, — ответил бравый сапер.
— Ну, помогай вам Бог!.. Весь исход дела в этом минном взрыве, — обратился Михаил Дмитриевич к начальнику штаба. — Он должен произвести страшную панику.
Генерал подошел к самому брустверу, отстранил одного из стрелков и начал смотреть в промежуток между мешками, рядом с ним поместился и лейтенант Ш-н.
— Вот видите эту большую трещину? Вправо от угла? Вот здесь можно, по-моему, заложить мину, и результат должен быть хорош; главное — надо закопать ее поглубже.
— Было бы хорошо подвесить ее, — заметил лейтенант.
— Ну, эти технические подробности я представляю на ваше усмотрение; мне главное необходимо, чтобы взрыв был — это облегчит артиллеристам пробитие бреши… Я не могу примириться с мыслью, что взрыв мог быть уже совершенным в эту ночь… Так вы, моряк, взорвете! Я надеюсь на вас!
— Сделаю все, что смогу, ваше превосходительство!
— Спуститесь в ров во что бы то ни стало! Если он будет занят неприятелем — выбейте его оттуда штыками. Возьмите с собой роту, две, три!.. Сколько вам надо, вам дадут, но только исполните это предприятие — оно очень важно…
Несколько пуль щелкнулось в мешок очень близко от отверстия, в которое смотрел генерал… Одна ударилась в верх бруствера и обсыпала присутствующих землей…
— Ваше превосходительство, — обратился к генералу полковник Козелков, начальник левого фланга, — уйдите отсюда! Текинцы пристрелялись так, что очень часто попадают в бойницу, ведь до стены семьдесят шагов с небольшим!
— Вечно вы, полковник, боитесь за меня, — с неудовольствием ответил генерал и снова начал рассматривать стену, вспышки выстрелов на которой продолжали перебегать так же часто.
— Да как же не бояться за вас, когда вы рискуете своею жизнью, как простой рядовой… Уйдите, ваше превосходительство!
— Да оставьте меня в покое! — рассердился генерал.
— Так вы идите сегодня же ночью! — снова обратился генерал к лейтенанту, смотревшему прямо через бруствер и представлявшему таким образом прекрасную мишень для неприятеля, открывшего сильный огонь.
— Точно так, думаю отправиться после полуночи.
— Ваше превосходительство! Если вас убьют, кто же поведет нас на штурм, — не унимался Козелков.
— Ну хорошо, сейчас уйду! До свидания, моряк! Приходите через час ко мне, выпьем кофе и поговорим еще о взрыве!.. — И генерал направился на левый фланг.
Лейтенант Ш-н остался на месте и еще несколько времени смотрел на стену, запоминая местность и делая в голове разные расчеты.
— Что это вы тут поделываете? — обратился к нему подошедший капитан инженеров Васильев.
Моряк в кратких словах рассказал ему о предприятии, предполагавшемся быть произведенным в эту ночь.
— Так пойдемте со мной, может, мне удастся вам сделать полезные указания… Мне помнится, я видел тут место, подходящее для взрыва, а главное — ползти легко, идет канава близко от неприятельского рва…
Оба офицера пошли по траншее, весело болтая о разной разности.
— Вот отсюда можно рассмотреть удобно; видите вы эту канаву, идущую наискосок к траверзу? Доползти до нее, затем по ней, а там и ров близехонько…
— Мне надо взорвать поближе к углу, — возразил лейтенант.
— Так вы можете пройти неприятельским рвом; еще сегодня ночью в ров забиралось четверо охотников и пролежали там часа два! Однако до свидания, тороплюсь в лагерь к полковнику Рут-ковскому, — и Васильев рысцой направился к левому флангу.