— Мы для отдыха, новых сил и чтобы запить пищу, — назидательно сказал хан и приложился к вишневке.
Ну да. И вообще мы под крышей, а под крышей Аллах не видит. За шестьсот лет отношение к вину у поволжских мусульман не изменилось — поддать любят и умеют.
Улу-Мухаммед хлопнул в ладоши и я подумал было, что сейчас появятся девушки в прозрачных тканях, увешанные браслетами и монистами и начнут свои змеиные танцы. Но походная обстановка не предполагала таких радостей, явились всего лишь домрачи с зурначами и затянули свои тихие печальные мелодии.
По мере исполнения заповедей пророка хана все больше тянуло на разговоры за жизнь.
— Наурус-бий, змея, предал, — зло щерился союзник, — отъехал к Кичи-Мухаммеду…
Эта размолвка между ханом Золотой Орды и влиятельным степным эмиром, сыном Едигея, стоила первому престола. Как и почему она произошла — участники предпочитали не рассказывать, а я с расспросами не лез.
— Ничего, Кичи старик совсем, — хан помотал перед моим лицом пальцем в бараньем жиру, — недолго осталось.
Ну да. Почти пятьдесят лет, а Улу-Мухаммеду примерно тридцать три, всего на десять старше нас с Димой. По меркам XXI века совсем мальчик, по меркам здешним — зрелый муж на самом пике.
И вроде у нас с ним хороший контакт наладился, тьфу-тьфу-тьфу. Среди прочего моего банковского образования, коучинга и обучения, натаскивали нас и на всякие маленькие переговорные хитрости типа этологических признаков — ну, когда по жестам, поведению и прочей невербалке можно понять, что человек врет или утаивает. И Мухаммед, насколько я могу судить, вполне честно договаривается. Правда, я не знаю, насколько все эти «глаза в сторону, руки шарят» применимы к средневековым Чингизидам, но пока все соблюдается строго. И сыновья его Махмуд, Якуб и Касим, совсем еще мальчишка, тоже прямые, а вот Юсуф, похоже, себе на уме.
— Если я вдруг умру, коназ, позаботься о сыновьях, — будто прочитав мои мысли, шепнул мне хан.
Я посмотрел ему в глаза — взгляд на удивление был трезвым. Интересно, с чего такие мысли?
— Рано тебе умирать, хан. Надо Казань взять, государство вокруг построить, вниз по Итилю спуститься…
— Да кому Сарай нужен…
Это да, некогда блестящая столица Золотой Орды понемногу приходила в запустение и от ее прежнего величия осталась лишь символическая тень. Вон, епископ Иона уже предлагал епархию оттуда передать в какой город покрупнее или вообще на Москву вывести.
— А зачем нам Сарай? Не, нам Сарай не нужен. Что мы дрова, что ли? — плеснул я в пиалы еще зверобойной настоечки.
— Верно, коназ. Нам Хаджи-Тархан нужен.
— Верно, хан. А потом пойдем встречь солнцу, за наследством Тохтамыша.
Мухаммед слегка отстранился и сощурил и без того узкий глаз, пытаясь оценить масштаб замыслов. Еще вчера соперники играли им в пятый угол, а сегодня он может вписаться в грандиозный проект…
— Весь Итиль забрать, Уралтау забрать, не слишком ли далеко смотришь, коназ? — мудро усмехнулся хан. — Нашей жизни не хватит.
— Не мы, так наши дети закончат, — резонно заметил Шемяка.
— Дети… — дернул себя за ус Мухаммед и вдруг резко сменил тему. — А дети у тебя будут красивые. Ты хорош, твоя ханум красавица, повезло тебе.
— Ну, будем здоровы! — поднял я узорчатую поливную пиалку, дабы съехать со скользкой темы.
Мужики, кто с закатанными рукавами, а кто и голый по пояс, рыли канаву под заостренные бревна частокола, выбрасывая землю вперед, в сторону крепости. Оттуда для порядку выпустили несколько стрел, убедились, что не добить и прекратили.
Работа спорилась — набранные мужики весело махали лопатами с железной оковкой, быстро углубляя ровик, и балагуря по ходу дела.
— Бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит! — гаркнул я присказку, проезжаючи мимо.
— Га-га-га-га! — взорвалась хохотом артель, но быстро поскидала шапки и поклонилась, увидав меня.
— Бог в помощь, — улыбнулся я трудягам.
— Спаси Бог, княже, за лопаты! — ответил за всех косматый детина. — Любота такой работать!
— Ага, ты вон одну уже сломал! — подъелдыкнул его жилистый парень лет двадцати.
— И ничо! — возразил детина. — Я новую вырезал, а кузнец оковку переставил, всех делов!
— Вот да, хороша лопата, — серьезно заметил седой землекоп, наверное, самый тут старший. — Такой бы серебришко грести!
Общество снова взорвалось смехом:
— От ты хватил, Онисим, стока во всем свете нету!
Кассиодор разметил площадки, раздал указания и по всему выходило, что к вечеру частоколы будут готовы. Древодели обтесывали и заостряли бревна, мужики тащили их и ставили рядком в ямки, с волокуши сгружали камни для забутовки. Рядом, где работали двое терщиков, стоял крепкий сосновый дух, белела земля от стружки и опилок — тут «терли пилами» бревна под орудийный станок. Инструментом пила покамест была ценным и редким, и потому за двумя квалифицированными специалистами наблюдал специально поставленный десятник. Упаси бог пилу загубят — это вам не оковку с деревяшки на деревяшку переставить, это новую с самого начала выделывать.
В лагере сыграли сигнал к обеду, ратники и мужики подходили к водовозным бочкам ополоснуться и шли дальше к кострам, над которыми исходили паром котлы с варевом.
В этом затишье из-за горушки показалась грандиозная упряжка из полутора десятков лошадей. Кассиодор воспринял военную хитрость весьма серьезно и назначенное «бомбардой» бревно не прикатили на позицию, а тащили ровно так, как тащили бы настоящую пушку.
Судя по всему, это шоу вызвало интерес не только у меня, но и на стенах осажденной Иске-Казани. Людишки на заборолах забегали, засуетились, тыкая пальцами в сторону новой угрозы, а вслед первой показалась и вторая «бомбарда».
Я доехал до упряжек, соображая, сразу ли послать парламентеров с предложением сдаться или повременить до окончательной установки всей бревенчатой «батареи». Но пока я думал, меня опередили — в крепости заревели трубы, распахнулись ворота и на поле за валами потекла конная лава.
Все верно просчитал Али-бей — пока войско расслабленно жует, есть шанс наскочить и пожечь частоколы, хоть немного, да отсрочить начало пальбы, которую деревянная Казань точно не выдержит. И двумя-то выстрелами вон сколько своротили, а уж коли три пушки начнут…
Слева проорали команды Дима и Федька Пестрый-Палецкий, запели рога и трубы. Ратники, ругая Лебедия на чем свет стоит, побросали недоеденное, похватали оружие и бегом кинулись строится. Справа, от татарского лагеря, впереймы вылазке помчался отряд, над которым вился бунчук царевича Якуба. Часть казанских отвернула в его сторону, не давая сбить главный удар, но якубовы молодцы ударили всей силой. Супостаты вспятили, отчего потеряли напор и все больше сбивались в кучу, теряя и пространство для маневра. Якуб давил и рубил, не видя в горячке, как заходил ему в бок новый конный отряд из ворот.
Почти неслышимые в лязге и скрежете железа звонко пропели тетивы арбалетов, слегка тормозя натиск на «батерею», а потом с боков по казанцам плюнули огнем и картечью легкие пушки, прорубив без малого просеки в атакующем строе. Перед пушками сбивались в плотные ряды копейщики, склонив отточенные острия.
Бунчук Якуба качнулся и упал, справа, перекрывая шум битвы страшно закричал Мухаммед, понукая своих воинов. Но вдруг раздался его отчаянный горловой вопль, тут же сменившийся злобным, а из свалки выбрались и поскакали к ханскому шатру несколько человек, увозя тело.
Доскакавшие до батареи казанцы были встречены в пики, из-за спин еще раз тренькнули арбалеты и городские, убедившись, что нахрапом взять не удалось, спешно заворачивали коней.
В татарском лагере забили барабаны и взревели зурны и вся орда, сколько я их видел, ломанулась в свалку. Связанные боем казанцы медленно пятились к воротам. Туда же погнал наших и Дима — он понял замысел хана не дать противнику ускользнуть в крепость, а при удаче вломиться в нее на плечах отступающих.
Легкие пушки на руках, под прикрытием щитов подкатили еще ближе и дали залп картечью прямо по стенам, откуда рухнуло несколько человек. Арбалетчики стреляли не переставая, в замятню у ворот влилось еще несколько ханских и наших отрядов…
Йес! Ворота захлопнуть не успели, бой закипел уже в городе.
Тут уж воеводы двинули вперед все силы — такой шанс упускать нельзя. Пользуясь тем, что защитники сбегались к воротам, дабы отстоять их, хан послал на стены своих спешенных воинов с заранее заготовленными лестницами.
Казанские рубились отчаянно, понимая, что сдаваться тут некому и пытаясь спасти свои семьи. Орали люди, ржали и бились кони, звенела сталь и текла рекой кровь. Наконец малый отряд прорвался сквозь замятню у ворот и ринулся вглубь города, сея смерть и панику. И в тот же момент пешие преодолели пролом, несмотря на торчащие в разные стороны разбитые бревна, посекли немногих защитников и тоже хлынули в город.
Последних добили часа через два. Али-беевские понесли большие потери на вылазке, да и пушки выкосили изрядно стоявших на стенах, а остервенелый от гибели сына Мухаммед не дал казанским ни секунды передышки.
Уже гнали полон, повязанный ременными веревками, тащили добычу, в трех местах поднимался дым от пожаров, голосили бабы, ревела скотина.
Брови Улу-Мухаммеда сошлись над носом, сквозь сжатые зубы вылетало скорее шипение, чем слова:
— Почему ты не пришел на помощь брату?
Красный как девица Юсуф прятал глаза.
— Посмотри, — шипел хан, указывая плеткой на тело Якуба, уложенное возле юрты и накрытое пологом, — это твой брат! И он мертв потому, что ты медлил!
Юсуф неразборчиво бормотал оправдания себе под нос.
Рядом, исподлобья глядя на него и баюкая перевязанную свежей тряпицей руку, стоял слегка бледный от раны Махмуд, опираясь здоровой рукой на саблю в тяжелых ножнах.
Хан со злостью сплюнул в сторону, развернулся и ушел, оставив сыновей разбираться самим. Уж не знаю, чего там наговорил герой дня Махмуд струсившему брату, но Юсуф зыркал на него уж больно злобно, причем эта обида не прошла ни на следующий день, ни через неделю.