– Если бы это был настоящий тест… – ответил я. – Давай дальше.
– Вы любите гамбургеры сырыми?
– Я люблю кетчуп, – ответил я. – На моем хот-доге.
Она зашипела сквозь зубы и покачала головой, словно перескакивала сразу к серьезным вопросам.
– Вот. У вас брови сходятся посередине?
Я поднял брови, пытаясь посмотреть вверх на них.
– Получилось? – сказал я.
– Нет, – разочарованно сказала она. – А что насчет пальцев? Твой безымянный палец должен быть длиннее остальных.
Я протянул руки.
– Зачем длинный безымянный палец? – спросил я. – Дольше останешься в браке, что ли?
– Просто так, – сказала она, выискивая вопрос, на который я мог бы ответить.
Солнце поднялось на несколько градусов. Как будто какой-то невидимый гигантский младенец пялился на нас сквозь увеличительное стекло.
– У тебя есть дома балкон? – спросил я.
Она посмотрела на меня сверху вниз.
– Мы же сегодня прогуляли. Ты не должен читать.
– Встань, солнце ясное,
убей луну-завистницу, —
произнес я в это увеличительное стекло, прижимая кончики пальцев правой руки к груди, чтобы показать, как серьезен и театрален может быть настоящий вервольф.
Она снова шлепнула меня журналом, затем остановилась, озорно улыбнулась.
– О, горе мне! – сказала она. Ей приходилось рыться в памяти, выискивая слова Джульетты. —
Ведь это не рука, и не нога,
И не лицо твое, и не любая
Часть тела, что человеку
Принадлежит.
– Волку, – сказал я. Именно к этому она клонила.
– Ловлю тебя на слове, – сказала она, запуская пальцы в мои волосы.
– Это мои слова, – сказал я ей.
Дальше я не знал, как сказать ей, кто я.
Вместо этого я положил голову ей на колени и позволил ей черной ручкой соединить мои брови.
– Кончай потеть, – сказала она так близко к моим губам. Кончики ее челки щекотали мое лицо с обеих сторон.
Я пытался.
После школы – нет, после того времени, которое мы провели бы в школе, если бы не просидели на крыше все время, ее кожа была красной от солнца, когда мы пошли на автозаправку, как все ребята. Просто толпа подростков-старшеклассников. Стеклянная дверь не успевала закрываться.
Поскольку мы пропустили ланч, у Бриттани осталось семьдесят девять центов на газировку.
Мы сунули две карамельные палочки в стакан, прежде чем спрятать их во льду и утопить в сиропе. Если чутка капнуть газировки из автомата, то можно залить весь стаканчик сиропом.
Она вела меня на встречу со своим дедом.
Внезапно в очереди перед нами возник Даррен.
– Детишки, – сказал он нам, словно взрослый.
– Это мой дядя, – сказал я Бриттани. – Он… механик.
– Механик, – сказал Даррен, как будто если сказать вслух, то точно запомнишь. – Просто механик.
– Как и ваш племянник, – сказала Бриттани, поджав губы, иначе она расплылась бы в улыбке и выдала нас.
– Да, у нас большая семья механиков, – сказал Даррен.
– Красивая пряжка, – сказала Бриттани многозначительно, как обычно говорила со мной, и Даррен посмотрел на свою пряжку, улыбнулся краем рта, показывая, сколько у него зубов.
Пряжка была вдвое больше обычного. Волк на ней был бирюзовый и бежал слева направо, а луна за ним была из желтой смолы, в которой обычно был скорпион. Даррен носил ее, дублируя свой позывной «Оборотень в небесах», словно это каким-то образом подтверждало остальным дальнобойщикам, что он – это он.
Но при этой случайной встрече, как я понимал, это говорило не о нем.
– Вот, – сказал он, беря у меня колу, чтобы заплатить за нее, – я и не знал, что у него есть такая способность. Затем он пару раз взвесил ее и посмотрел на нас так, словно мы оказались умнее, чем он думал.
Снаружи он спросил, не подбросить ли нас.
Я огляделся в поисках его грузовика, стоящего над ямой или на парковке на краю или смотрящего на нас с белой, обшитой досками церкви. Нигде его не было.
– О, да, – сказал Даррен, оглядываясь по сторонам, словно не подумал, как он сюда попал. Поскольку простого решения для того, чтобы подбросить нас на несуществующем грузовике, не получилось, он просто поднял на прощанье свой стакан с колой, пятился несколько шагов, затем отвернулся и больше не оборачивался.
– Он уходит прямо как ты, – сказала Бриттани, забирая у меня колу и нашаривая соломинку губами.
Затем она отдала мне стакан.
Я тоже нашел соломинку губами.
– Буфетный поцелуй, – сказала она, пропустив шаг.
Через квартал мы нашарили пальцами во льду карамельные палочки. В таком воровстве был один недостаток – нужно быть на хорошем расстоянии от заправки, прежде чем открыть крышку, но к тому времени ты уже выпиваешь всю жидкость, и теперь приходится грызть карамельку, а запить уже нечем.
– Ты уверена, что он здесь? – спросил я по поводу ее дома.
– Он всегда дома, – сказала она. – Что твой дядя делает в городе?
Я не подумал об этом. Но я не забыл оглянуться.
Там не было ничего и никого.
Но его там и не было бы.
Если бы Даррен оказался на кухне Бриттани ради встречи с ее дедом, он бы присвистнул, увидев, насколько тот стар. Так и вы свистите, когда видите обычный велик на краю тротуара перед продовольственным магазином.
В одной книжке, которую я прочел сам, не по школьной программе, один старик на техасской границе описывался так, словно в складках его лица таилось солнце многих десятилетий. Так выглядел и дед Бриттани. Я даже представить не мог, каково это будет – коснуться его лица.
Его волосы были похожи на белое птичье гнездо. Где-то неделю назад это было какой-то версией хвостика, но с тех пор он спал. И не один раз.
– Прадедушка, – сказала она, отступая в сторону, чтобы представить меня.
Он оторвал взгляд от чугунной пыточной машины, привинченной к столу.
Она была для опрессовки пуль в патроны.
В потолке над ней были три неровные дыры.
Он последил мой взгляд, затем снова посмотрел на меня.
– Вот почему не надо жить в двухэтажном доме.
– Или всегда возвращать депозит, – добавила Бриттани.
Ее дед улыбнулся, не сводя с меня взгляд.
– Значит, это и есть молодой вервольф, – сказал он, изучая меня теперь под чуть другим углом.
Лицо мое вспыхнуло.
Точно так же, как когда я вру, сказал я себе. Как если бы я говорил, что я вервольф, чтобы его внучка сидела за ланчем со мной, не глядя ни на кого другого.
– Вы делаете пули, – сказал я.
Это единственное, что я смог придумать.
Он подергал бровями, как клоун, пожал плечами.
– Патроны, – тихонько поправил он, словно это мало что значило. – Пуля только эта вот маленькая часть на конце, которую порох выбивает из дула.
– Для вервольфов, – с трепетом сказала Бриттани.
– «Серебряная пуля» звучит, однако, иначе, – хихикнул ее дед.
– И где вы берете серебро? – сказал я, забрасывая в рот остатки сиропного льда.
– Заказчик приносит, – сказал он, и я типа уловил надувательство – забирай серебро, как следует покрась свинец, и на следующий месяц в дорогу.
– Значит, вы двое вроде как враги… – сказала Бриттани обо мне и своем деде. Мы посмотрели друг на друга.
– Если бы вервольфы были реальностью, – сказал он, наконец. – Исключая, конечно, нынешнюю компанию.
Я поднял мой стакан дурацким жестом и подошел к мусорке, бросив его в новый мешок.
– Он по большей части делает их для коллекционеров, – сказала Бриттани. – Для богатых парней, которые платят за собственные фантазии.
– Фантазии – это важно, – сказал он, кивая мне, словно разрешая мне встрять, если захочу.
– Богатые могут делать, что хотят. – Это была стандартная фраза. Все вервольфы ее знают.
– Эй, – Бриттани снова взяла меня за руку, – вот что я на самом деле хотела тебе показать.
Я позволил ей вести меня, но продолжал оглядываться на ее деда и его несеребряные пули. Он тоже смотрел на меня.
– Дверь открыта! – позвала откуда-то из дома мать Бриттани, и та, вздохнув всем телом, втянула меня в свою комнату.
Там повсюду были волки. На каждой стене постер. Постеры поверх постеров. На каждой поверхности – пластиковая фигурка, статуэтка, спасенная из секонд-хенда или заказанная по каталогу.
– Моя настоящая семья, – сказала она, разводя руками и поворачиваясь в середине комнаты.
– У тебя не такая плохая семья, – сказал я, имея в виду ее деда. Имея в виду голос ее матери, пытавшейся уберечь ее от молодых волков вроде меня.
Бриттани продолжала поворачиваться, закрыв глаза.
Даррен все никак не мог перестать смеяться над моими новыми бровями, которые соединила Бриттани. Даже Либби с трудом прятала улыбку.
Я стоял над раковиной, пока вода не нагрелась максимально близко до горячей, и изо всех сил стал тереть переносицу.
Жаль, что в старших классах нет уроков по ночам.
Когда я вернулся, Даррен поднял руки, словно чтобы обнять меня за затылок, и сказал:
– Оу. Позволь дать мне тебе волчий поцелуй…
Я отпихнул его руки, готовый к драке.
Он так старался не рассмеяться, что у него слезы из глаз потекли.
Либби посмотрела на него горячими глазами, открыла ладонь рядом со стулом и рубанула – кончай немедленно.
Конечно, все прекратилось.
Я съел мою фасоль с рисом с нарезанным в них хот-догом и зло уставился на игровое шоу. Мне все было интересно, почему вервольфы так любят игровые телешоу. Но затем понял. Мы никогда не учимся в институте, едва заканчиваем школу. А в хорошей телевикторине, если правильно слушать, получаешь образование задаром.
Это как украдкой вернуть то, что ты сам у себя украл.
Не то чтобы я не говорил об этом Даррену и Либби. Еще один повод для них посмеяться.
Читая «Ромео и Джульетту» прошлой ночью, я удостоверился, чтобы моя дверь была закрыта и чтобы я был на сто процентов настроен на половицы в коридоре. Если бы Даррен вдруг открыл дверь и застал меня с загрызенным кроликом на кровати, окровавленными руками и ртом, то он, наверное, удовлетворенно кивнул бы, но книга! Каждый раз, как он заставал меня с книгой, он спрашивал меня, что такого есть в книгах, чего он еще не знает?