она съедала целиком, поскольку это было недостойно леди, но она рассказывала, что Дед как-то прыгнул в пруд за лебедем, большим белым лебедем-самцом, который попадается раз в десять лет, и потом от него ничего кроме перьев не осталось. Они летали над прудом, как после драки подушками.
Если ты не запихиваешь в себя быстро обед такого размера, то утром тебя могут накрыть с порванным животом.
То есть грудинка Даррена вышла из него в ту ночь часа через четыре, пока он шнырял с наветренной стороны за женщиной с французской косой, чтобы увидеть, поймает она его запах или нет.
Когда Даррен вернулся, он рассказал нам, что вроде бы она ходит со здоровенной палкой, ей под сорок, блондинка, не отращивает длинных ногтей – на ногти Даррен в первую очередь обращал внимание – и в первую пару часов наблюдений за ней он был вполне уверен, что она самый плохой ловец светлячков на свете. Вместо того чтобы идти туда, где светлячки есть, она искала их в высокой траве. Может, там висят их яйца? Или личинки светлячков?
Мы с Либби понятия не имели.
Если ты живешь на природе, это не значит, что ты ходячая энциклопедия натуралиста.
– Она замужем? – спросила Либби, и Даррену пришлось помотать головой, чтобы вызвать в памяти ногти тайной воздыхательницы.
Да, там было кольцо. На безымянном пальце правой руки. Даррен потер собственный, чтобы показать.
– Но она одна, – сказал я, поскольку первым увидел ее трейлер сквозь деревья, когда убегал.
Именно в тот раз, думаю, Либби шла за мной. Возможно, потому, что трейлер рыскал поблизости.
Мы хотели только понять ее.
Нам было бы комфортнее с каким-нибудь покрытым шрамами солдатом удачи на дребезжащем «Харлее». Ты тогда понимаешь, что надо бежать. Но ты не понимаешь, что делать, просто наблюдая сквозь деревья.
Вервольфы не родня енотам, но когда я впервые увидел трейлер такого размера, мой голубой рюкзак висел у меня на плече, и рядом был енот, который вместе со мной смотрел на трейлер. Присматривался к нему, как в их обычае.
Он зашипел, словно плевался, и я зашипел в ответ.
Только подожди, сказал я про себя.
В истории Даррена, которую он рассказал через несколько ночей, енотов не было. В типичной вервольфовской манере свое истинное открытие он выложил под конец и громким шепотом для пущего эффекта, выкатив глаза как мог. И он подался вперед, чтобы рассказать о нем, лишь когда мы несколько раз обошли вместе с ним вокруг дома. Он оглядывался через плечо, инспектируя свое дерево и глотая из термоса. Вместе с ним мы наблюдали, как она спокойно смотрит на небо. Как на перелетный модуль. На черных летучих мышей на фоне луны.
– И? – поторопила Либби, поскольку ее смена вот-вот начиналась.
Даррен улыбнулся.
– Тогда мне пришлось, понимаешь, – сказал он, – навалить несколько корзинок.
Либби выпрямилась на диванчике, качая головой, ненавидя себя за то, что снова ему поверила.
Однако он не закончил.
Через пару часов тщательная координатная сетка тайной обожательницы привела ее к той самой куче.
Как правило, вервольфовский помет пронизан серым волосом от того, что нам удается наохотить. От желудочной кислоты все волосы выцветают до седого, все равно какими бы они ни были – коричневыми, черными. Но сегодняшняя добыча была безволосой. Резаное мясо из бакалеи, с него даже жир сняли.
Женщина упала на колени. Когда она подняла руки, ее хромовые когти дрожали.
– Нет, – сказала Либби.
Да, кивнул Даррен. Всегда «да».
Она была коллекционером помета, как те люди, которые собирают совиные катышки, чтобы потом разрезать их.
Только охотилась она за добычей побольше, как оказалось.
Именно потому, когда Даррен вернулся из поездки в Тулсу, он сразу убежал в ночь, и вместо того, чтобы смотреть вместе со мной кино про монстров, которое не одобряла Либби, он завел свой «Петербилт» и повез нас в скидочный магазинчик.
В отделе товаров для праздника мы нашли глиттер, мишуру и конфетти.
Поскольку он был в горячке после пробежки, мы скупили все.
Это была самая лучшая на свете шутка.
В тот вечер, пока крутили «Свою игру» и Даррен выкрикивал верные ответы – нет, он верно выкрикивал свои ответы, – я стоял у кухонной стойки и втирал блестки в случайный кусок мяса, который лежал у нас в холодильнике. Я слышал, что другие семьи держат мясо в морозилке.
Но не вервольфы.
Мы могли бы купить больше, чем можем съесть, если взять его с полки просрочки, и у нас есть на это наличка. Но только если мы хотим мяса – мы хотим его прямо сейчас, а не после этой идиотской разморозки.
– Не хочу этого видеть, – сказал Даррен, когда я закончил, выложив нарезанное сверкающее мясо на стойке как созвездие. Он прикрыл лицо с одной стороны, чтобы ничего не блестело в его сторону.
Я видел, как он откусывал головы визжащим сусликам, я видел, как он на спор погружал морду в брюхо сбитых животных, провалявшихся сутки на дороге, но от мысли о глиттере он начинал кашлять и задыхаться.
По крайней мере, пока стоял на двух ногах.
Я вынес стейки и говяжий фарш наружу и положил на решетку для барбекю, вмурованную в старую шину. Решетка была слишком ржавой, чтобы на ней готовить, но большая дуга наверху как раз была той высоты, чтобы Даррен мог его достать – где-то через час.
– Ты будешь хорошим мальчиком? – спросил он после «Своей игры», выпуская сверкающую дугу мочи из задней двери. – Сделаешь уроки и все такое?
– Уже сделал, – сказал я.
– Не будешь выходить на трассу, не поедешь стопом в город?
Я, конечно, покачал головой.
Это была наша с ним игра. Он был ответственным взрослым, я был прилежным учеником. От этого мы чувствовали себя не такими врунами перед Либби, когда она потом нас спросит.
– Ну ладно, – сказал Даррен, стягивая рубашку через голову, лохматя волосы. – Пора, думаю, оставить милый подарочек для моей прекрасной дамы. – Он выкатил глаза, и это было бы классическим моментом, если бы его нос не стал кровоточить. Это случается иногда, когда во время преображения ты растягиваешься, как мускул, так что следует об этом помнить. Это как будто что-то в носовой полости не выдерживает, выходит из строя. Когда ты преображаешься инстинктивно, кровь из носа никогда не течет. Волк появляется как по часам.
Я отслеживал каждое мгновение.
– Обязательно какая-то хрень, – сказал Даррен, глядя на кровь из носа, которую только что вытер рукой. И, чтобы внушить мне отвращение, слизал ее языком, все время не сводя с меня вызывающего взгляда, пытаясь заставить меня отвернуться. А затем он шагнул в ночь из трейлера, в другое тело.
Когда я выглянул из окна, от чего все еще не мог удержаться, он уже схватил блестящее мясо с решетки и убежал, а оно хлопало с обеих сторон его пасти.
В начале другой недели наша учительница биологии, которая велела называть ее Дейзи вместо мисс или миссис, привела очередного особенного гостя.
До того у нас побывали в гостях директор приюта для диких птиц, патологоанатом, поскольку брат Дейзи был полицейским штата, – он рассказывал о разложении и насекомых, – и химичка из местной компании по производству семян, которая ни разу не оторвала взгляда от бумажки с подготовленной речью.
На сей раз это была сборщица помета. Тайная обожательница.
Как оказалось, она была билогом, изучающим жизнь диких животных.
Я оглянулся на дверь, ожидая, когда она появится в проеме. Одно время я, когда думал, кем бы мне стать, решил, что стану биологом. Это было бы замечательное оправдание для беготни по лесам. Типа, так можно получить более близкую и верную картину, чем другие, изучающие дикую жизнь. Так я мог бы втайне использовать свой нос для поиска зверей.
Я бы стал звездой.
Но это не включало отбора проб для исследования глиттерного помета моего дяди.
Тайная обожательница моего дяди заставила нас всех сделать разворот.
– Этот глиттер, он… для обучающих целей? – спросила Дейзи, держа руки наверху как самый вежливый перископ.
Если бы она не носила всегда лабораторный халат, я бы подумал, что она просто старшеклассница.
Я не поднимал взгляда, но слушал всем своим телом. Это особая способность, известная только вервольфам и только четырнадцатилеткам.
– Полагаю, оставивший этот образец научился рыться в мусоре, оставляемом людьми, – сказала тайная обожательница. – Как медведь в национальном парке. Как обезьянки в Бангладеш или Коста-Рике. Как…
– …Как будто у кого-то была вечеринка, – с надеждой сказала Дейзи. Весело.
– Кое-кто постоянно устраивает вечеринки, – сказала тайная обожательница. – Не впервые встречаю я помет конкретно этого животного.
– Кто это? – спросил какой-то ученик.
– Хороший вопрос, – сказала тайная обожательница и снова запустила слайд-шоу, которое загрузила и остановила, чтобы ответить конкретно на этот вопрос. Это была версия детской книжки «Кто какает в парке?», которую я сотни раз видел на сотнях стоянок для грузовиков.
Верный вопрос был – кто такой Даррен?
В кино вервольф всегда намного больше своего человеческого облика. Это чушь собачья. Есть закон сохранения массы. В любом случае после превращения ты всегда на несколько унций легче, если принять во внимание калории, которые ты только что сжег. Всю ту слюну, которую ты роняешь на землю.
– Медведь, верно? – спросил тот же ученик с некоторым отвращением в голосе.
– Диаметр почти такой, верно, – сказала тайная обожательница. – Но, – щелчок, очередной слайд, – я встречала этот вид помета в трех штатах. Медведи куда более территориальные животные. Они находят себе место, в котором им нравится, и остаются там.
– Пантера? – спросила тогда Дейзи, уже не с такой искренней улыбкой, наверное, потому, что хотела, чтобы ее ученики оказались правы, а не показали себя дураками. По крайней мере, не при особом госте.
– Опять же, верный размер, – сказала тайная почитательница, постукивая карандашом по подбородку. – Но, и я проделывала это уже не раз, помет пумы или горного льва чрезвычайно трудно найти.