Поначалу я подумал, что это брат Дейзи, тот, который приходил говорить с нами, который никогда не снимал свои тонированные очки, словно было важно, чтобы мы считали его роботом и у него нет чувств.
Этот фотограф, стало быть, был начинающим. Иначе никак. Смотри, мам, я это сделал. Блестящие ботинки и короткая стрижка, слишком крутой рот, чтобы улыбаться в любом случае. Глаза как зеркала.
Мне пришлось потянуться к кровати, чтобы опереться, когда меня осенило, что я его знаю, знаю этого молодчика, всегда его знал.
Не по очкам, не по сложению, не по этому «матадору».
По широкому черному поясу. Из-за него торчал пистолет с инкрустированной перламутром рукоятью. На ней была серебряная звезда. Техасская звезда.
Именно из-за него мы проехали половину страны в один присест, пока не уперлись в океан, и дальше уже пути не было.
Я попытался сглотнуть, но у меня не получилось.
Через неделю Даррен снова был дома, поддавая ботинком настоящий кофейный столик.
Мы смотрели черно-белое кино про вервольфов так громко, что от него тряслись стенки трейлера.
Это был чрезвычайно забавный фильм, как и все они, но мы совершенно замолкали, когда камера выхватывала кого-то в деревьях. Когда мы смотрели волчьими глазами.
Даррен был уверен, что режиссер наверняка был вервольфом, раз снял так достоверно. Что он огибал дерево вот так, а не вот эдак.
К концу фильма он нарисовал жирную синюю пентаграмму на ладони.
Поскольку я знал, как это происходит, я упал с моего края кушетки, как только он зыркнул в мою сторону. Я уже отползал на кухню, но он поймал меня как всегда, длинно и смачно облизал ладонь и крепко прижал ее к моему лбу, отмечая меня.
– Теперь ты как я, – сказал он голосом из вервольфовского фильма.
– Это не так работает, – сказал я ему, пытаясь стереть звезду. – Меня в школу не пустят с этой татухой…
Это было вранье, я был совершенно уверен, но он поверил, помог мне ее смыть, оглядываясь через плечо, поскольку в любой момент могла появиться Либби, хотя она никогда не возвращалась домой всего через час после ухода.
– Ты такой храбрый, – сказал я ему.
– Ну ты и жополиз, – сказал он и начал тереть сильнее.
Через час, поскольку фургон все еще стоял на парковке у школы, мы снова были в фикс-прайсе, бродя в поисках забавной фигни, которую он мог бы проглотить.
Меня от этого тошнило.
– Мне в туалет, – сказал я и отстал от него.
Даррен едва ли заметил, он уже набрал гирлянд для Марди Гра [25], которые собирался разобрать и глотать одну бусину за другой как смертельную дозу.
Поскольку в туалет мне на самом деле было не нужно, я просто скользнул к полкам с игрушками в другом конце магазина и стал смотреть на Даррена в кривое зеркало. Он пытался читать предупреждение на коробке с акварельными красками вроде бы.
Чтобы сделать вид, что я делаю покупки, я снял с длинной вешалки пару ковбойских костюмов, чтобы получше рассмотреть сам держатель. Он был такой же, и дырка для него была такая же, как для держателя под банки в трейлере.
Я заменил ковбойский на один пиратский и остановился перед пластиковой маской вервольфа, которая смотрела на меня. Я оставил там пиратский.
Даррен ждал меня у кассы.
– Что-то взял? – спросил он, глядя на мои руки – не набрал ли я чего. Я покачал головой.
У него был резиновый отрубленный палец – он держал его вместо пальца, который потерял.
– Это не даст тебе его сожрать, – сказал я ему.
На парковке он перекусил его пополам. Больше он не казался настоящим – вместо кости открылась серая пена, но в шутке важно не умереть от шутки.
Была почти полночь, когда мы вернулись в трейлер.
– Ты скажешь мне, если она распсихуется? – сказал он, расстегивая рубашку.
Он уже начал ее стягивать, стоя на хромированном бензобаке своего «Петерлбилта».
– Это будет круто, – сказал я, замешивая фарш на стойке, чтобы оно было совсем как кашица. – Я думаю, «Своя игра» началась, – сказал я, заглядывая в гостиную.
Он посмотрел на меня как на чокнутого – так поздно? – но все же он был вынужден стоять здесь, переключая каналы, давя на кнопку все сильнее и сильнее, словно это могло заставить «Игру» развернуться снизу экрана.
Это дало мне достаточно времени, чтобы я успел вытащить набор фигурок из штанов.
Вервольфы могут что угодно стянуть.
Если за мной в том магазинчике следила камера, если бы кто-то увидел меня на своем черно-белом экранчике – а всегда следует предполагать, что кто-то увидит, – то они увидели бы долговязого четырнадцатилетку-правонарушителя, который снимал бы с вешалки костюм или два.
Но их разум засек бы только один костюм. Поскольку кому нужно два одинаковых, верно? У тебя одно лицо, тебе нужна одна маска.
Когда я заменил костюм, о котором они знали, на пиратский, второй уже скользнул мне в штаны спереди, где, поскольку стоил доллар, не стоил даже проверки.
Мне нужна была серебряная звезда.
Это было настоящее олово, судя по всему. Тонкая почти как фольга, но все же не пластик. Пластик застрял бы у Даррена в кишках.
Значит, бейдж.
Это было для той вдовы арканзасского полицейского, как я теперь ее называл. Тайной обожательницы Даррена. Нашей биологини, изучающей жизнь дикой природы.
Он мог бы поймать меня, крикнуть, что это такое я засунул ему в жратву.
Но не волк.
Я переключал каналы, засиживаясь все дольше в ночи, и наконец остановился на одном кино, которое мы смотрели раньше. Это была вещательная станция «Марафон Полнолуния». Перед каждым рекламным роликом звучал долгий тоскливый вой, и потом, впарив нам пиво и тампоны, слова на экране окрашивались в жутко-желтый, веля нам «полаять на луну» хором…
Либби затошнило бы от этого.
Я пнул ногами кофейный столик.
Вскоре, дня через четыре-пять, женщина с фонариком последовала на кладбище.
Я видел ее теперь как в камеру.
Она прижимала к груди банку, она стояла на коленях, она выкопала ямку, она стряхнула грязь в банку и рассказывала мужу, что случилось с ним, что она поняла это за все эти три года, и это правда. Что в ночи таится большее, чем могла бы его подготовить вся его выучка. И теперь она разглаживала землю так, чтобы сторож не заметил, чтобы он не выкопал эту смятую звезду. И теперь ее рука все еще лежала там, на груди ее мужа.
Я устроился получше и прибавил звук.
Глава 12Год волка
– Так это и есть волчье лыко? – говорит автостопщик, показывая в боковое окно высокого грузовика своего дяди.
– Опять лютики, – говорит тетя автостопщика, устав от игры.
Она тоже едет автостопом, если учесть, что ее машина сломалась, и ей приходится ехать с братом.
– Однако от него можно заболеть, – говорит дядя автостопщика, переходя на пониженную передачу.
Несколько миль назад, поскольку автостопщику почти десять, его дядя взял его к себе на колени и дал покрутить большой руль, даже три раза погудеть. Учительница четвертого класса автостопщика никогда бы ему этого не позволила. Но мисс Карлин осталась в Алабаме.
Тетя автостопщика написала ей записку, объясняя, что автостопщик не прогулял, так что, пожалуйста, не беспокойтесь о нем и не сообщайте о прогуле, но они не остановились у школы, чтобы вручить записку.
Из-за следов, сказала тетя автостопщика. Из-за хлебных крошек. Из-за того, что они дважды запоздали с квартплатой как раз в тот самый день, как их «Монте-Карло» [26] сдох. Это был знак. Это означало, что им снова надо в путь. Вервольфы умеют читать мир таким образом, объяснил дядя автостопщика. Это из-за их обостренной чувствительности. Из-за их больших ушей и больших глаз.
Три часа назад они пересекли границу Миссисипи.
– Здесь безопасно? – говорит тетя автостопщика, прижимая его к себе покрепче. Пока видны одни билборды да пастбища.
Дядя автостопщика всем телом наклоняется над рулем.
– Волчье лыко растет только в кино, – говорит он вместо ответа. Затем, специально для автостопщика: – Хочешь знать, что настоящий яд для вервольфа?
Тетя автостопщика тоже смотрит.
– Горчица, – шепотом произносит его дядя это смертоносное слово.
Автостопщик пытается представить, поскольку ел горчицу. Это заставляет его одновременно засмеяться и испытать отвращение.
– Не слушай его, – говорит тетя в ухо автостопщику. – Горчица вкусная.
Он не верит ей. Он всегда будет ненавидеть горчицу, клянется он себе.
– Так где же это место? – говорит тетя автостопщика.
– Прямо здесь, – говорит дядя автостопщика.
Довольно скоро они снижают передачу, преодолевая подъем.
Последний раз они ели десять часов назад.
Когда дядя автостопщика ведет их в заросший персиковый сад, он прислушивается. Не к персикам, а к далекому оленю, который пришел объедать персики.
Это охота.
– Все пройдет гладко, – говорит дядя, еще сильнее наклоняясь над рулем, чтобы увидеть поворот. – Частная собственность, никто об этом не знает, выхода нигде нет. Это хорошее начало. Лучший год.
Его большой фургон медленно дребезжит по решетке над ямой на выходе с пастбища, затем по другой. Дребезжит пять раз, поскольку столько у грузовика осей. Автостопщик считает, чтобы удостовериться, что весь грузовик по-прежнему с ними. К тому времени, когда дорога переходит в грунтовку, дяде приходится включить фары, еще сильнее понизить передачу и дышать только носом.
– И как ты собираешься развернуться? – спрашивает тетя автостопщика.
– Я не ел оленины уже… уже… – говорит дядя, и из угла его рта течет нарочитая слюна.
– А что, если он намазан горчицей? – спрашивает автостопщик, наполовину спрятавшись на коленях у тети, поскольку он знает, что его дядя будет здесь делать. Это часть игры, для которой, как он понимает, он уже слишком большой, но устоять не может: его дядя мотает головой, глаза его горят, рука его долго жмет на сигнал, рот его дергается, словно он кричит об этой горчице на олене.