Может, некоторые никогда не обращаются. Может, я был обречен просто быть вервольфом в своем разуме. Или, может быть, я отдавал свое бытие вервольфа в обмен на возвращение Даррена.
Думаю, я пошел бы на такую сделку.
Черт с ним, с будущим, верно? Значение имеет сейчас. Когда у тебя нет будущего, настоящее значит все.
После того как серебро соприкоснулось с моей кровью, я то отключался, то возвращался, бился в руках, которые я считал руками Либби, которые я считал руками моей матери, пока не открыл глаза.
Надо мной стояла Грейс-Эллен, а прямо рядом с ней Либби, которая держала в руке кухонный нож, крепко прижимая его к горлу Грейс-Эллен.
Либби никогда мне не рассказывала, но я понял, что так и не упал на пол. Грейс-Эллен подхватила меня, держа как ребенка, и именно потому Либби не разорвала ей глотку в первую же секунду.
Но она была готова это сделать, зубами или нет.
Как оказалось, Грейс-Эллен знала, как нас убить, но знала и то, как вернуть нас.
Секрет состоял в том, чтобы сварить говяжий бульон с собачьей кровью. Либби добыла собаку. Вообще, сдается, она добыла всех собак с улицы на случай, если имеет значение порода или количество крови. Пол кухни был липким от крови мертвых собак, словно она могла запасти их, положить на чашу весов моей жизни.
Это сработало.
Варево не надо было пить. Его заливали прямо в рану, Либби раскрывала ее края, чтобы рана была как открытый рот, чье дыхание пахло могилой.
Я думал, что она кричит, или какой-то хозяин собаки кричит, или эти фермеры в конце концов собрались в толпу, нашли нас, но я полностью уверен, что слышал собственный голос.
Грейс-Эллен охладила мой лоб мокрой тряпкой.
Либби расхаживала взад-вперед перед окном. Из-за того, что случилось с собаками, по улице разъезжали полицейские машины, освещая прожекторами все углы и закоулки ночи.
Мы не могли оставаться здесь надолго, я понимал, особенно когда входная дверь косо висит в своей раме. Когда вой Либби передавался по радио, а окровавленные отпечатки ее лап были на тротуаре. Не при этом выражении глаз Либби, когда она стояла, привалившись спиной к стене, готовая драться когтями и зубами, чтобы забрать с собой как можно больше.
Когда раскаленно-белый свет прожектора ударил в переднее окно, Либби оскалилась.
Свет словно все понял, он двинулся дальше. Пока.
– Она всех их убьет, не бойся, – сказала Грейс-Эллен, перекладывая тряпочку, чтобы оставшийся в ней холод оказался снаружи.
– Ей не придется, – сказал я, закрывая глаза. Слезы покатились все равно. И мой дурацкий подбородок по-дурацки дергался, как дурацкая слива. – Я смогу…
– Тс-с, тс-с, – сказала Грейс-Эллен и сделала для меня, наверное, самую большую милость, которую кто-то делал для меня за пятнадцать лет: она положила тряпочку мне на глаза, чтобы скрыть мои слезы. – Думаешь, серебро повредило бы тебе, если бы ты не был как она? – прошептала она.
– Но…
– Быть вервольфом – не обязательно иметь клыки и когти, – сказала она, и ее губы скользнули по моему уху. Она была так близко, говорила так тихо. – Это внутри. Это то, как ты смотришь на мир. И то, как мир в ответ смотрит на тебя.
Я нащупал ее руку, придерживающую тряпочку.
К рассвету я мог стоять. Грейс-Эллен выдавила суперклей на палочку от леденца и промазала им мою рану, затем свела вместе рваные, обваренные края, подула на клей. Ее дыхание казалось холодным по сравнению с обжигающим жаром высыхающего клея.
Он не дал мне развалиться. Он неплохо держал.
Либби была одета в одежду Грейс-Эллен: джинсы сели нормально, рубашка – нет, из шлепанцев торчали пятки. Ей было все равно. Она сжимала и разжимала левую ладонь. Рот ее был крепко сжат.
– Спасибо, – сказала она, отводя меня от Грейс-Эллен. Нет, забирая меня у Грейс-Эллен. – Я заплачу за ремонт двери.
– Это всего лишь дверь, – сказала Грейс-Эллен.
– И твою машину, – сказала Либби, резко отведя взгляд.
– Машину? – сказала Грейс-Эллен.
Мне не надо было смотреть на шины Грейс-Эллен. Либби пробыла с ними наедине секунд двадцать. Еще немного, и ее маленькая «Хонда» лишилась бы и ветрового стекла, и капота, и крыши.
– Я не знаю, где он, – сказала Грейс-Эллен, и в голосе ее звучал вызов.
– Ты просто узнала насчет нас, – сказала Либби, принимая вызов. – А он, так получилось, один из нас. Работал там же, где и ты.
Грейс-Эллен втянула воздух, выдохнула, отвела взгляд от руки Либби, висевшей вдоль тела – таким образом, что я мог сказать, что она понимает значение движения пальцев Либби – так ты делаешь, когда вот-вот обратишься. Если твоя ладонь сжата в кулак, твои когти вонзятся в твою же ладонь, когда полезут наружу.
Нет. Не вонзятся. Пробьют.
Я кивнул, будучи готовым ко всему, что может случиться, к тому, куда нас может завести остаток этого дня, но затем Грейс-Эллен решительно сказала:
– Я знаю, это из-за моего мужа, – сказала она, перехватив тон Либби. – Вы первые, с которыми я столкнулась за… уже два года.
– Тогда мне надо поговорить с твоим мужем, – сказала Либби, сжимая ладонь в кулак, что было вряд ли менее угрожающим.
– Мне тоже, – сказала Грейс-Эллен, затем снова посмотрела на меня. – Вы правда живете на дороге и не знаете старого образа жизни?
– Мы из Арканзаса, – сказал я.
Грейс-Эллен вежливо улыбнулась.
– Мой муж, Трайго, был из Техаса.
– Мы не все знаем друг друга, – сказала Либби.
Я задал очевидный вопрос:
– Был?
– Он умный для волка, – сказала Грейс-Эллен Либби обо мне.
– Он умный вообще, – сказала Либби, и ее голос снизил передачу для подъема.
Грейс-Эллен тонко улыбнулась. Ей это понравилось.
– Он не бросил бы нас просто так, – сказал я прежде, чем успел заткнуться.
– Твой дядя, – сказала Грейс-Эллен.
– Мой брат, – сказала Либби.
– Мне жаль, – ответила Грейс-Эллен.
– И он не мертв, – добавил я.
Грейс-Эллен не посмотрела на меня. Может, потому что лучше было оставить мне эту веру.
– Не мертв! – сказал я, оскаливаясь, волк во всем, кроме тела.
Либби взяла меня за локоть, удерживая на месте.
– Твой босс врал насчет пива, – сказала Либби. – Зачем ему врать, если он только не спрятал его где-то?
– Рэйфорд, – сказала Грейс-Эллен. – Он, наверное, просто забыл, что все пьют.
– А что, если он не просто забыл? – сказала Либби.
Грейс-Эллен в конце концов подняла взгляд. Что-то прошло между ней и Либби. Грейс-Эллен кивнула, оттолкнулась от дивана, о который опиралась.
– Вот, – сказала она, подбрасывая что-то вверх.
Поскольку я стоял ближе, я перехватил это в воздухе. Моя грудь взвыла от движения. Это была серебряная шпора.
– Перемирие, – сказала Грейс-Эллен.
Не спрашивая разрешения у одного из двух вервольфов в комнате – одного вервольфа, – Грейс-Эллен поднесла к уху трубку телефона. Пластик застучал о ее серьги.
– Рэйфорд, – сказала она нам, кому звонит.
Либби шагнула вперед, глаза ее пылали, но Грейс-Эллен подняла руку, словно этого было достаточно.
Жену Рэйфорда звали Марси.
Через двадцать секунд ничего не значащей вежливой болтовни Грейс-Эллен положила трубку, посмотрела на нас.
– Что? – сказала Либби.
– Рэйфорда нет дома, – сказала Грейс-Эллен, словно в трансе. Словно только просыпалась.
– И где он? – спросил я, поскольку кто-то должен был спросить.
– Охотится, – упавшим голосом сказала Грейс-Эллен.
– Где? – спросила Либби.
– Он вернется вечером, – сказала Грейс-Эллен.
– Это не очень хорошо, – сказала ей Либби.
– Сегодня воскресенье, – сказала Грейс-Эллен, словно это было ответом на вопрос, который мы не подумали задать. – В воскресенье офис закрыт.
– Мы уже были в офисе, – сказала Либби.
– Вы были в приемной. Я могу пойти… я могу проверить их график по производственным расходам, квитанциям, посмотреть, где они были в тот день, показать то, чем они не занимались. Как долго ты можешь отслеживать кого-то от определенного места?
– Он мой брат, – ответила Либби.
– Это не Рэйфорд, – сказала Грейс-Эллен, вставая и снимая кольцо с ключами с крючка на стене.
– Он санобработчик, – сказала Либби. – Как ты получила эту работу? Думаешь, случайно?
– Это допрос? – сказала Грейс-Эллен, выпрямляясь и в упор глядя на Либби.
– Но ты там работаешь.
– Мне дали место на регистрации, когда они пытались уговорить Трайго работать на них. Затем, когда он исчез, – я уже знала, что и как тут делать.
– Трайго? – спросил я, когда внезапно стало слишком тихо.
– Мой муж, – второй раз сказала Грейс-Эллен.
Жгуче глянув на нас – скорее предостерегая нас с Либби от того, чтобы задавать еще вопросы, – Грейс-Эллен кивнула нам, чтобы мы следовали за ней по коридору.
– Куда мы идем? – спросила Либби, стараясь идти впереди меня. Поскольку мы знали, что за каждой дверью было ружье, на каждом шкафу.
– Мы ведь не можем взять мою машину, верно? – сказала Грейс-Эллен, распахивая исцарапанную дверь в гараж.
– У тебя две машины? – сказал я.
– У Трайго был «Форд» с регистрацией графства, – сказала Грейс-Эллен, хлопнув по стене, чтобы электрическая дверь открылась с толчками и скрежетом. – Но здесь он держал свое сердце.
Это была тюнингованная машина под пятнистым брезентовым чехлом.
– Твой брат, – сказала она Либби, – он младший или старший?
– Моего возраста, – сказала Либби, входя и окидывая гараж взглядом сразу, чтобы быть уверенной, что он безопасен для меня. – Мы близнецы.
– И оба волки? – впечатлилась Грейс-Эллен. – Ты же знаешь, как это работает, да? Обычно всегда есть кормилец.
– Что? – спросил я.
– Как вы так долго оставались в живых? – сказала Грейс-Эллен Либби и мне и одним широким жестом сдернула чехол с машины своего мертвого мужа. С него полетела пыль и мертвые мошки и осели на поблекшую черную краску. На облупившиеся белые гоночные полоски. На непривычную раму, на целое заднее стекло, на основание штыревой антенны, однажды, по неудачной идее, водруженной на крышу.