– Но овцы внутри волки.
– Вероятно, и ты тоже, – сказал Даррен, не выпуская моего взгляда, так что я мог прочесть, что он не сравнивает меня. – Ты достаточно взрослый, чтобы знать. Твой отец, тот парень, которого Дед отпустил, не обращался после того резервуара, где он чуть не утонул. Вероятно, он уже и забыл, как это делать.
– А моя мама даже и не была волком.
– Но в ней была кровь. Кровь твоего деда.
– Твоя кровь.
– Давай не уходить в сторону… – сказал Даррен, становясь в свою боксерскую стойку, изобразив удар, который закончился легоньким шлепком под подбородок.
Я отдернул голову, не желая играть.
– Он… – сказал я. – В смысле, мой биологический отец.
Этот термин я узнал из телевизора.
Даррен ничего не сказал, что само по себе было ответом.
Мой отец ушел, умер, похоронен, и не обязательно в этом порядке. Я не мог вызвать чарами тот самый день, но Дед рассказывал мне историю о ком-то, кого он знал когда-то, кто сделал это с кем-то, кто заслуживал такого больше других.
Его руки дрожали, когда он мне об этом рассказывал.
Я должен был понять.
Так всегда с вервольфами. Даже когда они врут, они говорят правду.
И теперь я знаю правду о себе. Я был орудием убийства. Я был местью. Я был бременем, которое мои дядя и тетя несли уже десять лет из-за долга перед моей матерью.
Может, я был волком, может – нет.
Но все же серебро…
Я же чуть не погиб от той серебряной петушиной шпоры.
Это должно что-то да значить.
Когда Даррен не мог видеть, я прокусил губу и стал сосать кровь, какой бы она ни была.
В этом году мы так и не покинули Флориду.
В смысле, не все.
То, что, в конце концов, сделало меня чуть благосклоннее к Грейс-Эллен, так это то, что она cмогла победить меня в телевикторинах. Это больше всех ее знаний, историй или уроков рассказало мне, что она и правда была замужем за вервольфом.
Поскольку она знала кого-то, кто купит фургон Рэйфорда, не задавая вопросов, она могла перестать ходить на работу. К тому же БНП больше не существовало, от конторы осталась только вывеска на заброшенном здании. Либби посетила всех остальных техников за одну ночь, чтобы посмотреть, кто соответствовал тем запахам, которые она запомнила по тюрьме Даррена.
Никто из них не увидел следующего утра.
Она разбросала их, как дерьмо, по городу и сказала, что даже это слишком хорошо для них.
– Она забывает, как быть человеком, – однажды сказала Грейс-Эллен Даррену, когда думала, что я дальше по коридору, чем был на самом деле.
– Она просто грубовата, – ответил Даррен. – Как некий братец, которого ты, может, знаешь, а может, не знаешь …
Либби сказала о Грейс-Эллен, что у той хотя бы волосы рыжие, как у их мамы были.
– Они ненатуральные, – сказал ей Даррен, и из его рта выкатился смешок.
– Я не хочу этого знать, – ответила Либби, поднимая руку, чтобы остановить все, что он собирался сказать.
– Она могла бы участвовать в соревновании по поеданию хот-догов, – все равно сказал он.
Я сидел на краю своей постели. Стены у нашего трейлера были картонные.
Напротив меня, на закрытой двери было зеркало. В нем я видел шрам поперек моей груди. Он был глубоким и значительным. Он рассек мой правый сосок пополам, заставив меня задуматься – останется ли этот сосок перекошенным, если я когда-нибудь стану волком. Это заставило меня задуматься, есть ли вообще у вервольфов соски.
Неделей позже я стоял прямо перед телевизором, целясь в него пультом управления. Он работал только если им практически упереться в телевизор, и, поскольку с кнопок стерлись все цифры и символы, было легче пользоваться переключателем на самом телевизоре.
Это была та неделя, когда Даррен починил дверь в доме Грейс-Эллен, убрал трупы собак с ее кухни, неделя, когда он сменил пару шин на ее «Хонде». Он убрал все, что наделала Либби в ту ночь. За исключением того, что после того как он нашел нужные шины, показав мне, как вервольф надевает их на колеса – это включало бутан из ручной горелки, затем спичку, брошенную замедленным движением, синий пончик газа, – он припарковался на диване, заверяя, что он вообще-то не плотник.
– Ой-ой, – услышал я его голос за спиной и обернулся.
Грейс-Эллен стояла в дверях в пожелтевшем по краям подвенечном платье.
Помады на ней было на двоих.
А перед собой она держала в вытянутых руках за длинные уши толстого трепыхающегося кролика только что из зоомагазина.
Даррен встретил ее посреди комнаты, кролик оказался зажатым между ними, медленно шевеля лапами, и сказал ей прямо в рот:
– Выходи за меня.
Она закричала, еще когда Даррен только расстегивал ее платье, хотя эти пуговицы были не для этого, я был в этом уверен.
– Мне… – сказал я, пытаясь проникнуть в собственную спальню.
В любом случае я ушел и попытался не слушать, даже когда кролик испустил свой последний вопль.
Думаю, я был рад за Даррена.
И, возможно, это даже и получится.
Вервольфы не могут просить большего.
Когда Либби вернулась домой, услышала новость о грядущей свадьбе, она просто поплотнее поджала губы и кивнула.
– Молодец, – сказала она. – Ты же знаешь, что ничего не получится. Заведешь семью – и она умрет.
– Что? – сказала Грейс-Эллен.
– Я видела, как это бывает, – сказала Либби, не глядя на меня настолько нарочито, что она могла бы просто выйти и нацарапать имя моей матери на стене гостиной.
– О чем ты говоришь? – сказала Грейс-Эллен. – Может, пятьсот лет назад так и было бы, да, – продолжала она тут же, не столько с недоверием, сколько с отвращением. Она повернулась к своей сумочке, и, три раза встряхнув кошелек, достала из него потускневшую фотографию.
– Ей в этом году девятнадцать, – сказала она. – Это моя дочь. И Трайго.
– Не может быть, – сказала Либби, беря снимок и изучая его так, словно могла учуять в нем волка.
– Подожди… – сказал Даррен Либби.
Грейс-Эллен переводила взгляд с него на нее, словно пытаясь удостовериться, что они действительно это делают, затем откинула волосы справа, показывая ряд серебряных колечек вдоль края ее уха.
– Держи серебро чистым, – сказала она Либби, – чисть его каждую неделю, и серебро проникнет тебе в кровь. Недостаточно, чтобы причинить боль, но достаточно, чтобы выбить волка из твоего ребенка. Утихомирить его на момент рождения.
– Вот что папа всегда искал, – сказал Даррен Либби, пытаясь заразить ее своим чувством открытия, завершения того, что начал Дед.
Либби мгновение изучающе смотрела на него, затем вернулась к Грейс-Эллен.
– Раньше, в том… том месте, – сказала Либби, прямо Грейс-Эллен. – Ты говорила, что близнецы… редки.
– Два щенка в одном помете, – сказала Грейс-Эллен. – Обычно один рождается без волка в себе. Для еды. Первая пища. Для людей молозиво. Для вервольфов кровь.
Я окинул взглядом гостиную, где могло бы быть нацарапано имя моей матери. Мы все видели его – Даррен, Либби. Я.
Моя мама никогда не должна была бы даже вырасти. Повзрослеть, чтобы родить меня.
– Что? – спросила Грейс-Эллен в этой новой неловкой тишине.
– Почему она рассказала тебе об этом? – спросила Либби Даррена.
– Ты разве еще не чуешь? – сказала Грейс-Эллен, гладя свой живот.
Даррен на миг онемел. Но расплылся в неудержимой улыбке.
– Настоящее серебро, – сказала Грейс-Эллен, потрогав правое ухо.
– Каждый день что-то новенькое, – сказала Либби. Но нехорошо сказала. – Значит, она едет с нами? – сказала она Даррену позже тем вечером, когда Грейс-Эллен поехала на заправку за льдом.
Даррен отрицательно покачал головой медленно, и Либби кивнула, заранее понимая, что это произойдет.
– Ты тоже можешь остаться… – сказал Даррен, потянувшись к руке сестры.
Либби отдернула ее и отвернулась, крепко прижимая руки к груди.
– Мы вервольфы, – сказала она.
Это было ответом на все вопросы.
Через неделю, когда все хлопоты и беготня были позади, после того как работа Либби закончилась, мы паковали в «Каталину» простыни и наши три картонные коробки.
Все укладывалось лучшим образом. Мне это было ненавистно.
По дороге мы остановились у доков и сидели, глядя на Атлантический океан минуты две, прежде чем выйти из машины.
– Ну что же, – сказала Либби о большом корабле, стоявшем на причале в большом доке.
– Да уж, – ответил я.
Хотя свадьба Даррена была в администрации округа, на медовый месяц Грейс-Эллен заработала бесплатный круиз, вскрыв десять коробок или что-то вроде. Океан был ее мечтой, но, похоже, Трайго ей не удалось уговорить. И она была матерью нерожденного еще щенка Даррена.
– Ты правда пойдешь на корабль? – сказала Либби Даррену, держа его за обе руки. – Ты ведь знаешь, что он пойдет в океан? А океан сделан из воды?
– С ним все будет хорошо, – сказала Грейс-Эллен, висевшая на нем, как вещевой мешок. На ней были такие короткие шортики, что могли сойти за широкий пояс.
В глазах Даррена не было такой уверенности – мы стояли у основания сходней, так вроде это называется, – но он пытался изображать улыбку. Со сломанными зубами не особо получалось.
Я не знал, где стоять.
Я смотрел на «Каталину», поскольку пассажирская дверь не была закрыта. Я все думал, что было бы, если бы Дед мог увидеть нас здесь, сейчас? А потом я вспомнил старый позывной Даррена, Оборотень в Небесах, и не мог сглотнуть несколько мгновений.
– Прощайся, – сказала Либби, проходя мимо меня к машине.
Она даже не плакала. Тридцать один год прожив с братом, она просто уходила. Мне захотелось наорать на нее, спросить, что здесь происходит.
Вместо этого я посмотрел на воду, на ее вечное движение.
– Я не думаю, что смогу, – сказал Даррен, внезапно сзади положив мне на плечо подбородок, он говорил мне прямо в ухо, глаза его не отрывались от моих.