– Ты все сможешь, – сказал я ему. – Я видел.
Послышались шаги по трапу. Грейс-Эллен.
Сейчас мы остались наедине с Дарреном.
– Я подумал, что ты захочешь это, – сказал он. – Поскольку я иду к моей судьбе и все такое.
Это была маленькая черная бархатная коробочка из-под кольца. Волосы моей мамы.
Я отвел от коробочки взгляд. От мамы.
Я покачал головой, это все, что я мог сделать, и отдал ее ему.
– Увези ее отсюда, – сказал я. – Она хотела бы этого.
Это было ложью, поскольку я никогда и не знал ее по-настоящему.
Но, возможно, и знал.
Она была девочкой, которая уехала в город, которая влюбилась. Она была девочкой, воспитанной волками.
Даррен посмотрел мне в лицо для верности.
– Парень, я же вернусь, увидишь, – сказал он, толкая меня в плечо. Я отшатнулся, держа по-прежнему руки в карманах.
– Иди, – сказал я ему.
– Ты будешь ждать меня здесь? – сказал он с улыбкой в голосе и, прежде чем я успел что-то сказать, сунул свой средний палец в рот, нарисовал мокрый знак Х у меня на лбу, сказал мне, что это метка, а затем пошел вверх по трапу, переставляя ноги с пятки на носок. Грейс-Эллен ждала его наверху, он очень старался все время смотреть на нее, поднимаясь шажок за шажком.
Я не стирал Х со лба до самой Джорджии.
Нет, то есть этот Х до сих пор здесь, до сих пор отмечает меня.
Глава 18Волк, как я
– Сжечь что? – говорит племянник своей тете.
Она только что сказала ему, что он должен это сжечь.
Сейчас за рулем он. Он ведет не-гран «Торино» [41] с треснутой рессорой и двумя лишними дверьми. Настоящая вервольфовская машина. У племянника нет прав, но в шестнадцать лет он выглядит уже достаточно взрослым, чтобы его не тормознули в любом случае, но он все еще достаточно молод, чтобы удрать если что.
– Я знаю, что ты все записывал и держишь записи в той обувной коробке, которую прячешь в том голубом рюкзаке, – говорит его тетя. – Про нас.
Племянник меняет руки на руле.
– У нас же никогда не было фотокамеры, – говорит он. Его единственное оправдание.
– Это мило, – говорит его тетя. – И глупо.
Это Арканзас. Его край.
– Это другое, – говорит ей племянник. – В смысле, то, как я это делал. Никто ничего не поймет, если найдет. Если попытается найти.
Тетя смотрит на него, на мгновение задерживает на нем взгляд.
– Ты хочешь сказать, что говоришь обо всем этом иносказательно?
– Ты могла бы бороться с медведем, – говорит племянник.
– Могла бы, – отвечает тетя.
Этого достаточно.
Все четыре стекла опущены.
Пока нет никаких зданий. Нет людей.
– Здесь, – говорит тетя, и племянник тормозит тяжелую машину.
Сейчас они на грунтовке.
– Я горжусь тобой, – говорит тетя.
Племянник не говорит ничего.
Три недели назад в одном мотеле в Техасе, куда они приехали специально на берег, чтобы посмотреть, как проходят большие корабли, племянник проснулся, ощутив во рту что-то, чего он не мог осознать.
Это был его язык.
Он был толстым, широким и грубым, и шевеление им вызывало сухую рвоту, и когда он ссутулился, позвонки в его спине сомкнулись туго, как молния. Это только сцепление, прежде чем они жестоко вцепляются друг в друга. Он изгибается от боли, но спрятаться негде. Несколько мгновений он касается матраса только головой и пятками, словно сквозь него проходит электрическая дуга.
Держи ладони раскрытыми, вспоминает смутная часть его сознания.
Не то чтобы он мог сжать кулаки.
Когти выстреливают, словно длинные кости его пальцев медленно выдвигаются. И его зубы, его челюсть выпирает вперед, забирая костную массу с затылка его черепа, где корчатся его воспоминания. Он пытается схватиться за Либби, но ее зубы вонзаются в его шею так, чтобы она могла утащить его в лес, но он продолжает падать на пассажирское кресло одного из фургонов Даррена, где он прячется ниже уровня окна.
А потом его ноги.
Его пальцы ничто по сравнению с утонченной пыткой, когда его колени выворачиваются назад, и от давления таз готов треснуть пополам. Он мотает головой – нет, пожалуйста, хватит, – он тянется к потолку комнаты мотеля, чтобы понять, что суставы его плеч позволяют ему теперь двигаться более по-собачьи. Желтое вспыхивает у него за глазами, переходя в дымчато-серое, а затем мягко-черное. Словно пепел ложится ему на лицо.
Он потерял сознание. Он понимал, что происходит, Либби рассказывала ему, есть предел, за которым мозг отключается, чтобы защитить себя, но знать – не значит, что ты сможешь это остановить.
В своем первом волчьем сне он скакал по меловому полю, и во всем этом месте не было достаточно воздуха, чтобы наполнить его легкие.
Он проснулся, пиная ногами простыни.
Его когти продолжали цепляться за них.
Он открыл глаза, и комната была полна запахов, полна историй, которые рассказывают запахи.
У него годы уйдут, чтобы перепробовать каждый.
Он поскреб дверную ручку, чтобы выскочить в ночь, но не смог открыть ее. Потому он бегал по комнате, пока не глянул в зеркало. Он не узнал себя.
Он шагнул вперед на своих тощих ногах, навалился передней частью на стойку, одной лапой царапая пластиковую раковину, и это не было реальностью, пока он не коснулся носом носа своего отражения и не отпрянул.
Действуя инстинктивно, совершенно не думая, он лает на того другого волка и отскакивает, испугавшись своего голоса. Отпрыгнув, он запутывается в плечиках, повешенных на рейку, и потому выдирается сильнее, больше слышит, чем чувствует, как рычит от отчаяния.
Наконец он думает, что выпутался, но рейка и вешалки все равно волочатся за ним.
Теперь он целенаправленно огрызается, оборачиваясь назад.
Рейка превращается в щепки так быстро, что кажется, что она скорее делает вид, чем по-настоящему разлетается от стального укуса его челюстей.
Племянник выплевывает щепки, лапой счищая их со стороны своего языка.
Он чувствует в них лес. Он может ощущать дерево на вкус.
Он снова зарычал, просто чтобы послушать этот глубокий рык.
Снаружи, на парковке мотеля, двое мужчин в защитных касках идут от грузовика к дверям. Женщина шумно вдыхает сигаретный дым возле автомата с кубиками льда. На втором этаже вот-вот проснется ребенок, поскольку он только что забрыкался во сне.
Мир полон такого, чего он никогда и не знал.
Слышались крохотные ножки в стенах, мягкие крылья кружились вокруг лампочки, и поверх всего – летучие мыши с их пронзительными криками.
Племянник почувствовал, что его горло распухает.
Он снова пошел к двери, на сей раз чтобы просто ткнуться влажным носом в ручку. От нее по нему прошла искра, и он снова отпрыгнул, приземлившись задними ногами на кровать.
Шкура его дрожала. От радости. От скорости. От голода.
Но маленькое мусорное ведро было пустым.
Потому что вервольфы знают.
Он легко ступил на постель, пахнувшую им, и затем ощутил, что крутится, ступая лапами по мягкому. Когда он улегся, свернувшись носом к хвосту, глаза его были все еще открыты, все еще смотрели. Смотрели, покуда он мог.
Не было ни паники. Ни страха. Это было словно падение внутрь себя.
Когда его тетя вернулась с охоты с двумя большими белыми птицами в руке, державшей их за лапы, она почувствовала это в воздухе, то, что случилось, и уронила птиц, чьи крылья раскрылись в падении.
Она прижала племянника к себе, держала его все крепче и крепче, горячо дыша ему в грудь.
– Ты знаешь, ты с каждым днем все больше похож на него, – говорит она теперь со своей стороны машины. Теперь они, наконец, официально вернулись в Арканзас.
Племянник не знает, кого она имеет в виду, деда или дядю.
Когда дорога кончается, племянник ведет машину по траве, поскольку не хочет, чтобы это было правдой, то, что случилось. Его тетя, наконец, кладет руку на панель. Это значит, что ему надо остановиться.
– С тобой все будет хорошо, – говорит она.
Они выходят из машины вместе.
Трава волнами ходит под ветром.
Его тетя в последний раз снимает одежду. Просто позволяет ей упасть.
Когда я буду вервольфом, я буду носить джинсовые шорты.
Это тайные граффити, которые ее племянник оставлял в тысяче туалетов по всему югу.
Иногда он находит их, проводя пальцем по металлу.
– Я по-прежнему буду здесь, – говорит его тетя, протягивая руку и беря его ладонь.
– Прямо как Даррен, – говорит племянник. – Обещания вервольфа ничего не стоят, разве ты до сих пор не поняла?
Его тетя улыбается.
– Ты даже говоришь, как он, – отвечает она, похлопывая его по груди и на мгновение задерживая там руку.
Во всех историях и фильмах есть человеческие следы, которые в конце концов становятся волчьими.
На небесах вервольфов молодая трава просто смыкается снова. Волчица бежит по лугу, ее настоящий муж ждет ее в тени деревьев, и позади стоит волк, делая снимки своим взглядом, сердцем, носом. Своим пером.
Трудно запомнить каждую отдельную вещь. Но не это.
Я никогда не сожгу этого, Либби.
Это все.
Благодарности
Спасибо тем, кто даже не знает, что я их в это вовлекаю, – Арту Шпигельману, Лесли Силко, Робу Зомби, Джорджу Р. Р. Мартину, Джеральду Визенору, Луизе Эрдрич, Барри Лопесу, Джеймсу Уэлчу, фильмам «Умница Уилл Хантинг» и «Почти стемнело». Я украл кусочек у каждого из вас. Спасибо Джошуа Малкину и Заку Венцу за то, что всегда рассказывали об оборотнях, и Биллу Рабкину за то, что показал мне, насколько важна первая глава. Спасибо Рэю Клули за советы по оформлению спальни. Спасибо Уильяму Дж. Коббу за то, что с самого начала говорил мне: «Ты получишь только один роман, как этот». Спасибо парню по имени Крейг Уилер, с которым я раньше работал в библиотеке: я тоже у тебя кое-что позаимствовал. Спасибо Сабин Бэринг-Гулду, и Геродоту, и Курту Сайодмаку. Благодарю Уолли Чарноффу за то, что он осветил одну из глав благодаря «Гангстерленду» Тода Голдберга. Спасибо Джеффу Барнаби за «Стихи для юных гулей». Спасибо Эдди Ратке и Акселю Хассену Тайари, Джесси Лоуренсу, Тео Ван Алсту и Полу Тремблею за чтение рукописи. Вечная благодарность Уоррену Зивону, Джону Лэндису и Гэри Брэнднеру. Без «Воя» я был бы совсем другим человеком. Благодарю Джесса Буллингтона за то, что побудил меня начать это, и спасибо Нилу Гейману за «Охоту», которая показала мне, как это делается. Благодарю Лору Пейн за большую помощь в исследованиях. Спасибо Биллу Пронзини и Джону Скиппу. Спасибо за «Грязь», «Что они несли с собой» и «Нокемстифф», с которыми я никогда не смогу сравниться. Спасибо Мэтью Хобсону за то, что отвез меня в одно место в Балтиморе, где я купил Фигурку Очень Важного Вервольфа. Спасибо Кэрри Вон,