Страх вполз в ее сердце. Неужели все зря? Что ей делать? Не может же она взвалить на себя целое дерево! Кровь застучала у нее в висках, и птицам словно бы передалось ее отчаяние: набросившись на дерево, они принялись кромсать его клювами, неистово царапать когтями.
– Тише, – успокаивала их потрясенная Алиса. – Не шумите, прошу вас. Ш-ш-ш!
Если Линтувахти найдет ее здесь, все пропало.
Но все старания птиц были напрасны, они не могли причинить вреда своим клеткам. Как только на коре появлялся малейший порез, из него мгновенно вытекал багряный сок, тотчас же залечивавший древесную рану. Кроули предупреждал ее, чтобы она не ломала клетки. Но почему? Потому, что их невозможно сломать? Или потому, что сломанные клетки восстанавливались почти мгновенно? Может, Вин и вправду хотел получить кусочек коры из-за его чудодейственных свойств?
Вздымая над головой, словно компас, обломок Арбор Талви, Алиса подошла к дереву и взобралась на вывернутый из земли корень, отчаянно ища подходящую к обломку выемку на стволе. Кусочек Арбор Талви бешено задрожал, и Алиса стиснула ладонь, чтобы ненароком его не выронить. Выемка совсем близко, рядом… Вот она! Кора на тоненькой веточке, поросшей шипами-колючками, была содрана, и сквозь небольшой срез проглядывала рыхлая мягкая сердцевина.
За скрученными ветвями метался полуночник Джен. Клетка! Но… Слишком высоко… Алиса взобралась на нижнюю ветку, вытянулась и… поместила обломок в выемку.
Дерево задрожало у нее под ладонью, и Алиса с благоговением, граничившим с почтительным страхом, увидела, как кроваво-красный, почти черный древесный сок, пузырясь, вскипел вокруг приложенного ею кусочка, выровнял бугристые края, застыл и испарился. И как ни всматривалась Алиса в Арбор Талви, она больше не могла различить, где находится возвращенный ею кусочек дерева: куда ни глянь, кора везде выглядела одинаково гладкой.
У Алисы словно крылья выросли за спиной: у нее все получилось! Но… Где же полуночник Джен? Она отклонилась, чтобы получше разглядеть птиц, но потеряла равновесие и схватилась за тонкую вытянутую ветвь. Ветвь хрустнула под ее тяжестью, забрызгав ее древесным соком, и Алиса полетела на землю.
Шлепнувшись с глухим стуком о траву, она мгновенно вскочила на ноги, держа злополучную ветку в руках. Багряный сок заливал ей ладони, покрывая их тонкой алой пленкой. Алиса отбросила ветку и поспешно, не давая соку застыть, вытерла руки о свитер, размазав густую живицу по груди. Затем вздернула голову и снова осмотрела клетку с полуночником Джен. Надо ее открыть. Немедленно.
К тому же… Алиса позабыла про все на свете – ее запястье вдруг горячо запульсировало и заблистало чарующим светом. Нить… Ее нить! Небывалая радость охватила Алису. Опьяненная непонятным восторгом, она засмеялась и крутанулась на месте, ища своего полуночника.
Земля покачнулась, и с Алисы мигом слетел весь хмель. Она пошатнулась, перед глазами поплыли радужные круги, и жгучая боль пронзила тело.
Что случилось? Что происходит?
Над ее головой пронзительно закричала птица. Подняв глаза, Алиса еле-еле различила среди ветвей размытую тень. Тень метнулась к клетке с полуночником Джен и потянула за собой руку Алисы.
Превозмогая боль, Алиса смотрела, как распутывались и расплетались, как распрямлялись, будто сжатые в кулак пальцы, ветки Арбор Талви. Как они подхватили, словно ковшом, туманную фигурку полуночника, бившую перед ними крыльями, и выпустили на волю, из своих недр, взъерошенного птаха Джен. Получив взамен полуночника Алисы, ветви снова сплелись в запутанный узел и заточили Алисиного птаха в клетку.
Глотая открытым ртом воздух и морщась от пронизывающей боли, Алиса беспомощно хлопала глазами. Связующая нить на ее запястье пока еще была цела, но с каждой секундой становилась все тоньше и прозрачнее. Освобожденный встрепанный полуночник, птах Джен, ошалело ринулся к ней, разрезая воздух. Судорожно вздохнув, Алиса попыталась сосредоточить на нем взгляд, но адская боль в груди разорвала ее тело напополам. Она слепо качнулась и схватилась за сердце.
Полуночник Джен безумно кружил над ее головой, возбужденно щебеча. Выбросив вверх руку, она схватила птаха, и его когти впились ей в кожу иголками-льдинками. Алиса болезненно вскрикнула. Другой рукой она нащупала свисавшую позади полуночника серебряную нить, короткую и блеклую, обвязала ее вокруг запястья, затянула потуже и привалилась к стволу.
Надо вызволить своего полуночника. Режущая боль ножом пронзила ее тело, полоснула по мышцам и плоти, вскрыла вены. Казалось, чьи-то пальцы алчно разрывают ей грудную клетку, чтобы добраться до сердца. Надо вызволить своего полуночника.
Но не только тело ее выворачивало наизнанку, из нее выходил и дух: душа и животворящие силы покидали ее, а вместе с ними ее покидала жизнь. Алиса застонала, двинулась вперед на ватных ногах и с треском переломила ветку, которую недавно отбросила прочь. И тотчас же ее тело будто пронзило электрическим током.
Клетка! Она сломает эту чертову клетку! Неважно, как… Собьет в кровь пальцы, но своего добьется. Схватившись за нижнюю ветвь, она уперлась ногами в ствол, подтянулась, вскарабкалась наверх и ухватилась за следующую ветку.
Глубоко вздохнула, оттолкнулась от ствола, чтобы подтянуться и… безвольно опустила руки и свесила голову. Ничего не выйдет. Она слишком слаба.
Нет. Она зашла слишком далеко, чтобы сдаться. Вот только эта боль в груди, неутихающая, расползающаяся по животу и спине, опаляющая раскаленными углями руки. Тело ее изнывало, корчилось в мучительной агонии, глаза застилала мглистая пелена. Алиса сжала кулаки, покачнулась и лягнула ствол. Обхватила его ногами, на пару мгновений обретя хоть какое-то равновесие, и поползла к маячившей над головой ветке. Ее серебряная нить превратилась в едва различимую полоску. «Только не рвись!» – взмолилась Алиса. Если нить порвется, она навсегда потеряет своего полуночника.
Поняв, что глубокое дыхание лишь раздирает на куски ее легкие, она стала дышать прерывисто и часто и наконец добралась до вожделенной ветки, повисла на ней на согнутых в локтях руках, поднатужилась, перекинула ногу, уселась на ветви верхом и набросилась на клетку, заточившую ее птаха.
Завывая от боли и отчаяния, она ломала, крушила, громила деревянные прутья-решетки. Багряный древесный сок струился по ее шее, груди и рукам, затекал под свитер. И вот над ее головой яростно затрепетали крылья. Алиса пошатнулась и бесформенной кучей рухнула вниз. Вокруг нее растеклась красноватая жижа. Кровь или древесный сок – она не знала. Она не могла пошевелиться. Приподнять голову.
Перед глазами ее стоял туман, и мельтешили черные точки. Что-то кружилось над ее раскинувшимся телом. Какое-то расплывчатое пятно с перьями и крыльями. Ее полуночник? Она хрипло закашлялась. Из уголка рта вытекла струйка крови. Полуночник мягким комочком опустился ей на руку, утешительно тыкаясь клювом в запястье.
Изо всех сил стараясь не потерять сознания, Алиса приоткрыла глаза. Откуда он тут взялся? Всем известно, что птицеловы не видят собственных полуночников, если только… О, нет… Если только не пришел их смертный час.
Глаза ее закрылись, и мир объяла тьма.
35
Кроули водил дружбу почти со всеми некромантами Грачевника, не исключая Эрис Мокин. Эрис единственной официально разрешалось практиковать незаконное искусство. Остальных же ее коллег по цеху за любые попытки некромантии ждала Ньюгетская тюрьма. Столь значительных привилегий от властей Грачевника Эрис Мокин добилась только благодаря одному – как и Кроули, она работала на Ищеек. Правда, в отличие от него ее служебное положение было намного выше, а служебные обязанности определены намного строже. И все же их многое объединяло: Рисдон гнушался ими обоими и терпел только из-за их выдающихся талантов.
– Ну, выкладывай.
Закинув на табурет ноги в стоптанных коричневых кожаных сапогах, Эрис откинулась на спинку кресла и свесила с подлокотника руку, угрожающе-небрежно помахивая бокалом.
Кроули настороженно оглянулся. Даже здесь, в родном Чертоге Ильмаринена, он не чувствовал себя в спокойствии и уединении. Жизнь в этом центре притяжения била ключом. Конечно, офисы и мастерские располагались в другой половине здания, но наверняка и в этом круглосуточно открытом баре у стен тоже имелись уши.
Кроули и Эрис расположились в круглой, увенчанной застекленным куполом трехъярусной ротонде, которая своими витиеватыми узорчатыми балконами и чугунными решетками всегда напоминала Кроули слоеный торт.
Из всех питейных заведений Грачевника Кроули предпочитал именно этот, находившийся под самой крышей, бар, где на круглых столиках пылали, разливая тепло и свет, жаровни с горящими углями; где со стен, из позолоченных рам, одобрительно взирали давным-давно почившие мастера Чертога Ильмаринена; где столешницы были инкрустированы окаменелыми останками растений или чаще всего кусочками угля, оставшимися от старой Лондонской угольной биржи, когда-то размещавшейся в этом здании.
Кроули задумчиво посмотрел на шеренгу пустых бокалов перед собой и затем перевел взгляд на Эрис. Сдернув с головы фетровую шляпу, некромант небрежно бросила ее на стол и, забыв причесаться, осталась сидеть с растрепанными каштановыми волосам, доходившими ей до подбородка. Эрис Мокин была его гостьей, однако вела себя так, словно ротонда принадлежала ей одной. Кроули усмехнулся – эта женщина никогда не изменится. Впрочем, этим она ему и нравилась.
С Ронаном Бишопом она дала маху – что случалось с ней крайне редко, зато про реку Лету выложила все без утайки. И теперь он снова нуждался в ее профессиональном совете. Мало кому он доверял на этом белом свете так, как доверял Эрис. Она кое-что знала, поэтому он и рассказал ей – не все, но вполне достаточно – про паломничество Алисы на топь.
– Как долго она уже там? – спросила некромант, пристально глядя на Кроули.
– Почти сутки…
Кроули отыскал на круглом столе недопитый бокал, схватил его и разом опрокинул в горло янтарную жидкость. Зудящая боль в плече немного отступила.