– А ты знаешь, что, когда его нашли, он был без одежды?
– Нет, не знаю, хотя, наверное, мог бы догадаться. От деда я слышал, прадед с трудом дождался, пока оттает, перед тем как его зачать. Должно быть, Эдвард был горячий перец, раз холод так на него воздействовал. А кто тебе рассказал?
– Подрядчик. Мне кажется, об этом знает весь Старгрейв.
– Ага, кроме меня.
– Неужели никто из твоих школьных приятелей не разболтал тебе?
– У меня не было настолько близких приятелей. Подозреваю, это семейная черта.
– Как думаешь, твоих родных беспокоило, что столько народу это знает?
– Насчет старины Эдварда? Подозреваю, что да. Они все-таки были не настолько странными.
– Возможно, поэтому они держали остальных на расстоянии?
– И поэтому, и еще потому, что не желали смешиваться со стадом. – Бен уперся локтем в подушку, приподнявшись над Эллен. – К чему ты ведешь? Что за загадка?
– Мне просто непонятно… если они испытывали в Старгрейве подобные чувства, почему не уезжали оттуда?
Она вдруг испугалась, что копнула его воспоминания слишком глубоко или слишком грубо, потому что в его глазах появился холодный блеск.
– О чем ты на самом деле? Ты передумала? Пытаешься убедить меня не возвращаться туда?
– Конечно, нет, Бен.
– Потому что если у тебя имеются хоть какие-то сомнения, мы просто останемся там, где мы сейчас.
– Я действительно хочу переехать. Я уверена, что люди там будут нам рады. Я только хотела удостовериться, что будешь рад и ты.
– Тогда хватит переживать. – Он коснулся ее щеки так нежно, что сначала она не поняла – он утирает с ее лица слезу. – Я не хотел говорить раньше, – продолжал он, – и я не могу объяснить, откуда такая уверенность, поскольку и сам не знаю, но я чувствую, что стану там другим человеком.
– А можно мне оставить того, за которого я вышла замуж?
– Погоди, сперва испытаешь новую улучшенную версию, – подмигнул он и провел пальцем вдоль ее позвоночника, вызвав сладкую дрожь. Когда его рука остановилась на ее ягодицах, она свернулась клубочком, прижавшись к нему, и почти сразу провалилась в сон.
Г
лавным событием недели стало предложение от Керис Торн: двадцать тысяч фунтов аванса к авторскому
вознаграждению за две следующие их книги, на которые издательство «Эмбер» покупает права.
– Это доказывает, какие надежды мы возлагаем на ваши книги, – заверила их Керис, когда они позвонили ей. Бен держал трубку между своим лицом и лицом Эллен. – Мы будем выступать в качестве вашего агента, поскольку своего у вас нет. Давайте я пришлю контракт, и если что-то в нем вас не устроит, сразу звоните.
– Звучит отлично, – одними губами проговорила Эллен, и Бен сказал в трубку:
– Звучит отлично.
Контракт прибыл через три недели, и Керис, судя по голосу, обрадовалась, когда они попросили кое-что изменить.
– Вы в любом случае сохраняете права на публикацию и удваиваете число авторских экземпляров. Я с вами, чтобы вы были счастливы.
К этому времени Эллен уже отправила веявшее ледяной вежливостью письмо Сиду Пикоку, благодаря его за участие и выражая надежду, что он будет рад узнать о полученном ею более выгодном предложении. А еще она возвратилась в Старгрейв, чтобы понаблюдать, как идет ремонт дома, поскольку Доминик Миллиган попросил Бена обходиться пока без выходных. В заново оштукатуренных стенах нижнего этажа, со снятыми с пола потертыми коврами, ее шаги отдавались таким эхом, словно она ступала под арочными сводами. Она слышала, как работники Элгина возятся на крыше, словно огромные птицы, и один раз ей показалось, она услышала голос откуда-то из пространства над крышей. Должно быть, это был один из строителей, однако в тот момент ей показалось, что она услышала свое имя. Возможно, по этой причине она смутно подумала о Бене, хотя высокий пронзительный голос нисколько не напоминал голос Бена.
Стэн Элгин предложил ей заново обставить дом. Выбирая в Старгрейве ковры, краски и обои она уже ощутила себя частью городка. На следующий день, в Норидже, она узнала, что одна супружеская пара, оба учителя, предложила цену за ее дом. Картина ее жизни и жизни ее семьи вырисовывалась, но она все равно не могла не ощущать смутную тоску, расставаясь с домом, где ее дети жили с рождения. Интересно, разделяет ли Бен ее хандру – он казался настолько поглощенным какими-то мыслями, что она решила не задавать вопросов.
Скоро она приободрилась. Еще одна супружеская пара подписала договор о найме дома, оставшегося от тетушки Бена, а Доминик Миллиган провел собеседование с одной молодой женщиной, которая, как он решил, идеально подходит для работы в книжном магазине. Она еще не приступила к работе, когда пришло время в последний раз проверить, как продвигается ремонт в доме Стерлингов.
Дом как будто переменился. Снаружи он был покрашен в красный цвет осени, за исключением деревянных деталей – они были ярко-желтыми. Эллен включила центральное отопление и прошлась по всему дому, упиваясь запахами новизны. Единственное обновление, по поводу которого она усомнилась, оказались обои в коридорах и над лестницей с узорами из сосен, настолько темных, что требовалось присмотреться, чтобы увидеть зеленый цвет, однако она научится с ними жить.
– Твое здоровье, Стэн Элгин, – провозгласила она вслух, и ей показалось, она услышала, как эхо повторило последнее слово, хотя голос не был похож на ее. Впрочем, если подумать, должно быть, это донесся чей-то голос с улицы.
Супруги-учителя взяли ипотеку и хотели переехать в Норидж через шесть недель. И у Стерлингов подготовка к переезду заняла столько же времени: завернуть в газету все хрупкие вещи; упаковать картонные коробки – целые горы коробок поднимались едва ли не до потолка в тех комнатах, содержимое которых они вместили, – позже Бену пришлось разбирать эти горы, чтобы написать на каждой коробке, в какую из комнат в Старгрейве она предназначена; а еще убедить детей, что они переросли, по меньшей мере, некоторые свои книжки и игрушки… В этой суматохе Бен еще умудрился завершить текст их новой книги, перепечатать его и отправить Керис за день до отъезда из Нориджа.
Утро переезда выдалось солнечным и холодным, весенний день из тех, что словно балансируют на грани, готовые сорваться обратно в зиму. Джонни потребовал, чтобы ему разрешили помогать грузчикам заполнять их огромный фургон, а потом стоял, тяжело дыша и наблюдая, как вырывается изо рта пар от дыхания.
– Мы оставляем за собой свое дыхание, – сообщил он.
Маргарет поглядела на нарциссы, цветущие вдоль садовой дорожки, и кинулась в дом, чтобы скрыть слезы, и Эллен позволила ей остаться там, пока не пришло время проверять, все ли они погрузили. Бен разок прошелся по комнатам так, словно не мог дождаться отъезда, Эллен утерла Маргарет глаза и уговорила ее выйти из оголенных стен.
– Это был хороший маленький домик, но новые хозяева позаботятся о нем. А ты только подожди и увидишь, как нам уютно будет в новом доме. Прямо как под теплым одеялом, – пообещала она.
Ростки
Стать отца, душа и ум,
Затихает ливня шум,
Поднимается Звезда.
Глава девятнадцатая
Бену снилось, что он стоит под выцветшим небом, окруженный льдом. Со всех сторон, до идеально круглого горизонта, расстилалась, испуская сияние, ровная пустая белизна. То ли сам лед, то ли нечто, затаившееся внутри него, знало о присутствии Бена. Он всматривался в лед, на котором стоял, и лед заиграл лунным светом, только еще прохладнее и бледнее, когда то, что скрывалось в его толще, ринулось к Бену, и он проснулся в темноте.
Он не закричал, но развернулся к Эллен и уже раскрыл рот, когда увидел, что она спит. Только что он был готов рассказать так много, но вдруг обрадовался, что придется сохранить все при себе, по крайней мере, пока. Бен отстранился от Эллен и на цыпочках выбрался из спальни.
Они спали на самом верхнем этаже дома, над комнатами детей. Рядом с ними находилась гостевая спальня, а за ней – рабочий кабинет, который еще недавно был просто мансардным помещением. Бен постоял в темноте, прислушиваясь к сонному дыханию в доме, чувствуя, как тело бодрит прохлада, угнездившаяся где-то в середине дома, словно в ожидании, пока включится центральное отопление, а потом он чуть приоткрыл дверь в кабинет.
Едва ступив в комнату, он увидел лес. Должно быть, призрачный свет октябрьской зари уже коснулся его, потому что, подойдя к письменному столу у окна, Бен различил ряды деревьев, их очертания, проступавшие из темноты. Он уселся за стол, пристально глядя на лес, и позволил мыслям течь вольно.
Если охватившее его предчувствие было невозможно выразить словами, то новое понимание себя – вполне. Ему казалось, он наконец-то повзрослел. В детстве он почти верил, что Эдварду Стерлингу удалось изучить ритуал, способный поддерживать жар полуночного солнца, и даже взрослому Бену эта идея казалась притягательной, однако теперь он ясно понимал, что это чепуха: никакие человеческие действия не в силах повлиять на солнце. Эдвард Стерлинг, должно быть, наблюдал подобный ритуал, однако не смог постичь его смысла и тогда отправился на поиски его источника. Если он и обнаружил что-нибудь значимое в безлюдных, скованных морозом землях, то разве только причину, породившую подобную церемонию, – причину, по которой люди так боялись, что свет полуночного солнца угаснет.
Если бы только Эдвард Стерлинг записал все, что ему удалось узнать! Однако последние записанные им слова, очевидно, были его последней волей. Как только он, доставленный домой, в Англию, достаточно окреп для нового путешествия, он со своей женой Катрионой двинулся на север. Вероятно, Старгрейв был всего лишь местом очередной ночевки. Не исключено, что на разум предка повлиял декабрьский холод, потому что он поднялся посреди ночи и отправился в вересковые пустоши, по пути срывая с себя одежду. Утром его обнаженный труп нашли посреди рощи древних дубов. Он лежал, раскинув в стороны руки и ноги, словно пытаясь обнять ночь или же раздавленный ее тяжестью; широко раскрытые глаза были белыми, как лед, и он то ли улыбался, то ли стискивал зубы. Ногти у него были сломаны, потому что на земле перед собой он успел выцарапать два слова: «растите деревья». По словам дедушки Бена, однажды рассказавшего эту историю в канун Рождества, нашедшим прадеда людям пришлось обламывать тонкие сосульки замерзшей крови, соединявшие его пальцы с похожей на мрамор землей.