Она мотала головой и шмыгала носом, совсем как маленький ребенок.
— Сейчас это невозможно. Не могу я их бросить в такую минуту.
— Сейчас главное — мы с тобой. — Плетнев хотел обнять ее за плечи, но она увернулась. — Лиза, нам нельзя терять времени. Ни секунды. Мы и так уже много потеряли.
Он вдруг ощутил себя молодым, способным начать новую жизнь.
— Не могу, не могу… — повторяла Лиза. — Именно сейчас не могу только о себе думать. Ты прости меня…
— Глупенькая. Неужели они тут сами не разберутся? Тем более что ты совсем из другого теста сделана. Ты вырвалась, ввысь взлетела, а здесь все осталось так же, как сто лет назад. Согласен: рвать по-живому больно. Но если рвать, то лучше с ходу. Я не смогу без тебя, Лиза.
Она закрыла лицо руками.
— Я так долго ждала этих слов. Я говорила их себе, засыпая и просыпаясь. От твоего имени. А теперь они меня не радуют. Я их еще тысячу раз повторю, может, только тогда в них поверю. В них невозможно сразу поверить… Рвать, разорвать, оторвать… Тот, кто так поступит, тоже будет страдать. Еще сильней, чем те, с кем рвешь. С Людой начались сложности, когда ее родители расстались… Нет, примеров иного рода мне не приводи. Не верю я благополучным примерам. Это все внешнее благополучие. Я сыта по горло всем внешним… Твоя дочка меня возненавидит. А на мою долю и так с лихвой выпало ненависти. Но ты так сразу не уходи, ладно? Прости меня за это благоразумие. Я сама раньше презирала благоразумных. Не уходи…
— А я уже собрался к вам ехать, — услышал Плетнев в трубке веселый басок Чебакова. — Звоню, звоню, а вы все не отвечаете. У меня для вас — нечаянная радость. Не все же вам горевать. Человек, как выразился кто-то из наших классиков, для радостей на свет Божий рожден.
На другом конце провода послышался смех, потом в трубке раздался звонкий Аленин голос:
— Сереженька, мученик ты мой, как тебе живется в этом язычески лютом мире?
Он не сразу сумел ей ответить. Он не знал, что ей сказать. Но он был очень ей рад. И чувствовал невыразимое облегчение, только почему-то сердце защемило.
— Ты где? — наконец-то сообразил спросить он.
— Ровно за восемь километров от тебя. Но мне от этого не легче, чем в Дубултах: потрогать тебя не могу, а хочется. Ужасно хочется.
— Я сейчас приеду за тобой.
— Ну, если ты не слишком занят, — кокетливо сказала она. — Мне тут Иван Павлович свое ранчо предлагает. С видом на лесные угодья.
— Жди. Я мигом.
Он положил трубку, но вместо того, чтоб идти к машине, раздвинул на окне занавески и глянул на дом Царьковых. Ему казалось, что Лиза слышала их с Аленой разговор, шедший по этим низко нависшим проводам через их сад.
«Потрясающее у Алены чутье: зашел всего на минутку за сигаретами и чистой рубашкой. А может, это мое чутье сработало? — размышлял Плетнев по дороге в райцентр. — Некстати она. Или же, наоборот, — кстати?.. Черт побери, и голос такой юный, как пятнадцать лет назад, когда позвонила из симферопольского аэропорта с сообщением, что сбежала от родителей, которые насильно увезли ее в Ялту. Чуть не умер за те три часа, пока ждал ее…»
Ну а как же Лиза? Хрупкая, до смешного, нет, до трагичного наивная Лиза, чувствующая себя в ответе за все злодеяния в мире?..
«Но ведь она только что от меня отказалась, — Алена бы ни за что не отказалась. Для Алены я — центр мироздания. А Лиза… Лиза — подруга всем страждущим», — с неожиданной отчужденностью заключил Плетнев.
Перед Аленой стояла тарелка с крупными, точно восковыми грушами. Чебаков расхаживал по своему кабинету, выпятив могучую грудь и то и дело загадочно покашливая в усы, рассказывал Алене что-то забавное из местной хроники. Плетневу показалось, что Иван Павлович сбросил лет эдак десять.
— Быстро вы! Как на реактивном самолете. Оно и понятно — я бы на вашем месте тоже любой рекорд скорости побил. Ну, не стану мешать воссоединению счастливого семейства. Несказанно рад нашему знакомству, Елена Владимировна.
…Она сидела рядом с ним в машине — изящная, стройная, вся золотистая от ровного балтийского загара, и он смотрел на мелькавшую за окнами машины степь ее глазами. Пыльно. Засуха успела сделать свое черное дело до дождей. Как будто иссякли все зеленые краски в палитре природы, и она пользуется в основном желтыми и бурыми. А там, откуда Алена, сочно-зеленые сосны, жемчужное море и золотой искрящийся песок. Да она сама частица того щедрого на краски мира.
— Светка с мамой осталась. Знаешь, это твоя обожаемая теща подбила меня на сей подвиг. Бросила, говорит, человека одного в горе, а сама перед всякими пустозвонами бедрами качаешь. Чуешь, какая потрясающая образность? Особенно если учесть мой скромный сорок четвертый размер.
— Она случайно не знает насчет…
— Папуля сказал, картине дали первую категорию. И, если мне не изменяет чутье, дело попахивает международным кинофестивалем. Вы с этим твоим очаровательным прохиндеем Вадимом открыли новую эпоху в жанре эпическо-космической мелодрамы, как выразилась одна наша общая знакомая из солидного печатного органа, сумели через судьбу обычного человека выйти на проблемы глобального характера. А главное, добавлю я от себя, дали почувствовать всем нам, сидящим в зале, что мы тоже участвуем в решении значительных проблем, мы не песчинки, как нам назойливо вдалбливают некоторые, мы — личности… Кстати, этот твой дивный нахал Вадим явился ко мне в два часа ночи с охапкой гладиолусов и с бутылкой шампанского, под которую тут же стрельнул десятку. Я собралась было хлопнуть у него перед носом дверью, тогда он вдруг такое отмочил… Угадай что? Нет, не угадаешь — спорю на два билета на рижский самолет, которые у меня в сумке. — Алена изящным движением поправила прическу и вдруг расхохоталась, откинув свою изящно вылепленную головку. Плетнев не без удовольствия задержал взгляд на ее по-девичьи тонкой шее. — Прости… — Она промокнула платочком уголки глаз. — Это я от радости, что вижу тебя, а заодно выполняю поручение талантливого и на редкость удачливого Вадима «умолять на коленях Сережу Плетнева согласиться писать сценарий двухсерийного широкоформатного кинобоевика на историко-патриотическую тему «Князь Серебряный», запуск которого намечен на киностудии…»
Плетнев не дал Алене договорить. Он затормозил так резко, что она уткнулась лбом в ветровое стекло. Он выскочил из машины и съехал вниз по крутому склону Терновой балки, на дне которой так крепко и остро пахло чабрецом. Теперь этот запах влил в него бодрость. Голова закружилась в предчувствии большого дела, как в предчувствии любви…
Алена подошла к краю обрыва. Ветер трепал ее прекрасные волосы. Она и стояла на земле, и как бы летела.
«Символическая картина, — думал Плетнев, взбираясь наверх и цепляясь по пути за кустики бессмертника, которые оставались в его руках, легко вырываясь с корнем. — Нужно обязательно запомнить, использовать. Можно начать повествование вот с такой картины вечной, непреходящей красоты. Природа и женщина у кромки обрыва, сливающаяся с небом, вечностью…»
Он стоял рядом с Аленой, измазанный песком и глиной, и протягивал ей кустик бессмертников. Она благодарно посмотрела на него и сказала:
— Как мне жаль бедного Мишу…
Плетнев отряхнул джинсы, молча сел за руль.
— А как там Царьковы? — как бы между прочим спросила Алена, когда они подъехали к гостиничному крыльцу. — Иван Павлович поведал мне о событиях минувших дней. Несчастные люди. Будто кто-то пометил их печатью беды. Но не будем предаваться всяким суевериям, а лучше навестим Лизу. Ей, наверное, одиноко и… — Неудобно как-то, — пробормотал Плетнев, стараясь не смотреть в сторону Алены.
— Что ты! — Алена устремила на него свои ясные глаза. — Когда у людей горе, они каждому человеку рады. Отвлекающий фактор. Сейчас я переоденусь, в джинсах по станице неловко расхаживать — старухи осудят, и мы пойдем.
У калитки Царьковых Плетнев подумал о том, что следовало отговорить Алену от этой прихоти. Именно прихоти — другого слова не подберешь. Он представил, что испытает Лиза, увидев рядом с ним невесть откуда взявшуюся Алену. Но было поздно. Лиза стояла на крыльце. Лиза была похожа на диковатого подростка — он даже испугался на какое-то мгновение, что она сейчас бросится очертя голову в сад и выдаст себя, его, все, что между ними было и о чем ни в коем случае не должна догадаться Алена, — она умеет быть циничной.
Лиза осталась на крыльце.
— Извините, что мы так внезапно к вам нагрянули. — Алена приветливо и слегка снисходительно улыбалась. — А мы с вами, кажется, знакомы. Вы в ту пору были прямо-таки чеховской студенткой, приехавшей на каникулы в отчий дом. Предлагаю на «ты».
Лиза кивнула, вымученно улыбаясь, и прижалась к перилам, чтоб пропустить их в дом. В коридоре Плетнев обернулся, но Лиза смотрела куда-то в сторону.
— Как у вас чудесно! Господи, Сережа, я только сейчас поняла, как мы обкрадываем себя, обитая в наших стандартных чересчур благоустроенных квартирах с окнами в пустоту, — тараторила Алена. — А здесь благоухают под окнами цветы, шепчут что-то таинственное листья… Жаль, что все меньше и меньше на земле таких вот романтичных, завораживающих уголков.
Они сели за давно накрытый стол — Лиза наверняка ждала его к обеду. Она сидела напротив него, вытянув перед собой кверху ладонями руки. Как будто просила, чтоб он протянул ей навстречу свои.
Алена болтала обо всем понемногу. Комментировала последний роман Апдайка в «Иностранке», с юмором рассказывала о «галактике киносозвездий, сиявшей на небосклоне древнего Янтарного берега», потом принялась пересказывать Лизе содержание последней картины Плетнева. Лиза кивала головой, слушая и не слыша Алену.
Плетневу было жалко тишины, которую нарушила его жена. Она разрушила что-то… Он взглянул на Лизу, заметил белые ниточки морщин на ее высоком загорелом лбу. Раньше он их не замечал. Или они появились только сейчас?..