– Хренова мать, Дебрский! – с чувством произнес незнакомец. – Это Алик Валдис звонит. Куда вы запропастились? Решили меня продинамить? Вы фотографии будете забирать или нет?
– Ка… – начал было Дебрский, но осекся. Он хотел спросить: «Какие фотографии?», однако вовремя сообразил, что делать этого ни в коем случае не следует.
Судьба решила пойти ему навстречу. Она посылает ему одного из тех, кто знал настоящего Дебрского. Нельзя упустить такого шанса!
– Как же, как же, собираюсь, – быстро ответил он.
– Отлично! – Голос в трубке заметно повеселел. – А когда?
– Если можно, немедленно.
Ветер шумел и шумел… Нина прислонилась лбом к стеклу, ощущая мимолетное облегчение от его прохлады и вспоминая, как ревел этот ветер недавно над Горьковским морем, как проламывался сквозь придорожный лес, словно вокруг стояли не вполне цивилизованные окрестности трех райцентров, а дичь и глушь почти первобытная – необитаемая, темная, унылая. И хотя сейчас она находилась в теплой, освещенной комнате, хотя была уже не одна, это ощущение всепоглощающего уныния никуда не делось, а словно бы усугубилось, назвавшись тяжелым словом «тоска»…
– И что ты сделала потом? – спросил Константин Сергеевич.
Нина не обернулась. Ей было легче стоять вот так, не глядя на деда, общаясь только с его размытым отражением в темном окне. Ей было стыдно того, что она «сделала потом».
– Ну, я… – Нина попыталась усмехнуться. – Я ринулась в подъезд и позвонила в Инкину дверь. То есть повела себя довольно пошло и, не побоюсь этого слова, вульгарно.
– М-да, – протянул дед. – И я не побоюсь этого слова.
– Уж не знаю, что было бы дальше, но они оказались настолько любезны, что не дали мне совершить последнюю глупость и устроить сцену. В смысле, не открыли дверь.
– Как так?
– Молча. Нет, натурально – молчали как рыбы. И когда я снова вышла во двор, окна были уже темные. Затаились.
– Жуть! – слегка усмехнулся дед. – Поглядишь – картина, а разглядишь – скотина! Только… слушай, Нин, вспомни свое тогдашнее состояние и скажи: ты абсолютно уверена, что видела именно Антона?
Дед говорил осторожно, как бы опасаясь ее обидеть, но Нина не обиделась. Именно этот вопрос она и сама задавала себе все два часа, прошедшие с того мгновения, как вспыхнувшая сигарета осветила знакомый профиль на знакомой лоджии.
«Он или не он?» – думала Нина, когда билась в эту молчаливую дверь, и когда бежала через жутковатый, но в этот час совершенно пустой, без единого маньяка, подземный переход на вокзальную площадь, и когда бродила меж машин, ища придурка, который в полночь повез бы ее за сто километров, в какую-то там безумную Карабасиху… Но ведь ей в самом деле больше некуда было податься в Нижнем. Разве только в милицию! Или уж в гостиницу. А нужно, смертельно нужно было оказаться сейчас около родной, теплой души, чтоб не придумывать всякие отговорки, а открыться, исповедаться, получить совет или хотя бы искреннее сочувствие: ведь ее только что предали двое самых близких людей.
Ну а для всего остального мира ее страстное желание немедленно, среди ночи, попасть в Карабасиху казалось какой-то дичью. Особенно для таксистов. Ей так и говорили: «Да где же вы, девушка, такого придурка найдете?!»
Что характерно, нашла! Даже двоих – в том смысле, что это оказалась семейная пара из Чкаловска. Жена вернулась из Москвы не то красноярским, не то пермским ночным поездом, а муж встречал ее, совершенно спокойно воспринимая перспективу еще часа полтора гнать по ночной дороге до родимого дома. Пара очень обрадовалась возможности положить в свой карман триста рублей – Нина выложила бы и втрое больше, да эти добрые люди, видно, постеснялись непомерно запросить с женщины с ребенком на руках, к тому же за попутную дорогу. Вообще, успела подумать с мимолетной усмешкой Нина, ей везло в жизни с попутным транспортом, чего не скажешь, к примеру, о любви…
О ней, об этой любви, она тоже думала, уставившись в темное стекло, за которым свистела ночная трасса. Вернее, о полном отсутствии этого чувства в их с Антоном отношениях.
– Я абсолютно уверена, что это был Антон, – сказала Нина подчеркнуто спокойно.
Отклеила наконец лоб от стекла и устало присела к столу.
– Ты что, думаешь, ревность меня ослепила? Думаешь, я от ревности стучать в двери бросилась? Нет, сейчас я вспоминаю, что меня вело как бы любопытство, мне просто хотелось посмотреть в их глаза и понять: ну как же можно было до такой степени притворяться? Столь виртуозно врать? А главное, зачем?!
– То есть как – зачем? – удивился Константин Сергеевич. – А зачем вообще мужчины врут своим женам в таких ситуациях?
– Дедуль, – криво усмехнулась Нина, – насчет «вообще мужчин» – это тебе виднее, как представителю сего племени. Но Антону зачем было так уж стараться? Ведь мы сразу, ну, почти сразу поняли, что брак слабоватый получается. Ты погляди, мы ведь немногим больше года женаты – и вот уже половину этого срока спим как брат с сестрой. Да и те небось согрешат, если их положить в одну кровать, а мы… Извини! – Она опять отвернулась.
– Ничего. – Дед без нужды перекладывал на столе тетрадки, и этот шелест почему-то подействовал на Нину успокаивающе. – То есть ты думаешь, у них это уже давно… образовалось?
– Не знаю. Может, еще с их первой экзотической встречи. Потом Инка на нашей свадьбе невероятно, просто жутко напилась и устроила сцену, оскорбляла всяко Антона и даже Лапку. Я-то считала, она меня ревнует по старинке, мне простить не может, что я замуж выхожу, в то время как она одинока, а теперь думаю – может быть, она уже тогда глаз на Антона положила и его ревновала ко мне, а не меня к нему? Ну а потом он не устоял, все-таки я на Инкином фоне жутко проигрываю…
Константин Сергеевич издал какой-то неопределенный звук, вроде как фыркнул иронически, но Нина отнесла это за счет родственной солидарности.
– Нет, правда. И вообще, Инна – человек куда более яркий во всех смыслах. Единственное, что она Лапку не любит, причем активно не любит. Сейчас уже как-то притерпелась, а поначалу вообще не могла скрыть антипатии.
– Вот тебе и ответ, – перебил Константин Сергеевич.
– Ответ на что? Почему Антон оставался со мной, хотя втихаря бегал к Инне? Да какой же это ответ? Конечно, я очень люблю Лапку…
Она старалась говорить спокойно и даже отстраненно, как бы исследуя некое явление со стороны, однако голос против воли пресекся, стоило только вообразить себе это: развод и перспективу никогда больше не видеть Лапку, ведь хоть она и удочерила ее, хоть де-юре, так сказать, Лапка ее дочь, все равно любой суд отдаст девочку родному отцу, тихо и вежливо наплевав на чувства ребенка, а уж тем более – на пустоту, которая образуется в Нининой жизни…
– Дело не только в том, что ты ее любишь как родную, а может быть, и больше, чем родную, – сказал Константин Сергеевич. – Дело прежде всего в Лапке. Вспомни, какой она была, когда вы с Антоном поженились. Этой девочке патологически необходима мать… Я выразился нелепо, но точно. Наверное, ты права, Антон женился на тебе прежде всего ради дочери, и ради нее же он тайно встречается с Инной – именно тайно, не давая их отношениям перерасти в нечто более серьезное. Думать об этом довольно противно и не хочется. А кстати!..
Он вдруг воздел сухой указательный палец с аристократически-удлиненным, словно на портрете Пушкина кисти Кипренского, ногтем, и Нина почувствовала, что ее руки сами собой аккуратненько ложатся на стол, будто на парту, спина выпрямляется, а лицо принимает прилежное «школьное» выражение, как это бывало с десятками, сотнями, а может, и тысячами тех ребятишек, перед которыми вот так же наставительно воздевал перст Константин Сергеевич Бармин, учитель русского языка и литературы с полувековым стажем – ее высоченный, худущий, седовласый и усатый дед…
– Кстати! У тебя хоть раз возникали подозрения насчет их взаимной склонности?
– Ну что ты! Там такая антипатия изображалась, что я про Инну лишний раз упомянуть боялась, – усмехнулась Нина. – Правда, пару раз Антон снисходил до того, чтобы спросить у нее что-то юридическое, она ведь какой-никакой, а юрист…
– Пункт первый, – дед демонстративно загнул палец. – Теперь пункт второй: ваша квартира уже дважды подвергалась нападению каких-то неизвестных людей, которые пытаются свести с Антоном криминальные счеты. Так?
– Еще как!
– Пункт третий. Дома ты была в десять вечера, верно? А до этого не меньше двух часов провела у Инны. У тебя возникло ощущение, что при вашей встрече тайно присутствовал кто-то третий лишний, вернее, четвертый, учитывая, что там была и Лапка?
Нина растерянно качнула головой.
– Мне как-то плохо верится, что Дебрский все это время лежал под кроватью или стоял по стойке «смирно» в шкафу, – сказал Константин Сергеевич.
– Но он мог потом прийти, после нашего ухода!
– Мог. Но, ради бога, зачем Инне было нужно уговаривать тебя остаться ночевать, если ты могла согласиться – и столкнуться с Антоном?!
– Да вряд ли я согласилась бы, – задумчиво пробормотала Нина. – Хотя такое искушение возникало. Но не пойму, что ты хочешь сказать?
– Нина, мне меньше всего хочется поселять у тебя беспочвенные надежды, но давай допустим такой вариант: Антон увяз в очень сложных проблемах. Дважды на него покушались, ты не стала жертвой только чудом. Это показывает, что дело очень серьезное. Антон глупец, что старается разрешить ситуацию собственными усилиями, без участия милиции, но ладно, это уже второй вопрос. У вас не самые лучшие отношения, поэтому он не посвящает тебя в свои проблемы, а возможно, элементарно не хочет волновать. С мужчинами такое бывает, – усмехнулся дед, – им иногда свойственно не только изменять своим женам, но и беспокоиться о них! Это я тебе официально заявляю, как типичный представитель сего племени. Не исключено, что дело зашло так далеко, что Антону приходится скрываться. Он обещал тебе вернуться когда? Завтра-послезавтра? А вернулся сегодня, вечерним поездом. Ты об этом не знала, но знали его враги. Они нагрянули к вам в дом, надеясь, что застанут Антона врасплох. Но он оказался хитрее. Он предполагал, что его могут подстерегать, и нашел себе укрытие именно там, где его никто, никогда, ни под каким видом не станет искать. У женщины, которая ненавидит его и которую ненавидит он. Но при этом Инна твоя подруга, а значит, он вправе рассчитывать на толику ее сочувствия – хотя бы профессионального.