Теплые капли попали ему на лицо. Он видел струйку, бегущую по серебряному плащу – плащу Солдата.
Да вы что, сявки? Девку, как партизанку, под дулом ведете, а на Солдата… Да вы что?!
Гоша вскочил с земли, забыв о боли:
– Стоять, ётишкин пистолет!
На какое-то мгновение «кожаный» обмер, держа в руках отнюдь не «макарова», а то, что торчало у него из расстегнутых штанов и капало, будто прохудившийся краник.
– Руки вверх! – вскинул Гоша автомат. – Оглох? Руки, говорю!
«Кожаный» медленно раскрывал рот и послушно поднимал руки. Краем глаза Гоша увидел, как парень в шляпе обернулся и тоже остолбенел при виде невесть откуда взявшейся фигуры, сплошь серебряной в ледяном лунном свете, с серебряным автоматом в руках.
– Нинка, мотай отсюда! – приказал Гоша. – Гони домой, звони, вызывай ментов!
Он увидел в ее огромных, расширенных глазах свое сверкающее отражение, и вдруг такая гордость ударила в сердце! Солдат там был! Солдат!
– Уходи, говорю!
Нина дернулась было, но тот, в шляпе, успел поймать ее за руку:
– Куда? Стоять!
– Да ты что, кургузая твоя душа? – весело сказал Гоша, медленно водя стволом автомата от одного братка к другому. – Я те сейчас язык ниже пяток пришью и скажу, что так и было! А ну, отпусти бабу! Чай, не твоя!
– Ай-яй-яй! – без тени страха отозвался парень в шляпе. – Ходячий памятник! Это я тебя, значит, в телевизоре видел? Что ж ты бродишь всю ночь одиноко, что ж ты девушкам спать не даешь, памятник? Ведь вам, мертвякам, стоять надо! Тогда лежи, если стоять не хочешь.
Гоша увидел, как дернулась его рука из кармана, как блеснуло что-то беззвучно в этой руке, но мгновением раньше он успел нажать на деревянную гашетку и давил, давил, выпуская весь диск, все патроны, он изрешетил эту сволочню, из них клочья летели, из турок поганых, ляхов, гадов-немцев, духов!..
– Круто, Жека! Прям в лоб! – изумленно сказал Кисель, недоверчиво наклоняясь над распластанной на земле фигурой. – Пошел песок караулить! А я чуть не обделался, когда он вылез тут…
– Ладно, хватит кудахтать, – Жека зыркнул на Киселя так, что тот подавился словом. – Открывай багажник. Да штаны не забудь застегнуть, а то потеряешь все свое!
– Зачем багажник? Река же вон, рядом, – Кисель рвал заевшую «молнию» джинсов. – Давай прямо с моста!
– А чтоб тебе ежа против шерсти родить! Совсем одурел? Ноги делать надо! – Жека с силой толкал Нину к машине. – А если кто-то услышал выстрел? Да скорей, скорей! Доедем до Горьковского моря, там и…
Кисель, образумясь, забежал вперед, повозился с ключом и отпер багажник. Через мгновение в руках у него оказался пластырь, и не успела Нина вздохнуть, как ее рот был залеплен, руки стянуты в запястьях, ноги перехлестнуты, а потом братья бесцеремонно швырнули ее в пустой багажник автомобиля.
– Ух ты, блин, мне даже жарко стало! – Кисель сунул пистолет за ремень, сорвал с себя куртку и небрежно швырнул ее в багажник, накрыв голову Нины. – Поехали, Жека!
Хлопнула крышка багажника, потом обе дверцы – и автомобиль, негромко заурчав мотором, канул в ночь.
Луна еще несколько мгновений скорбно смотрела в неподвижные солдатские глаза, а потом тихо зашла за тучу, набросив на мертвое тело черный саван тьмы.
Она, конечно, потеряла бы сознание сразу, как только машина рванулась с места и ее начало немилосердно бить головой о металл, однако к горлу подступила тошнота.
«Если вырвет, задохнусь!» – мелькнула мысль, и какое-то мгновение Нина боролась с этой жуткой картиной собственного воображаемого – и столь близкого в действительности – удушья. Ведь рот заклеен пластырем, а руки стянуты за спиной!
Чертовы оладьи комом бились в горле, да тут еще запах бензина и тяжелый дух куртки Киселя.
С трудом подавляя спазмы, уже давясь, Нина рывками высвободила голову из-под куртки и попыталась лечь хоть чуть-чуть удобнее, но инерция придавливала ее к днищу. Автомобиль, похоже, несся очень быстро. Такими темпами до Горьковского моря они долетят за десять минут.
Она ясно представила себе длинную насыпь: по одну сторону, во впадине, какая-то деревушка, по другую – тяжелые, свинцовые волны. Через насыпь они не поедут, потому что там, на другом краю котлована, плотина электростанции, рядом стоит милицейский пост и уже начинается Заволжье. Значит, как только кончится лес…
Ее швыряло, мотало в багажнике, Нина согнулась, прижимая лицо к коленям, пытаясь уберечь его от ударов, как будто тому трупу, который через несколько минут примут холодные волны, было не все равно, разбитым окажется лицо или нет. Но мало того, что багажник бил ее со всех сторон, еще и в кармане куртки Киселя лежало что-то твердое, кургузое, оно подло подворачивалось к самому лицу и норовило ткнуть в глаз. И холодно было, так холодно!
Все это вместе вдруг навалилось на нее: и тошнота, и леденящий ужас, и серебряный призрак с дырой во лбу, оставшийся лежать под забором, да еще потерянное, заплаканное лицо Лапки выглянуло из-под завесы тьмы, и Антон, и дед были тут же, и даже грязно-белый «Москвич» вильнул, оставив бензиновый перегар, смешанный с запахом табака… От куртки Киселя разило табачищем!
В это мгновение стало легче дышать, и Нина почувствовала, что летящая железная могила замедляет ход.
Приехали. Значит, теперь все.
«Ничего. В воде это будет быстро. Тем более со связанными руками».
И вдруг ожгла последняя догадка, что руки-то ей развяжут, конечно, развяжут, иначе не было смысла везти ее сюда, иначе ее можно было бы бросить под забором с пулей во лбу, как того солдата. И руки ей развяжут, и ноги, и отклеят пластырь от рта. Потому что, если ее найдут, впечатление должно быть такое, будто она сама бросилась в воду…
Ее прижало к узкой железной стенке – машина остановилась. Несколько мгновений тишины, от которой гудело в ушах, потом неторопливые шаги.
– Здравствуйте, лейтенант Кулиш, областная автоинспекция. Документики предъявим?
Лейтенант? Автоинспекция? Их остановила милиция?! Неужели они решили все-таки проехать через плотину и на въезде в Заволжье их тормознули?
Хотя нет! Неподалеку от Труфанова, вспомнила Нина, всегда стояла еще одна будочка ГИБДД, но она то пустовала, то нет, даже тот человек, который вез их с Лапкой из Нижнего, сказал жене: «Слава богу, очередное притупление бдительности, а то у меня кардан стучит».
А теперь что? Очередное обострение бдительности? Надо им как-то дать знать о себе!
Мысли так и метались в голове, так и жалили, их бы проворство – телу, но с телом Нина никак не могла справиться. Оно оцепенело, онемело, никак не желая шевелиться.
– Откройте задние дверцы, ребята. Ага. Теперь багажник.
Багажник! Милиционер заглянет в багажник и увидит ее!
– И чего тебе не спится, командир? – послышался голос.
Нина узнала его – не бандитистый Кисель, а второй, одетый в пальто и шляпу. Он-то и выманил ее из дому, а потом стрелял в солдата. Жека – Кисель называл его Жекой. Да он же сейчас пристрелит этого настырного инспектора!
– Всю жизнь здесь была тишь да гладь, чего это вдруг как с печки упали?
– Да вы что, сынки, не знаете про теракты в Москве? – удивленно спросил инспектор. – Ищем гексоген в сахарных мешках!
– Ни сахару, ни гексогену у меня нету, – последовал ответ. – Давай штрафуй, если утром поправиться охота, да мы поехали. Дел еще невпроворот!
– Ну какие могут быть дела в такую пору? Спать надо, четвертый час на дворе.
– Ты же не спишь?
– Так ведь служба. Ну ладно, открой багажник, забыл, что ли?
– Да нету там ничего, говорю же.
В это мгновение Нина вышла из своего оцепенения и попыталась двинуть ногой в стенку. Ей показалось, что все вокруг загрохотало, наполнилось оглушительным железным звоном!
– А что это там шебаршится?
– Курячьи титьки, свиные рожки. Пусто в багажнике. Мерещится тебе, лейтенант.
Нина с силой метнулась в сторону, другую…
– Кончай козлить! Что там? Где ключ?
– Потерял!
– Ты меня за кого держишь? Кто у тебя в багажнике возится?! – заорал лейтенант.
– Поросят на базар везу! – заорал в ответ Жека. – Они и возятся. И убери пушку, чего ты ее все лапаешь? Поросят везу, сказано же. Открою – они разбегутся на хрен, потому что мешок рваный. Хороши же мы с тобой будем тут – поросят ночью по лесу ловить.
Последовало мгновение оглушительной тишины, Нина опять рванулась всем телом, стараясь произвести как можно больше шума, и в этот миг ее словно сверлом пронзило.
Что-то резко взвыло под ухом, и еще раз, и еще, пронзительно и неостановимо.
– Твои поросята с мамашей по сотовому переговариваются? – глумливо выкрикнул инспектор. – Там же телефон звонит, что я, ничего не соображаю, что ли? Открывай!
Выйдя из себя, он с такой силой стукнул кулаком по багажнику, что замок слабо крякнул – и крышка подскочила вверх.
Нина втянула ноздрями свежий, ледяной воздух, и в голове сразу прояснилось. Слабо ворочаясь, она неотрывно смотрела на лицо, нависшее над ней. Даже в слабом свете, доходившем сюда с поста, было видно единственное написанное на этом лице выражение: изумление. И звон тоже замолк, как бы от удивления.
– По-ро-ся-та? – тихо повторил инспектор. – Да какие ж это поросята?!
– Ну, не поросята, а свинья, – угрюмо буркнул Жека, зябко вздергивая плечи и сунув руки в карманы пальто. – Или сука, назови как хочешь. Жена сбежала от мужа, тот попросил вернуть. Везем вот к нему.
– Эй, Вадька! – закричал лейтенант. – Давай сюда! А ты вылезай, чего разлеглась, как дома на диване?
– Кончай, – негромко, зло бросил Жека. – Давай договоримся. Тут такое дело… Ты знаешь, кто ее мужик? Да он тебя…
– Не пугай, и без тебя пуганый! – хмыкнул Кулиш, бесцеремонно вытягивая Нину из багажника и помогая удержаться на подгибающихся, спутанных пластырем ногах. – А вот, может, ты какой-нибудь вахабит, нашу девку похитил и теперь выкуп за нее задумал взять? Вадька, да ты где там спишь?!