— Ах, — пробормотал пришелец, оглядывая груду листьев, — что здесь такое? — Он говорил на языке ночи, близком наречию Эдур.
Дрожащий Тралл заставил себя шагнуть вперед, перехватить копье обеими руками. Железное лезвие нависло над трупом. — Он не для тебя, — проговорил воин; в горле саднило, и оно как будто стало слишком узким.
Бледное привидение глянуло на Тралла, и его глаза на миг вспыхнули еще ярче. — Тисте Эдур, ты меня знаешь?
Тралл кивнул: — Призрак тьмы. Предатель.
Желто — черная улыбка.
Тралл отпрянул, когда пришелец шагнул к нему, а затем склонился над листьями. — Изыди прочь, дух, — сказал Эдур.
— Или что?
— Я подниму тревогу.
— Как? Твой голос сейчас — лишь слабый сип. Горло прихватило? Ты с трудом дышишь. Это не предательство ли делает тебя больным? Ладно. Я забрел далеко и не намерен забирать себе доспехи этого мужа. — Существо выпрямилось. — Отойди, воин, если не хочешь задохнуться.
Трелл остался на месте. Воздух с шипением сочился сквозь перехваченное горло; он чувствовал, как начинают слабеть ноги.
— Ну — ну, среди Эдур никогда не было трусов. Держись, воин. — Пришелец отвернулся и пошагал к лесу.
Благословенный вдох, затем другой. Голова кружилась. Тралл оперся на копье. — Стой!
Предатель снова повернулся к нему лицом.
— Это… такого раньше не бывало. Стража…
— Сталкивалась лишь со злыми духами земли, — кивнул Предатель. — Или, говоря более патетично, с духами лишенных корней деревьев Чернолеса, спаянных с плотью ради… чего же? Ради ничего. Такова жизнь. В мире мириады сил, Тисте Эдур, и большинство из них слабо.
— Отец Тень заключил тебя…
— Да, и там я остаюсь. — Дух снова жутко ухмыльнулся. — Но не во снах. Невольный дар Матери Тьмы, напоминание, что она ничего не забывает. Напоминание, что и я ничего не должен забыть.
— Это не сон, — сказал Трелл.
— Он был разрушен, — произнес Предатель. — Очень давно. Осколки, разбросанные по полю битвы. Почему кто-то желает их? Эти куски никогда не соединить. Каждый из них ныне замкнут в себе. Так что я удивляюсь, что он с ними сделал?
Дух скрылся в лесу. — Это, — прошептал Тралл, — был не сон.
Удинаас открыл глаза. Во рту и в носу оставался густой дух трупа, в горле скопилась мерзкая слизь. Над головой длинный, скошенный потолок хозяйского дома, грубая черная кора, сквозь щели проглядывает желтоватый свет. Он неподвижно лежал на одеяле.
Уже утро? Он ничего не слышал. Ни голоса из соседних комнат. Но это мало о чем говорило. Часы перед подъемом луны молчаливы, ведь это часы сна. Завтра предстоит починка сетей. И надо свить несколько веревок.
«Может быть, это истина безумия: разуму нечем заняться, кроме составления списка мирских забот, хилых доказательств собственного здоровья. Чини сети. Вей канаты. Видишь? Я не потерял смысл жизни».
Кровь вайвела ни горяча, ни холодна. Она не ярится. Удинаас не чувствовал перемен в теле. «Но чистая кровь моих мыслей, о да, она загрязнилась». Он откинул одеяла и сел. «Тогда это тропа, и я стою на ней. Пока не придет миг».
Чини сети. Вей канаты.
«Вырой яму для воина Бенеды, который открыл бы глаза, будь они у него. Увидь не черноту сковавших его монет. Не синий воск, не спаявшиеся с ним листья морока, их мокрые черные пятна. Вместо этого увидь… нечто совсем иное».
Вайвелы вились вокруг драконов. Он это видел. Словно гончие вокруг хозяев, ждущие, когда их спустят с поводков. «Теперь я знаю, зачем был там, где был. И где ответ на вопрос, который только шепчет ночь — нет, это не шепот, это вой. Охотничий клич самой Тьмы».
Удинаас понял, что вокруг враги. Не как летериец, обреченный на пожизненную неволю. Не эту угрозу чуяла новая кровь здесь, среди Эдур, близ Куральд Эмурланна.
«Подозреваю, Пернатая Ведьма подошла бы лучше. Но Мать Тьма действует непостижимо, даже в таких делах».
Он прошел в большую комнату.
И лицом к лицу столкнулся с Уруфью.
— Не время бродить, раб.
Он видел, что она трепещет.
Удинаас упал на пол, уткнул лоб в истертые доски.
— Приготовь плащи для Фира, Рулада и Тралла, они уйдут ночью. Успей до восхода луны. Еда, питье на завтрак.
Раб мигом вскочил на ноги, но она остановила его движением руки. — Удинаас, сделай это сам, никому не говори.
Он кивнул.
Тени уползали из леса. Взошла луна, мир — тюрьма для истинного отца Менандоры. Он заперт внутри. Древние битвы Отца Тень сотворили этот мир, выковали многие его черты. Скабандари Кровавый Глаз, стойкий защитник от фанатичных слуг жестокой веры, рядись та вера в поглощающее черное или в ослепляющее белое. Его победы — а им погребен Брат Тьма и заключен под стражу Брат Свет, там, в далеком, обнесенном решеткой небесном мире — это дары не только Эдур, но всем, кто живет хотя бы один день, чтобы умереть на закате.
Дар свободы, дар воли, не скованной ничем, кроме свободно налагаемых самоограничений. Громадная толпа предложений, и каждое шепотом обещает спасти от неудач, и обертывает обещаниями, словно панцирем.
Тралл Сенгар видел цепи летерийцев. Видел сплошную сеть, что их связала, звенья рассуждений, сплетенные в хаотическую массу — не найти начал и концов. Он понимал, почему они молятся пустому трону. Он знал способы, которыми они оправдывают все свои деяния. Прогресс, необходимость, рост и процветание. Взаимная выгода — удел глупцов; долги — вот связующая сила природы, каждого народа, каждой цивилизации.
У долгов свой язык, каждое слово которого — уговор, оправдание и обещание; закон стал спутанным клубком, заслоняющим очи правосудия.
Пустой трон. На вершине золотой горы.
Отец Тень нашел мир, в котором неопределенность способна вливать свой хитрый яд в избирающих оружием непримиримость, в не слышащих гласа мудрости. Мир, в котором каждая крепость рушится внутрь себя под самим весом цепей, созданных быть нерушимыми.
Он мысленно спорил с тем духом, Предателем. Тем, кто тысячи лет назад пытался убить Отца Тень. Он говорил, что именно определенность и есть пустой трон. Что все, знающие одну тропу, неизбежно придут восхвалять его, хотя трон стоит на шатком уступе. Он подыскивал слова, и в тишине равнодушия того духа к любым его словам осознал, что говорит — яростно и непримиримо — от подножия пустого трона.
Скабандари Кровавый Глаз не сотворил этот мир. Он исчез в нем, потерявшись на тропе, по которой никто больше не смог пройти.
Тралл Сенгар стоял над курганом из гнилых листьев и чувствовал опустошенность своего сердца. Множество путей лежало впереди, и все они были грязны и залиты отчаянием.
По тропе застучали подошвы. Он повернулся.
Приближались Фир и Рулад. В руках они несли плащи. Фир тащил одежду для Тралла, а также небольшой мешок. Лицо Рулада пылало, и Тралл не смог определить, тревога это или торжество.
— Привет тебе, Тралл, — сказал Фир и передал ему вещи.
— Куда мы идем?
— Отец этой ночью был в храме, молился за помощь в пути.
— Каменный Кубок, — сказал, сверкнув глазами, Рулад. — Мать послала нас к Каменному Кубку.
— Зачем?
Рулад пожал плечами. Тралл обратился к Фиру: — Что такое Кубок? Никогда о нем не слышал.
— Старое место. Во Рву Кашенов.
— Ты знаешь это место, Рулад?
Младший брат покачал головой: — Узнал только этой ночью, когда Мать рассказала. Мы ходили до конца Рва. Конечно, внутри его непроницаемая тьма — как можно было угадать, что там сокрыто святое место?
— Святое место? А абсолютной тьме?
— Суть этого станет вскоре понятна, — ответил Фир.
Старший брат двинулся вперед, двое других пошли следом. В лес, на северо-западную тропу. — Фир, — сказал Тралл, — Уруфь раньше говорила тебе о Каменном Кубке?
— Я Мастер Оружия, — ответил брат. — Нужно было соблюдать обычаи.
Тралл припомнил, что среди этих обычаев было памятование обо всех битвах Эдур. Он подивился, почему именно это вспомнилось ему в ответ на слова брата. Какие скрытые связи пытается отыскать его разум, и почему он оказывается бессилен?
Они шли, стараясь избегать освещенных луной, лишенных тени полян. — Томад запретил нам этот поход, — сказал Тралл некоторое время спустя.
— В вопросах магии, — ответил Фир, — Уруфь главнее Отца.
— А это дело магии?
Рулад фыркнул за спиной: — Ты же был с нами в ладье Короля — Ведуна.
— Был, — согласился Тралл. — Фир, одобрит ли Ханнан Мосаг наш поход по желанию Уруфи?
Фир промолчал.
— Ты слишком часто сомневаешься, брат, — отозвался Рулад. — Это тебя связывает…
— Я видел тебя на тропе к кладбищу. После ухода Сумерек и перед восходом луны.
Если Фир и расслышал, то никак этого не показал. Даже не споткнулся.
— И что? — спросил Рулад очень уж спокойным и равнодушным тоном.
— Не надо отвечать на мои слова пустой болтовней, братец.
— Я знал, что Фир слишком занят, возвращая оружие на склад, — сказал Рулад. — Я чувствовал злодейство в приближавшейся Тьме. Так что я встал на тайной страже его нареченной, оставшейся на далеком кладбище. Я хотя и не омыт кровью, братец, но не лишен смелости. Знаю, ты считаешь, что неопытность вскармливает ростки ложной смелости. Но я не фальшив, что бы ты не думал. Для меня неопытность — это целина, еще не проросшая корнями. Я стоял на месте брата.
— Злодейство, Рулад? Чье же?
— Не уверен, но я чувствовал.
— Фир, — сказал Тралл, — у тебя нет вопросов к Руладу?
— Нет, — сухо отвечал брат. — В вопросах нет нужды… когда вы рядом.
Тралл захлопнул рот, благодаря ночь, скрывшую румянец стыда на его щеках.
Долгое время они молчали.
Тропа пошла в гору, извиваясь между поросшими лишайником глыбами гранита. Тут и там приходилось перелезать через упавшие деревья, забираться на крутые склоны. Свет луны стал мутным, и Тралл понял, что к моменту, когда они доберутся до гребня, наступит заря.