Пернатая Ведьма прижалась к стене, закрыв лицо трясущимися руками.
Еще немного шума — и ее могут казнить. Рулад слишком близко познакомился с процессом умирания. Он не желал вспоминать, чего оно стоило ему и всем его близким. Хуже того, он лишился тормозов.
Удинаас собрался прокрасться к ней, чтобы сказать: «Потише». Однако взор его упал на тропки ковра, и раб понял — дистанция слишком велика.
Сидящая на Руладе Майен опустила голову.
— Еще, — сказал император.
Она выпрямилась и возобновила ерзанье; Удинаас видел, как отчаянно ищет она искру удовольствия. И находит.
Желаешь хорошего, смиряешься с самым плохим. Так ли все просто? Не втоптана ли эта запутанная, неточная карта в рассудки всех мужчин и женщин? Вопрос, не стоящий раздумий, решил Удинаас. Он и так слишком многое потерял.
— Заткни эту суку!
Раб подпрыгнул от резкого крика императора.
Рыдания стали еще громче, возможно, как ответ на пыхтение Майен. Удинаас рванулся через ковер, туда, где скорчилась в полумраке Пернатая Ведьма.
— Выведи ее! Убирайтесь оба!
Девушка не сопротивлялась, когда Удинаас поднял ее за руку. Он склонился к уху. — Послушай, Пернатая. Ты чего ожидала?
Ее голова дернулась, во взоре мелькнула ненависть. — От тебя, — прорычала она, — ничего.
— От нее. Не отвечай — нам надо уходить.
Он провел ее к боковой двери, затем в коридор для слуг. Закрыв за собой дверь, протащил девушку шагов на пять по проходу. — Нет причин для плача. Майен попала в ловушку, Пернатая Ведьма. Как все мы. Не тебе рыдать о ней, ищущей и умеющей найти удовольствие.
— Должник, я поняла, к чему ты клонишь. — Она вырвала руку. — Этого ты хочешь? Моей сдачи? Чтобы я получила удовольствие, пока ты мною пользуешься?
— Я именно таков, Пернатая. Я Должник. Чего я хочу? Мои хотения ничего не значат. Они безмолвно умирают в моем рассудке. Думаешь, я стану преследовать тебя? Домогаться любви? — Раб покачал головой. Она смотрела в его глаза. — Ты права. К чему это?
— Не хочу иметь с тобой ничего общего.
— Да. Знаю. Но ты служанка Майен. А я, кажется, стал личным рабом Рулада. Император и императрица. Взглянем в лицо реальности. У нас же сносные отношения.
— Были. Как я понимаю, больше не так.
— Ладно. Тогда давай общаться лишь при необходимости.
Он кивнул.
Ее глаза сузились: — Не верю.
— Мне все равно.
Неуверенность. Неловкость. — Что за игру ты начал, Удинаас? Кто говорит твоими устами? — Она сделала шаг назад. — Надо рассказать ей. О том, кто таится в тебе.
— Если сделаешь это, Пернатая, разрушишь свои же шансы.
— Какие шансы?
— На освобождение.
Ее лицо исказилось: — И этим ты решил купить молчание? Должник, ты глуп. Я рождена рабыней. У меня нет осаждающих тебя воспоминаний…
— Воспоминаний? Пернатая, память о свободе — сама как должник, запертый в мире, из которого не освободит даже смерть. Моя память — это память отца, и она же станет памятью моих детей. Если у меня будут дети. Ты не поняла. Я говорю не о своей свободе. Лишь о твоей. О том, что не находится, а рождается впервые.
— И какой у тебя план освобождения, Удинаас?
— Мы пойдем на войну, Пернатая. Тисте Эдур начнут войну с Летером.
Девушка скривилась: — И что? Войны уже были…
— Но не такие. Рулада интересуют не набеги. Это будет завоевание.
— Завоевание Летера? Они проиграют…
— Да, может быть. Суть в том, что когда Эдур пойдут на юг, мы будем среди них.
— Почему ты уверен? Война? Завоевание?
— Потому что император поднимает теневых духов. Всех.
— Тебе ли знать о подобном?
Он промолчал.
— Ты не можешь знать, — подтвердила Пернатая Ведьма. Отвернулась и пошла по коридору.
Удинаас вернулся к двери. Ожидать приказаний, которые вскоре последуют — он твердо это знал.
Император и раб. Десяток шагов, тысяча лиг. Разум не сможет исчислить дистанцию между приказом и беспрекословным повиновением. Однако эта тропа давно стала торной. Так было и так будет всегда.
Призраки нестройными отрядами собираются в окружающих лесах; среди них тяжеловесные демоны в цепях чар, словно в блестящих кольчугах. Со дна моря поднята тварь, способная нести на спине четыреста ладей к'орфан; она жаждет плыть на юг. Во всех селах всех племен ведуны слышат приказы нового владыки.
«Слышат призыв к войне».
Через вытертый ковер.
Герои торжествуют.
Из-за деревянной двери раздался крик Майен.
Он вышел из леса — лицо бледно, словно у одержимого духами — и удивленно остановился, увидев запряженные фургоны, бранящегося Бурака и бегающих взад и вперед нереков. Серен Педак как раз надела кожаные доспехи и сейчас прилаживала ремень.
Она заметила его приход. — Ужасные события, Халл Беддикт.
— Вы уезжаете?
— Приказ Бурака.
— Как насчет железа, которое хотели продать?
— Поедет обратно. — Оглянувшись, она произнесла: — Отойдем. Нужно в последний раз поговорить с Первым Евнухом.
Халл кивнул: — Хорошо. Мне нужно многое тебе рассказать.
Ее улыбка вышла вымученной. — Я как раз хотела сказать то же самое.
Они пошли в гостевой домик рядом с цитаделью. Снова через кольца эдурского поселения. Но на этот раз их встречали жители мрачные и безмолвные. Серен и Халл двигались, словно духи.
— Я посетил древние места, — заговорил Халл. — И нашел признаки активности.
— Что за места?
— К северу от пропасти. Под пологом леса некогда был большой город, простиравшийся на лиги. Весь из камня, такого типа, что я раньше не видел. Он не ломается, и лишь давление корней смогло сдвинуть плиты мостовых.
— Откуда в таком месте активность? Разве только духи и привидения?
Халл метнул на нее взор и сразу же отвернулся. — Это… места убийства. Кучи костей, за давностью лет ставшие камнем. Скелеты Тисте. Рядом с ними кости каких-то рептилий…
— Да, я такие видела. Нереки их собирают и перемалывают в лечебную муку.
— Именно. Аквитор, город потревожен, и я нашел весьма поразительные следы. Думаю, они принадлежат драконам…
— Она взглянула недоверчиво: — Согласно разбросам плиток, Оплот Драконов остается спящим тысячи лет.
— Когда ты в последний раз говорила с гадателем?
Серен поколебалась, вспомнив о попытках Пернатой Ведьмы. Судя по ее словам, в Оплотах все пришло в движение. — Хорошо, хорошо. Драконы… — Мысль о явившихся в мир драконах ужасала. — Но я не поняла, как это связано с Эдур…
— Серен, ты уже должна была осознать, что Тисте Эдур поклоняются драконам. Отец Тень, три Дочери — все они драконы. Или Солтейкены. В глубинах пропасти, совсем недалеко отсюда, можно найти разбитый череп дракона. Я думаю, что это Отец Тень. Тот, кого Эдур зовут Кровавым Глазом. Возможно, там коренятся истоки предательства, вера в которое стала самым сердцем их религии. И я нашел следы. Эдурские следы.
— И какой во всем этом смысл, Халл Беддикт?
— Будет война. Роковая война, порожденная обостренным чувством судьбы. Я боюсь за Ханнана Мосага. Он схватил дракона за хвост — и боюсь, что не только иносказательно. Это может быть слишком опасно, даже для него и к'риснан ов.
— Халл, ими теперь правит не Король — Ведун.
Шок. Лицо собеседника потемнело. — Делегация привезла с собой ассасинов?
— Его низвергли перед прибытием делегации. О, как все началось, я не знаю. Брат Бинадаса, Рулад. Он умер и восстал, и у него был меч — дар, которого искал Ханнан Мосаг. Рулад провозгласил себя императором. И Мосаг встал перед ним на колени.
Глаза Халла сияли. — Я же говорил! Судьба.
— Ты решил называть этот так?
— В твоем голосе гнев, аквитор.
— Судьба — ложь. Судьба — это оправдание жестокости. Это доспехи, которыми убийцы закрываются от укоров совести. Это слово, желающее заменить собой мораль, отвергающее все этические толкования. Халл, ты предался лжи, и не по неведению.
Они уже дошли до мостика. Халл Беддикт резко встал, поворачиваясь к ней лицом. — Ты давно меня знаешь, Серен Педак. Все было слишком давно, чтобы я мог вернуться к жизни. Я не слеп к этой истине, равно как к истине о тебе. Ты человек чести в мире, уничтожившем честь. Если бы я мог заимствовать у тебя твои черты, я стал бы таким же. Я присоединился бы к тебе на всю жизнь. Но мне не хватает твоей силы. Я не могу переделать себя самого. — Он замолчал, смотря на нее, и вновь заговорил, не дав собеседнице раскрыть рта: — Ты права, я не слепец. Я понимаю, что значит «принять судьбу». Я пытаюсь сказать только вот что: это лучшее, на что я способен!
Она отступила, будто подчиняясь граду ударов. Вперила в него взор и поняла: он говорит искренне. Она хотела закричать, выразить отчаяние и гнев — пусть звук прокатится по городу, словно окончательный и откровенный ответ случившемуся здесь.
«Но нет. Я дура, если думаю, что другие чувствуют то же. Прилив наступает, и мало кто способен противостоять этому».
С разрывающей сердце нежностью Халл Беддикт коснулся ее руки. — Идем, нанесем визит Первому Евнуху.
— По крайней мере, — начала Серен, пока они шагали по мосту, — твоя позиция стала менее важной, и потому ты кажешься им менее опасным.
— Думаешь?
— А ты нет?
— Это зависит… Рулад может не принять мое предложение союза. Он может не поверить мне.
— Что ты сделаешь тогда?
— Не знаю.
Гостевой дом был переполнен. Прибыл финед Герун Эберикт с телохранителем Первого Евнуха, Рулитом, и дюжиной других стражей и чиновников. Войдя, Серен и Халл обнаружили себя под огнем гневных тирад принца Квилласа.
— … волшебники обоих наших лагерей. Если ударить сейчас, мы можем разрушить самое сердце мерзкой тирании! — Он повернулся. — Финед Мороч Неват, ваши маги здесь?
— Трое из четырех, мой Принц, — ответил воин. — Лаэрдас остался при кораблях.
— Очень хорошо. Ну, Первый Евнух?
Нифадас стоял неподвижно, внимательно смотрел на принца. Не отвечая, он обратился к пришедшим: — Аквитор, дождь все идет?