систему вечного сравнивания, стабилизация посредством отыскания не наших сходств, но наших сущностных различий.
Я знаю, о чем вы оба думаете, и не имею иного выбора, как бросить вам вызов. Например: вообразите, что мы шагаем по улице и разбрасываем тысячи монет. Наконец каждый обитатель становится обладателем богатства. Решение? Нет, скажете вы, ибо среди внезапно обогатившегося народа немного окажется таких, что не проявят расточительность, разврат или небрежение, вскоре снова став бедняками. К тому же, если раздавать богатства таким образом, деньги вскоре утратят всякую ценность — они окажутся бесполезными. А без этой ценности вся нежно любимая нами социальная структура рухнет.
Ах, но к чему я веду? Есть иные способы оценки своего достоинства. На что вы оба с горячностью крикнете: без ценности, связанной с трудом, пропадет всякое основание оценки! На что я просто усмехнусь и покачаю головой. Труд и его произведения стали расхожим товаром. Постой, заметите вы, ценность снова прокралась к нам! Потому что делающий кирпичи несравним с, например, пишущим портреты. Материал по существу своему связан с ценностью, он дает основание нашим попыткам провести сравнение — но ах, разве не бросил я вызов самой возможности разобраться в столь сложной структуре ценностей?
И тогда вы спросите: какова твоя точка зрения, Теол? На что я отвечу пожатием плеч. Сказал ли я, что это рассуждение было ценным способом провести время? Нет, не сказал. Нет, это ВЫ рассудили так. Вот доказательство!
— Извините, хозяин, — сказал Багг, — но доказательство чего?
— Забыл. Но мы уже пришли. Господа, воззрите на Бедность.
Они стояли посреди площади старого рынка, ныне застроенной кишащими народом трущобами. Дымились очаги. По периферии кольцом лежал мусор — преимущественно кости собак и кошек — и в нем копошились крысы. Дети бродили с унылым и отупелым видом, который свойственен недокормленным с рождения. Без всякого присмотра лежали спеленутые младенцы. Кто-то бранился, с противоположной стороны слышались звуки драки. Полукровки, нереки, фараэды, Тартеналы, даже один фент. Имелись здесь и немногочисленные летерийцы, беглецы от долгов.
Багг молча озирался, потом заговорил: — Хозяин, переправка их на острова ничего не решит.
— Да?
— Это сломанные души.
— И нет надежды на починку?
— Ну, это зависит от того, насколько большим патерналистом вы будете. Честь и гордость старой жизни ими потеряна. Мы упустили поколение — или два. Умения древних к ним не вернутся, новое общество будет по сути своей гнилым. Оно породит насилие и равнодушие, ничего больше.
— Я понимаю, к чему ты клонишь. Ты скажешь, что бывают ночки и получше, что время прошло, что ты простужен и хочешь в постель.
— Спасибо, хозяин. Я просто думал вслух.
— Намек насчет патернализма ценен, признаю это. — Теол упер руки в бока, рассматривая грязные трущобы. — То есть у тебя есть точка зрения. Все равно на это унылое место готов обрушиться рок. Багг, Летер вступил в войну. Будут наборы рекрутов.
— Насильственная вербовка, — мрачно кивнул слуга.
— Да, всю злобу и недовольство направят в общественно полезную сторону. Конечно, такие жалкие солдаты станут фуражом войны. Суровое решение вечной проблемы, но такому имеется много примеров в истории.
— А вы что планируете, хозяин?
— Мне и острым умам Гильдии Крысоловов брошен вызов; как ты уже заметил, мы должны переделать общество целиком. Как можно превратить все эти превосходные примеры жажды выживания в социально позитивную силу? Ясно, что мы должны следовать прекрасно налаженному, весьма успешному примеру вдохновляющей социальной системы…
—.. крыс.
— Отлично, Багг. Я знал, на тебя можно положиться. Итак, мы решили начать с нужды в лидере. Могучем, динамичном, харизматичном, опасном.
— Криминальном гении с толпой головорезов, достаточной, чтобы навязать его — или ее — волю.
Теол нахмурился. — Твой выбор слов меня разочаровал.
— Вас-то?
— Ну, вообще-то нет. То есть не напрямую. По настоящему успешный лидер — это лидер, не желающий лидерства. Не такой, каждое слово которого встречают буйные восторги. Ведь что происходит в уме вождя, если подобные сцены повторяются снова и снова? Растет самоуверенность, вера в свою непогрешимость, а это верный путь к катастрофе. Нет, Багг, я не хочу, чтобы мне лобызали ноги…
— Я рад, хозяин, ведь эти ноги не знают мыла уже очень, очень давно.
— Багг, тело способно выработать собственный механизм очищения.
— Например, потение?
— Верно. Но я говорю о лидерстве с общей точки зрения…
— О ком же, хозяин?
— Как? Конечно, о Ждущем. По случаю жрец, целитель, приятель демонов…
— Наверное, хозяин, это не очень удачная идея. — Багг потер заросший подбородок. — В данный момент я… немного занят.
— Лидер должен быть занятым. Отвлеченным. Озабоченным. Готовым передать часть…
— Хозяин, я действительно не думаю, что это удачная идея. Действительно.
— Совершенное нежелание. Превосходно! И смотри! тебя заметили! Видишь эти лица, озаренные надеждой…
— Это голод.
— Надежда на спасение! Ты же знаешь, какие слухи поползли. Они готовы к тебе, Багг. Они ждут…
— И очень плохо, хозяин.
— Идеальное поведение. Страдающий и опустошенный заботами о народе, глубоко встревоженный и напряженный. О да. Я сам не сумел бы изобразить лучше.
— Хозяин…
— Иди же к стаду своему, Багг. Скажи им — пусть готовятся. Завтра ночью отправка. Всех. Их ожидает лучшее место, лучшая жизнь. Иди, Багг.
— Так давно никто мне не поклонялся, — вздохнул слуга. — Я не люблю поклонения.
— Просто оставайся простым, — ответил Теол.
Багг метнул на него странный взгляд и пошел к лачугам.
— Благодарю что пришел, Брюс.
Куру Кан сидел в пухлом кресле у стены библиотеки. Держа в руке выпуклые линзы, он все протирал и протирал их тряпочкой. Взор уставился на нечто, невидимое Брюсу.
— Новые вести из Трейта, Цеда?
— Кое-что, да, но это мы обсудим позднее. Все равно город можно считать потерянным.
— Оккупированным.
— Да. Неминуема другая битва, у Высокого Форта.
— Королева и принц отвели свои силы? Я так понимал, что они хотели защитить перевал.
— Поздно. Эдур уже перешли его.
— Вы поможете в защите? — спросил Брюс, входя в комнатку и усаживаясь на скамью слева от Цеды.
— Нет.
Удивленный Брюс замолчал. Большую часть вечера он провел в компании короля и Уннатали Хебаз, изучая сведения о передвижении армий врага, погрузившись в мучительные попытки предсказать природу советов, которые дает эдурскому императору Халл. Очевидно, что брат предвидел скороспелую атаку на селения. По мнению Брюса, обитатели лагеря королевы и принца позорят себя, столь явно показывая алчность. Джаналь, Квиллас и их вкладчики уже начали делить возможную добычу, проявляя желание «молниеносной войны». Им нужно было застать Тисте Эдур врасплох, уничтожить их сразу. Однако марш Джанали к перевалу демонстрирует перемену позиции. И вот теперь — отступление.
Эдур перехватили инициативу. Их появление над Высоким Фортом, сдача Фента и падение Трейта — признаки быстрого продвижения по меньшей мере двух армий и флотов.
— Цеда, вы узнали что-то о вошедшем в гавань Трейта демоне?
— Опасность исходит не от него одного. Я побывал в Цеданции и к ужасу своему обнаружил, что она неполная.
— Неполная? Как это понимать?
Цеда все протирал линзы. — Я должен хранить свою силу до необходимого мига. Нужно освободить море. Это совершенно ясно.
Брюс подождал, но Куру Кан больше ничего не сказал.
— Цеда, у вас есть задание для меня?
— Я посоветовал бы сдачу Высокого Форта, но ведь король не послушает?
Брюс покачал головой: — Правильное предположение. Даже военная катастрофа может принести… дивиденды.
— Устранение жены и сына. Да. Трагическое положение дел, не правда ли, юный мой друг? Сердце Цеданции постоянно являет нам отречение. Я лишь сейчас понял это. А от ее сердца зависит все остальное. Наш образ жизни, воззрение на мир. Мы посылаем солдат на смерть, и как мы видим их смерть? Как славное жертвоприношение. Мертвый враг? Жертва нашей несомненной правоты. А вот конец жизни в грязных переулках нашего города — всего лишь трагическая неудача. Так о каком отречении я толкую?
— О смерти.
Куру Кан наконец поместил свои линзы на нос. Уставился на Брюса. — Ты понимаешь. Я знал, что ты поймешь. Но, Брюс, не существует Оплота Смерти. Твое задание? Всего лишь составить компанию старику. На всю ночь.
Поборник Короля потер переносицу. В глаза словно песок набился, по телу растекался холод. «Я переутомился», подумал он.
— Наше маниакальное накопление богатств, — продолжал Цеда, — наш бесконечный прогресс. Как будто движение есть цель, а цель всегда правомерна. Неумение сочувствовать, которое мы зовем «реализмом». Крайность наших суждений, наша самоуверенность — все это бегство от смерти. Великое отречение, замаскированное пышными словесами и эвфемизмами. Храбрость и жертвенность, пафос и неудача, как будто жизнь — это соревнование, в котором можно выиграть. Как будто смерть — арбитр смысла, миг последнего суда… а ведь его решение выносится, но не вручается подсудимому.
— Вы хотели бы культа смерти, Цеда?
— Тоже бесполезно. Не имеющий веры в смерть все равно умрет. Я говорил о систематическом отречении, поистине систематическом. Сам ткань нашего мира, в Летере и, может быть, повсюду, искажена этом… отсутствием. Оплот Смерти должен существовать, ты понимаешь? Важно? Лишь это и важно. Он должен был существовать раньше. Может быть, один бог, скелет на костяном троне, и вместо короны мелькание холодных мошек над его черепом. Но вот мы? Мы, не придавшие ему никакой формы, никакого места в схеме сущего.
— Может быть, потому, что это самая противоположность существования…
— Не так, Брюс, не так. Возьми меня Странник! Смерть окружает нас повсюду. Мы ходим по ней, вдыхаем ее, пьем ее суть. Она в наших легких, она в крови. Мы ежедневно вкушаем ее. Мы процветаем в разгар упадка и разложения.