За дверью ванной комнаты послышалась какая-то возня – судя по звукам, Норма открыла кран, налила воды в стакан – и бросила в него таблетку аспирина.
Он снова взглянул на кровать, от которой веяло холодом вечных льдов, – и его пробрала дрожь.
Свет в ванной погас. Конвей повернулся и вышел из спальни.
Целый час он просто молча сидел. А потом набрал новый телефон.
Не сразу, но номер все же ответил. И тут началось…
На этот раз шепот и вздохи были такие, что смогли бы разбудить и мертвого. Чувственные придыхания множились и наслаивались… Сначала один голос, потом – два, потом – три, четыре, и десять, и двадцать переплетались между собой и перебивали друг друга.
Здесь были голоса всех девушек и женщин, которых он всегда желал и никогда не имел. И тех, которых сначала желал, а потом уже и не желал. И все они вздыхали, стонали, и плакали, и смеялись, и насмехались…
Как ни странно, ему слышался шум моря, но не тот, мирный, когда легкий прибой встречается с приливом. Это был совсем другой шум, как будто вместо ливневых вод из водостока прямо в океан хлещет поток человеческих тел… Воображение рисовало ему, как они сталкиваются, бьются друг о друга и падают… Потом встают – и снова падают, и что-то шепчут, как в бреду, и опять поднимаются, и продолжают свой безумный бег с препятствиями. И с каждым разом их падение все ниже и ниже… А в самом конце его – бурлящее варево из тел, в котором все стонут, мечутся, срываясь, карабкаются по головам и в экстазе хватаются за чьи-то конечности, как будто это ноги воздушных гимнастов, извивающихся на своих трапециях и выделывающих в ночи свои акробатические этюды… О, эти сладкие качели, эти туда-сюда-обратно, эти взлеты, падения и прыжки из-под самого купола… Когда ныряешь на самую глубину, телом прокладывая себе путь, расталкивая чьи-то руки, ноги и туловища! О, этот безумный плотский хор… Эти пальцы, извлекающие музыку из самых сокровенных струн, рожденные, чтобы лапать, щупать и обнимать… И наконец – тысячи воплей освобождения. Трюмы разгружены, все падают на освежающие простыни и лежат, подставив себя ночной прохладе. И наступает полная тишина – по крайней мере для людей. Потому что собаки всегда в ней что-то находят и с самым серьезным видом гавкают…
В этот момент прозвенел звонок.
– Оплата наличными!
– Это ты Смит, грязный подонок! – сказал Конвей.
– Уж какой есть. Ну, что скажешь?
– Нет уж, это ты скажи мне наконец, чьи это были голоса?
– Да ничьи. Вернее, всех подряд – далеких и близких, высоких и низких. Вспомни свое провинциальное детство, когда соседи пыхтели и стонали за стенкой, а ты лежал и слушал.
– Но почему все они на связи одновременно?
– Да потому что трусы и хлюпики всего боятся. Особенно собственной жадности и ненасытности. Это про них – дистанционная борьба сумо, кикбоксинг и массажные матрасы… А еще – потная галерка субботних шоу, кинотеатры под открытым небом, выключенные моторы, машины, которые раскачиваются и скрипят, как пружинные кровати, – и натужное кряхтение, и изнасилованные старлетки…
Конвей молчал.
– Ну, и что ты молчишь, как рыба об лед? Думаешь, как бы незаметно свалить с вечеринки?
– Какой еще вечеринки?
– А такой, на которой все могут говорить и делать все, что хотят, и при этом никто их не видит. Здесь все равны: и старая дева из Вермонта, и алкаш из Рено, и пастор из Ванкувера, и звонарь из Майами, и стриптизерша из Провиденса, и директор колледжа из Канкаки…
Конвей молчал.
– Ну, что ты скис? Пасуешь перед фактами? Пытаешься уйти от реальности? Впрочем, не хочешь – не плати. Но тогда клади трубку!
Конвей все молчал.
– Эй! Пока! Отключайся. Можешь обругать меня напоследок – и быстро в койку, мять жену! Как, ты еще до сих пор на проводе? Все-таки не дают покоя пикантные деликатесы свободной любви? Весь горишь, температура под сорок? Смотри, считаю до трех… После этого – тройной тариф. За ночной-то сеанс. Один… Два…
Конвей прикусил губу.
– Ага, попался? – глумливо проблеял Смит. – Попался! А ну, посмотри на себя в зеркало!
Конвей повернулся к висевшему на стене зеркалу и увидел там чье-то красное, потное лицо с глазами, вылезающими из орбит.
– Ну что, хорош? – рявкнула трубка. – Морда – хоть прикуривай, челюсть – набок, сам весь в поту, глаза – как на параде в честь Дня независимости!
Конвей вздохнул.
– Так да или нет? – проорал Смит. – Последний раз спрашиваю! Или вешай трубку, или твоя постель сгорит в огненной лаве Кракатау! Да или нет? Рожай!
– То есть ты хочешь сказать, что несколько десятков человек одновременно находятся на связи?
– Бери больше – тысячи! И с каждым днем их количество растет. Одни рассказывают другим – и все это нарастает как снежный ком. Не знаю уж, кто там рулит этим ночным беспределом, но, согласись, идея неплоха – запустить всех в одну большую ванну, причем вместе с деньгами. Всех полуночников с голодными глазками, всех брошенных любовников и тайных эротоманов… Ведь ты никогда не узнаешь, с кем говоришь. Вот эта дама, тетка или девица, которая кричит сейчас в экстазе, может, она вообще старая дева, какая-нибудь школьная училка? Или твоя вечно унылая тетя, которая, как только муж заснет, сразу шасть – и за телефон! Или твой любящий папаша, да еще как любящий, самый примерный «ночной семьянин»… Ведь «ночная семья» – это дело серьезное. Попробуй-ка вопить, стонать, выплевывать чьи-то волосы и истязать матрас всю ночь до самого рассвета… И так каждую ночь. Ты только представь! Десять тысяч единиц свежей христианской плоти, слегка надкушенной Фрейдом, – и ее с хрустом пожирают львы, пантеры и оцелоты быстрых свиданий… Привет-пока – и никаких обязательств! А пожираемые сами кричат и просят: съешьте нас, убейте, залюбите до смерти! Умоляем – убейте! О, спасибо, еще… Ты слушаешь?
– Да, слушаю, – шепотом сказал Конвей. – А они когда-нибудь встречаются?
– Никогда. Разве что случайно.
– А где?
– Как говорят: где есть мыши, там есть и кошки… Другое дело, что они действительно не хотят встречаться. Знаешь ли, там творятся такие страсти-мордасти, что их с трудом выдерживают железные провода! Они же, как животные. Ты только послушай, как они воют – не хуже шакалов…
Из трубки донеслись звуки безумного вакхического хора: «Да, да… Еще! О! Да-а!»
– Что, хороши яблочки? – вклинился Смит. – Налетай – прямые поставки из рая. Свежие яблоки «От Змея». По ночному тарифу… Гони монету – и ты в виртуальных садах Эдема…
– Перестань! – сказал Конвей.
– В смысле – еще немного оттянуть удовольствие? Еще сильнее раззадорить твой ненасытный пах? А ты приползешь потом на карачках благодарить старого греховодника?
– Нет, все-таки я убью тебя…
– А вот и не убьешь. Я увернусь быстрее, чем ты выстрелишь… Уважаемый клиент! Ваш звонок очень важен для нас. Оставайтесь на линии. Приятного отдыха. Чао!
Щелк! И Смит отключился. Вместо него в уши ему ворвался раскаленный вихрь страсти, от которого плавился мозг. Теперь ему казалось, что вокруг него ритмично вздыхает весь мир.
Он поднял взгляд и обнаружил, что жар его пылающих щек бросает отсвет на стены.
Трубка выпала у него из рук и осталась лежать, издавая свои недвусмысленные охи и вздохи, а сам он, пошатываясь, поплелся к постели. Лицо его горело так, что свет можно было не включать.
Он лег на кровать и зажмурился, чтобы выбросить из головы все эти навязчивые «О-о-о…» и «А-а-а», но, как только ему удалось немного провалиться в сон, он услышал, как вдалеке звякнула металлическая крышка канализационного люка… В ту же секунду он открыл глаза и повернул голову на звук.
В соседней комнате он увидел Норму, которая стояла, прижав к уху телефонную трубку. Лицо ее было белым как мел, глаза зажмурены, как будто она испытывала страшную физическую боль. Ее уже качало, а она, затаив дыхание, все слушала и слушала…
Он приподнялся в кровати, чтобы позвать ее, но в этот момент Норма схватила телефонный шнур и вслепую, прямо не открывая глаз, выдернула из розетки все охи вместе со вздохами…
Сонно пошатываясь, она добрела до ванной. Он услышал, как она встряхнула пузырек с таблетками аспирина, а потом ссыпала всю упаковку в унитаз и бросила на пол пустую склянку. После этого она три раза спустила воду. Потом подошла к постели и, немного постояв, забралась под одеяло.
Прошла целая вечность, прежде чем она тронула его за локоть. И еще одна вечность – до того момента, как она вздохнула. Вздохнула!
– Ты не спишь? – прошептала она.
Он молча кивнул в темноте.
– А может быть… – еще тише прошептала она.
Он лежал и ждал.
– Иди ко мне! – совсем еле слышно шепнула она, и он услышал, как шумно она дышит…
Осенний день
– Как же тоскливо осенью разбирать чердак… – Мисс Элизабет Симмонс покачала седой головой. – Не люблю я октябрь. Деревья облетают. Небо какое-то блеклое, как будто выгорело… – Она стояла у подножия лестницы, и весь ее вид выражал сомнение и нерешительность. – Только тут уж ничего не попишешь: октябрь все равно приходит, а сентябрь надо вырывать из календаря…
– А можно я оставлю его себе? – спросила Джульетта – темноволосая девочка, племянница мисс Симмонс, которая как раз держала в руках вырванный месяц.
– Интересно, интересно, что же ты собралась с ним делать… – сказала мисс Элизабет Симмонс.
– Потому что если говорить взаправду, то сентябрь не прошел, да и вообще никогда не пройдет… – Девочка подняла календарь над головой. – Я ведь про каждый день помню, что когда было.
– Ну, если так судить, то он прошел, еще даже не начавшись, – поджав губы, сказала мисс Элизабет Симмонс, и ее выцветшие серые глаза подернулись дымкой. – Я-то вот вообще ни про что не помню.
– Значит, так… В понедельник я каталась на роликах в Шахматном парке, во вторник ела шоколадный торт у Патрисии Энн, в среду получила восемьдесят девять баллов за диктант… – Джульетта засунула листок от календаря в карман блузки. – Это было на этой неделе. А на прошлой поймала в ручье рака, качалась на лиане, поранила руку гвоздем и свалилась с забора. И это все я успела сделать до пятницы!