– Понятно! – сказал Уилл.
– Что вам понятно, сэр? Слушайте и не перебивайте… Когда скептики спрашивают нас о наших генетических корнях, мы, конечно, все отрицаем. Говорим, что мы – черно-белые привидения из Интернета и что мы воскресли, как Лазарь…
– Как две горошины в одном стручке! – вставил Стэн.
– И все же в это трудно поверить… – начал я, но Лорел меня перебил:
– А в это и не надо верить, сэр… Это надо знать! Возьмите гусениц и бабочек. Кажется, между ними нет ничего общего, но вы-то знаете, что это не так. А как вообще возникла Жизнь на Земле? Почему мертвый камень ожил, когда в него ударила молния? Как случилось, что электрические разряды в облаках привели к зарождению жизни – живой, копошащейся, да еще и пытающейся познать саму себя? Да фиг его знает как, говорят ученые. Случилось – и случилось. Науке об этом ничего не известно. Так же и мы. Появились – и появились. Ни начала, ни конца – не гусеница, не бабочка…
– Я вам больше скажу… – свистящим шепотом сообщил Стэн. – Олли и я, то есть я и Олли, мы будем жить вечно.
– Вечно? – переспросил я.
– Разве не об этом вы все когда-то мечтали? Помню, когда мы ставили водевили в Лондоне и Дублине, зрители хором кричали: «Стэн! Олли! Пожалуйста, не умирайте никогда!» Ну вот, кажется, оно сбылось… – Стэн сморгнул слезинку из глаза. – Мы отправились в свое последнее прощальное турне, и по условиям контракта оно будет длиться… вечно! – захлебнувшимся фальцетом закончил он.
– Вечно… – эхом отозвался чей-то шепот.
– И куда же вы отправитесь теперь? – спросил я.
– В системе Альфы еще много планет. По крайней мере восемь из них – обитаемые, на семи есть небольшие поселения. Это тысячи больных Одиночеством, которые ждут, когда же к ним прибудут спасители цивилизации и привезут хоть немного веселья. И они нас дождутся!
– Я понял, вы – родные братья Иисуса Христа, только без распятия… Любимые межгалактические сыновья Господа… – прочувствованно сказал Уилл.
– Говорите, говорите! – воскликнул Стэн. – Как жаль, что мы не знали раньше, кто мы: я бы стал еще сильнее дурачиться, а Олли – еще сильнее надувать щеки!
– Что за чушь! – возмутился Олли.
– Это не чушь! – сказал Стэн.
– Ну, все! – Олли раздраженно замахал руками. – Говори пока-пока – и уходим. Местным ирландским сироткам пора на ужин. А Стэна и Олли ждет «Destruction Derby»[54]. Не правда ли, Стэнли?
– Вы что, никогда не отдыхаете и не спите? – спросил я.
– Извините, слишком много дел.
– Пока-пока!
– Подождите!
Я вышел из-за стойки, чтобы пожать их черно-белые руки – и они оказались теплыми.
– Удачи! – сказал я.
И они направились к выходу – вразвалочку, кувырком, семеня и подпрыгивая одновременно.
Остаток вечера они провели, подвиснув в лазерных лучах Виртуальных Реальностей, где их ждала богатая культурная программа, включающая:
1. Встречу с гориллой на шатком мостике через глубокое ущелье.
2. Чудесную возможность увязнуть в цементе и утонуть в пучине.
3. Бегство от сумасшедшего, который кричал, что поотрывает им головы, а ноги завяжет узлом.
4. Два прыжка через забор – удачный для Лорела и неудачный для Гарди и самого забора.
В финале этого действа очень серьезный и исполненный достоинства Оливер Гарди появился вверху парадной лестницы, держа в руках огромный торт, утыканный горящими свечками. Увы, в таком виде ему удалось просуществовать лишь одну ступеньку – уже на второй он споткнулся, и вся конструкция, включающая торт, свечки и самого Олли в сопровождении диких воплей, рухнула вниз, после чего, пролетев, как в замедленном кино, всю лестницу, приземлилась прямо на обеденный стол, где состоялась дружеская встреча лица Олли с тортом. Далее события развивались следующим образом: не выдержав накала страстей, стол проломился, торт и Олли свалились на пол, на них со стен посыпались картины, затем с потолка на все это упала люстра – и уже сверху приземлились горящие свечки! И вдруг – раз! Картины прыгнули обратно на стены, люстра вознеслась к потолку, торт снова стал тортом, а Олли, пятясь задом, вновь оказался на верхней ступеньке с тортом в руках. Весь его невинный вид словно говорил: ну, мы-то с вами понимаем, что это все была неправда, а вот сейчас я пройду по-настоящему, без всяких там падений и воплей… Внимание! И он снова отправился вниз – уверенной походкой человека, которого всегда окружают шаткие столы, ненадежно закрепленные картины и люстры с дополнительной функцией гильотины…
Альфа Центавра буквально потонула в аплодисментах.
– Ну, когда же, когда вы приедете к нам еще? – спросил я.
– Как только вы почувствуете, что мы вам опять нужны, – сказал Олли. – Когда вам уже невмочь пересилить Беду, когда подступает Отчаяние… Ну что ж, друзья, теперь уж нам точно пора? Кто помнит волшебное слово? Что сказал постовой, когда мы застряли на нашей колымаге прямо посреди улицы?
Стэн и Олли взяли в руки котелки.
– Олли, ты сейчас должен теребить галстук, – напомнил я.
Олли стал теребить галстук.
– Стэн, а ты должен поправить чубчик.
Стэн послушно встряхнул головой.
И тогда, набрав в легкие побольше воздуха, я проорал:
– А ну, валите отсюда, живо, пока я вам штраф не впаял за создание помех на дороге!
После этого, подпрыгивая и нахлобучивая на ходу свои котелки, Лорел и Гарди скрылись из виду.
Не скрою: слезы отпустили нас только на третьей порции бомбейского джина…
Объедки
С весьма недовольным видом Ральф Фентрисс повесил телефонную трубку.
Его жена Эмили, мирно читавшая за завтраком утреннюю газету, подняла глаза и отвела от губ кофейную чашку.
– С кем это ты говорил? – спросила она.
– С Берил, – хмуро пробурчал он.
– С Берил?
– Ты должна ее помнить. Подруга Сэма. Даже, скорее, гражданская жена. В смысле была. Берил… Берил… нет, фамилию не помню.
– А я помню… – сказала Эмили Фентрисс, намазывая на тост масло. – Кажется, ее звали Берил Вероника Глас. Ну да, Вероника… Эй, что с тобой? Голова?
Ральф Фентрисс потрогал рукой свой недовольно нахмуренный лоб.
– Вот ведь не было печали! – проворчал он. – И как только она на нас вышла?
– А что ей надо-то, этой Берил Веронике Глас?
– Нас ей надо, – сказал он, потирая рукой брови.
– Нас? – Эмили отложила свой тост.
– Приглашает нас вместе пообедать.
– Ну и дела!
– И не говори.
– Сколько уже лет-то прошло? Когда Сэм умер, не помнишь?
– Да уже года три назад. Или четыре. Наверное, все-таки четыре.
– А может, мы можем не пойти? В смысле обедать с ней?
– Интересно, как ты это себе представляешь?
– Да… Ну и дела… – вздохнула Эмили Фентрисс.
– И чего они мне названивают? – проворчал Ральф Фентрисс, усаживаясь за столик в ресторане. – Какие-то бесконечные бывшие, старые подружки дочерей и их любовники, чокнутые поклонники, не очень близкие приятельницы, друзья друзей и родные знакомых… Вот скажи: что мы с тобой вообще здесь делаем? Где эта Берил?
– Если я правильно помню, – сказала Эмили Фентрисс, которая между делом допивала уже второй бокал шампанского, – она никогда не отличалась пунктуальностью. А по поводу того, почему все тебе названивают, так это потому, что ты всегда отвечаешь на приглашения.
– Но я же не могу просто бросить трубку!
– Да ладно, делов-то: говоришь, что перезвонишь потом, а сам не перезваниваешь.
– Не, я так не умею…
– А не умеешь, так неси свой крест спокойно и не возникай.
– Ладно уж, кто бы говорил… Ты сама-то часто людям не перезваниваешь?
– Знаешь, я как-то попроще на все это смотрю. Нет, у меня, конечно, тоже где-то глубоко внутри спрятано «доброе сердце». Но сверху я толстокожая, как бегемот.
– Это ты-то?
– А что? Стоит только дать слабину – и все алкаши в баре будут воспринимать твое появление как Второе пришествие Христа… Каждый бомж будет уверен, что твой священный долг – спасти его заблудшую душу… Проститутки станут требовать, чтобы ты вытащил их из бездны порока, политики – вешать тебе на уши какую-нибудь кисло-сладкую лапшу, а бармены – рассказывать тебе историю своей жизни, вместо того чтобы выслушивать твою… Знаешь, таким обалдуям даже полицейские не выписывают штраф – из жалости. Да что там полицейские – раввины приглашают их к себе на пятницу, не смущаясь тем, что они баптисты…
– Может, хватит уже? – сказал он.
– Должна же я была выпустить пар! Это ведь ты у нас… кто ты там у нас?
– Лауреат ежегодной премии «Доброе сердце», учрежденной Обществом Красного Креста…
– Вот и радуйся! Ой… Кажется, это она.
– А-а, Берил Вероника! – с фальшивой радостью воскликнул Ральф Фентрисс.
– Можно просто Берил, – тихо отозвалась вновь прибывшая, которая, следует признать, была очень молода и очень хороша собой.
– Ну, присаживайся, присаживайся…
– Присаживаюсь, как видишь. Что у вас тут – шампанское? Бокал, конечно, мог бы быть и побольше… Ну, чего ты ждешь? Наливай.
Он доверху наполнил ее бокал, так что вино едва не перелилось через край.
Мгновенно опрокинув его, она сказала на выдохе:
– Еще, пожалуйста!
– Кажется, вечеринка обещает быть долгой… – процедила сквозь зубы Эмили Фентрисс.
– Извини, если что не так… – сказала Берил Вероника Глас.
– Да чего уж там – наливай. И мне тоже.
С улыбкой, в большей степени напоминавшей оскал смерти, Ральф Фентрисс наполнил бокалы им обеим.
– Здорово, что все мы опять собрались, – кисло сказал он.
– Все, да не все… – вздохнула Берил Вероника Глас.
– Сколько уже прошло?
– Четыре года один месяц и три дня, – ответила она.
– Это со дня нашей последней встречи?
– Нет, со дня его смерти.
– Ты о Сэме?
– Не спрашивай. Лучше налей мне еще…
Он налил.
– Что, все еще не отпустило? Ну, Сэм?
– Сэм никогда меня не отпустит.