– Но он ведь уже давно…
– Знаешь, у меня полное ощущение, что смерть тут не при делах. Вот скажи: можно ли привлечь покойников к суду за приставания?
– Не знаю, как-то не думал об этом. Сэм – он же всегда был живчик, наверное, остался таким и после смерти. Но, собственно… – Фентрисс взглянул на часы. – Почему ты позвонила именно нам?
– Потому что у меня появился новый бойфренд.
– Что ж, я рад за тебя!
– Да нечему пока радоваться. Мы с ним уже больше года друг друга мучаем. Мы как будто стоим на краю обрыва и никак не решаемся спрыгнуть. Тянемся, тянемся друг к другу… Год прошел, и еще два месяца. И все одно и то же: только посмотрю на него – и сразу реветь. Это точно Сэм. Я знаю, это его штучки…
Ральф Фентрисс основательно отхлебнул шампанского и вкрадчиво сказал:
– Хочешь, я дам тебе совет? Твоему новому другу надо просто… чтобы ты ему отдалась, и тогда есть шансы, что эта… гм… эта крышка гроба захлопнется.
– В смысле?!
– Ну, если ты отдашься ему, займешься с ним любовью – в самом прямом библейском смысле, то только тогда Самуил, Сэмми, Сэм и иже с ними… сможет умереть. Ибо сколько же можно… – добавил он.
Некоторое время Берил Вероника Глас пыталась испепелить Ральфа Фентрисса взглядом, а он при этом сидел, напряженно уставившись в тарелку.
Потом она зарыдала.
– Только не это, пожалуйста… – попросил он.
– Ладно, не буду… – давясь, сказала она, при этом слезы продолжали беззвучно капать у нее из глаз.
Наконец она успокоилась и опустила глаза в тарелку.
– Боже, что стало с моим салатом!
– Ну, его и так не мешало бы подсолить… – натянуто улыбнулся он.
– Наверное, – сказала она, – а некоторым не мешало бы и добавить перцу…
– Это ты про кого?
– Про своего нового бойфренда. С которым мы так ни разу и не…
Фентрисс заказал бутылку хорошего вина, дождался, пока ее откроют и разольют, и сказал:
– Пора!
– Наверное.
– Да что я тебе говорю – ты же сама все понимаешь. Пора заколотить крышку и засыпать могилу.
– Не-е-т! – Берил завыла, и из глаз у нее снова потекли слезы.
– Прости, я не хотел… – сказал он.
– Нет, не извиняйся! Кто-то должен был мне это сказать. А ты правда думаешь, что это нормально?
– Ты о чем?
– Если я ему отдамся? Ты же был его лучшим другом. Поэтому у тебя я и прошу разрешения…
– Какого еще разрешения?! Тебе не требуется никакое разрешение!
– Нет-нет, я так не могу, как ты не понимаешь! Сэм ведь так тебя любил, и ты его тоже, вы столько времени провели вместе, вы все друг о друге знали с тех пор, как пошли в школу… И бизнес у вас был общий, и женщины вам нравились одни и те же, ну, ты же сам все знаешь! Ты был Сэму вместо семьи! У кого еще, скажи, мне просить… развода?
Фентрисс в изнеможении откинулся на спинку стула.
– И это после стольких лет? Ты хочешь не просто расстаться или разъехаться, а обязательно развестись и развенчаться?
– Да, именно развенчаться! Мы все: и он, и вы, и я – мы были как будто повенчаны друг с другом. Невозможно поверить, что этого больше нет. Это как наваждение… Иногда часа в три ночи у меня звонит телефон, и я боюсь подходить. Мне кажется, что это он. Звонит, чтобы сказать: я люблю тебя…
– Но это не может быть он.
– Откуда ты знаешь, а вдруг может? И утром, когда завтракаю, я тоже никогда не беру трубку! Завтраки – это… У нас были такие удивительные завтраки… Такие обеды… Мы шли в «Grand Cascade» или ехали куда-нибудь за город – в «Hotellerie du Basbreau» или даже в «Pierrefonds», где дают только сэндвичи, но у нас всегда было с собой такое хорошее вино, что с ним даже простые сэндвичи шли на ура… А еще «Hotel de la Poste» – в Авиньоне, кажется… Или нет? Где еще может быть во Франции «Hotel de la Poste»?
– Я не… – попытался вклиниться Ральф Фентрисс. Но она продолжала:
– Ну, неважно… Помнишь тот потрясающий томатный суп? Сэм еще придумал класть на него сверху плоский сухарик, как будто это лед, а потом ложкой прорубать прорубь, чтобы прорваться внутрь… Как-то раз мы заказывали его три раза подряд и после каждого выпивали по бутылке «Le Corton». Нам тогда очень повезло, что в отеле нашелся свободный номер; возвращаться в Париж мы были уже не в состоянии. Ты еще тогда лег спать в ванной…
– Просто не хотел вам мешать…
– Сэм тогда сказал тебе: давай ложись с нами – только отвернись…
– Эх, старина Сэм…
– Он – такой…
– И не говори. Эмили, дорогая, кажется, это было еще до тебя.
– Да ладно придумывать… – поджала губы супруга. – Это было шесть лет назад. Уилме тогда только исполнилось четырнадцать.
– Хм…
– Не бери в голову. Я же сама тебя отпустила. Сэму всегда было позволено все…
– Эх, старина Сэм… Но я, кстати, честно просидел всю ночь в ванной – не только «отвернулся», но и заткнул салфетками уши.
– Надеюсь, мы ничем не задели твое самолюбие…
– Знаешь, от стонов и воплей в постели еще никто не умирал.
Он в очередной раз наполнил бокалы.
– А помнишь, как Сэм предложил мэру Парижа перекрасить Эйфелеву башню в другой цвет? И они ее перекрасили. Вот это было круто! Особенно когда они установили освещение – в такой чудесной теплой гамме, повторяющей оттенки мрамора на облицовке большинства парижских домов… А еще он пытался отстоять старые обшарпанные автобусы с открытыми задними площадками – с них было так удобно окликать девушек, проезжая по улицам Парижа…
– Вот это точно!
– А ты помнишь, что именно он и никто другой – и даже не Общество любителей Хемингуэя – именно он убедил журнал «Weekly Tour» включить в список достопримечательностей бар Гарри на маленькой улочке возле «L’Opera». Там были отличные хот-доги и очень дешевое пиво, но главное – там работал бармен, который лично помнил Папашу… А потом ему удалось обработать управляющего отеля «Ритц», что неподалеку за углом, на Place Vendome, чтобы он восстановил там бар «Хемингуэй» – с тем же мягким освещением в теплых, почти тропических тонах, с большим портретом Папаши, с его книжками на полках и с непременной граппой в меню, которую вряд ли бы стал кто заказывать, если бы это не был любимый напиток Папаши! А помнишь, как Сэм выиграл конкурс в «International Herald Tribune» – «КТО НА САМОМ ДЕЛЕ ПОХОРОНЕН В МОГИЛЕ НАПОЛЕОНА?», доказав, что это генерал Грант?[55] А еще он…
– Ну, хватит, хватит… – сказал Ральф Фентрисс. – А то сейчас охрипнешь. Надо промочить горло.
Она вдруг с удивлением заметила, что на бутылке, из которой он разливал, написано… «Le Corton».
– Это же то самое вино, которое мы пили в Авиньоне!
Не веря своим глазам, он уставился на этикетку.
– Интересно, и как это я умудрился заказать именно его?
По ее щеке сбежала одинокая слезинка.
– Знаешь, что я думаю? – сказал он.
– Что?
– Сдается мне, что ты действительно любила Сэма.
– Да! И теперь мне нужна помощь. Помоги мне его изгнать! Расскажи мне о нем что-нибудь ужасное – такое, чтобы я сначала перестала его уважать, потом он перестал бы мне нравиться, а в конечном итоге я бы, может, возненавидела его и послала к чертям!
– Сейчас подумаем… Значит, вспомнить что-нибудь реально мерзкое, за гранью добра и зла… Сейчас… М-м-м… Э-э-э…
– Ну и?..
– Ты знаешь, ничего не придумывается! Сэм, конечно, был тот еще фрукт. Хам, грубиян и бабник – все при нем. Но все эти недостатки выглядели в его исполнении едва ли большим преступлением, чем, скажем, надеть гетры, охотничью шляпу или яркие туфли к строгому офисному костюму. Какую бы гадость он ни сделал, все сходило ему с рук. Все только говорили: ну, Сэм, ну поросенок! Нет, вы слышали? Он неисправим… Вот черт, я бы так не смог. Из любой фигни он мог сделать произведение искусства. Или выдать ее за новый проект. Вы застукали его, как он писает с крыши? Ну что вы, как вы могли такое подумать – это он определяет, какая будет завтра погода. А ты – обнаружил его в постели со своей любовницей? Подумаешь! Подмигнет тебе, как четырнадцатилетний пацан, и скажет: ну ты че, чувак, я же просто хотел выяснить, что ты в ней нашел. Все нормально, чувак, я проверил! Одобряю! И сделает ручкой. А ты будешь смеяться, просто стоять и ржать, и тут же забудешь, что только что был готов его убить… А помнишь, как на 200-летие Французской революции он специально приперся во Францию, чтобы ходить там по парижским друзьям и всем сообщать, все Революции начиная с первой – сплошной провал? А потом, чтобы его не убили сразу на месте, перечислял по пунктам аргументы: а) Французская революция закончилась террором и Наполеоном, так? б) монархия пришла и ушла, так? в) в 1870 году парижские коммунары за городом сражались с пруссаками, а в городе воевали друг с другом, было? г) 1914-й? Опять поражение! А кто спас Францию? Мы! д) 1940-й, 1944-й? Опять мы воевали, и мы привели Де Голля в Париж. А? Что скажете? Поражение за поражением! При этих словах его парижские друзья уже начинали хвататься за ножи, как вдруг он говорил: и что же, скажите, сделали французы после всех этих поражений? А? Они создали самую удивительную страну на земле! И самый красивый город, который только был в истории – Париж! После чего друзья, конечно, прятали свои ножи и с криками «Сэм! Сэм!» бросались его целовать! Эх!
Теперь уже слезы бежали по его щекам. А она сказала ему его же словами:
– Знаешь что? Сдается мне, что ты тоже его любил!
– Не то слово – я даже ревновал его к тебе. Только не говорите никому…
– Ну что ты – рот зашьем на замок… – ехидно сказала Эмили Фентрисс, наливая себе еще вина.
Берил Вероника Глас допила свой бокал, потом облизала губы и, перегнувшись через стол, чмокнула Ральфа в щеку.
– Спасибо за вечер… – Она встала и попыталась открыть кошелек.
– Да не надо! – сказал Ральф, – Лучше скажи, что сейчас будешь делать?
– Прямо сейчас позвоню своему бойфренду.
– И что скажешь?
– Скажу про то, о чем мы сегодня говорили. Что хочу ему отдаться.