кажется, так было – и будет всегда. А потом вдруг раз – и полная пустота! И ни одного придорожного щита, как будто их повыкорчевал какой-то сумасшедший дантист… И нечего больше декламировать по дороге из Туляремии в Таос… И не на что пустить струю, напившись по дороге шипучки… У нас с братом всегда было разделение: я целился в слово «Burma», а он – в «Shave»…
– Фу! – сказала Эльза.
– Тем не менее… – Я прислушался к тающему вдали громыханью сумок, груженных живым литературным словом. – Просто умираю, как хочу дожить до этого момента… – шепотом сказал я. – Хочу! Хочу эту чертову темную грозовую ночь!
– Понятно… – сказала Эльза.
Как там принято говорить, гора родила мышь? Представить сложно, но примерно так оно и вышло. То, что на старте было подобно ракете из фильма Сесила Б. Демилля[62], в итоге обернулось позорным пшиком сырой петарды, неудачно запущенной в День независимости.
Да, мы запустили беспрецедентный литературно-дорожный проект Бреда, получивший название «По дороге кто куда». Как и предполагалось, я забил первый столбик, ознаменовавший начало самого длинного романа со времен Аппоматокса[63]. Интрига была строго соблюдена. Следующие главы ожидались на дорогах, ведущих в Кансил-Блаффс и Хила-Бенд. Повествование было прервано прямо на точке кипения. Вернее, на палочке с точкой, коей является восклицательный знак…
Первое время – ноль эмоций. А потом вдруг – целый взрыв!
Толпы путешественников, как цунами, хлынули по дорогам Америки вдогонку за романом Бреда, декламируя фразы и разыгрывая сцены, едва за нашей командой успевала осесть пыль. Каждый день появлялись все новые и новые щитки, неся одним персонажам лютую погибель, а другим – небывалые успехи…
У Бреда даже брал интервью один критик из «Chicago Times», правда, впоследствии оно пало жертвой кровожадного редактора, который оказался исследователем творчества Йейтса[64] и Поупа[65]. Но, как бы там ни было, главное свершилось: трасса Шестьдесят шесть обрела свою былую славу. Продажи авиабилетов резко упали: люди массово пересели с самолетов на автобусы. Автозаправочные станции вырастали как грибы после дождя. Мотели не успевали повышать цены. Нескончаемый поток домиков на колесах, набитых потенциальными покупателями поздравительных открыток, послушно змеился из Омахи в Угалугу… Появились даже CliffNotes[66] с кратким содержанием этого безостановочного придорожного повествования, ведущего вон от того столба – и до воскресенья…
И вдруг – катастрофа! Примерно на полпути между перевалом Доннера и Долиной смерти живительный литературный источник внезапно иссяк…
Волшебные струи мгновенно превратились в едкую щелочную пыль.
По всей земле, как обглоданные кости, белели никому не нужные дощечки с существительными, глаголами и прилагательными.
Я уже подумывал о том, чтобы купить билет на самолет или срочно угнать какой-нибудь грузовик, как тут дверь моего кабинета со стуком распахнулась. На пороге стоял Бред, вернее, то, что от него осталось. Бледный, с трагически сцепленными зубами – и с двумя огромными сумками, оттягивающими ему руки чуть ли не до самого пола.
– Бред! – воскликнул я.
– Вот именно, – сказал он, – Бред… По-другому не скажешь.
– Заходите скорее! Что случилось?
– Вы уже сказали все сами.
– Это ваш роман? – спросил я, указывая на сумки.
– Скорее, его останки, – слабеющим голосом сказал он и высыпал содержимое сумок на пол.
Это были опилки! Килограммов пятнадцать мелких древесных опилок.
– Ничего не получилось, – вздохнул он.
– Что, вас покинуло вдохновение? Затор в мозгах?
– Вы угадали – затор! – сказал он. – Но не в мозгах, а на дороге…
Он перевернул над моим столом одну из сумок, чтобы вытряхнуть остатки со дна. На некоторых плохо перемолотых кусочках можно было прочесть отдельные буквы, а на одной даже целый предлог «над»…
– Затор? На дороге? – тихо переспросил я, машинально отряхивая древесную пыль с подлокотника кресла.
– Мне и в голову не могло прийти, что кому-то могут не понравиться яркие всполохи моих мыслей, расцветающие прямо на обочине… – патетическим шепотом сказал Бред. – Из-за этой вкусовщины мне приходилось пропускать целые участки с фермами, а кое-где и целые графства! Местные шерифы тоже не отличались тягой к чтению и требовали немедленно убрать щиты. А еще всякие женские общественные организации, которые вопили, что мой опус ipso facto[67] является чудовищным преступлением… Что это якобы «секс к чаю» и «сплошные булочки да батоны». Ладно бы просто говорили! Эти доморощенные цензоры вероломно выдергивали мои столбики целыми пачками… Но даже это не самое страшное. Появились плагиаторы, которые просто воровали мой роман по кускам!
– Плагиаторы?!
– Они крали все: идеи, замысел, фрагменты текста! В Талсе однажды ночью тиснули сразу километров восемь, а на следующий день это все загадочным образом всплыло в Талахасси, к радости местных аллигаторов! В результате шериф города Талахасси, который украл этот кусок, стал супезвездой! Он попал в шоу Опры! И как я теперь докажу, что он украл это у меня? Я попытался отбить похищенное, но поборники книжной нравственности прострелили мне покрышки! Тогда я сказал им, чтобы они засунули себе эти дощечки в… в общем, сами знаете!
Голос его сорвался.
– А еще – этот… разбой на большой дороге. Это откровенное убийство… – шепотом сказал он.
– Убийство?! – воскликнул я.
– Да! Этот чертов Интернет, который убивает буквально все на своем пути! Как бы быстро я ни взращивал свое детище, урожай все равно доставался ему… Они все время опережали меня: бежали впереди, как Страус-бегун, а мне, жалкому Койоту[68], оставалось только тащиться следом сквозь электронный смог! Они же на посту днем и ночью, и им достаточно одного выстрела, чтобы попасть сразу в миллионы экранов. Это как Каспаров, играющий в шахматы с Big Blue[69]. «Компьютер победил чемпиона мира по шахматам!» – вопили на всех углах. И что тут удивительного, если эта их IBM-машина была набита десятками мозгов высочайшего IQ-уровня! Целое осиное гнездо гениев против одного несчастного русского! Со мной получилась примерно та же фигня. Жалкий Хемингуэй-недоучка вышел один против Всемирной паутины. Пришлось срочно собирать манатки и сваливать… Такая вот история. – Он развел руками. – Не знаю, может, отыщется смельчак, который допишет финал – прикончит всех плохих и с почестями похоронит хороших… Лично я – пас. Мне больше сказать нечего.
– Надеюсь, вы сможете найти себе новую работу, – сказал я.
– Ага, заместителем плотника на лесопилке. Иисусу бы точно понравилось… Но долг я вам в любом случае верну – буду высылать чеки каждый месяц…
– А что прикажете делать вот с этим? – спросил я, почувствовав, что вот-вот начну чихать от древесной пыли.
– Набейте подушку. Или откройте муравьиную ферму.
– Да-а… Это был самый длинный, самый захватывающий, самый прекрасный и самый ужасающий роман в истории! – сказал я.
– Жаль, что мы так и не узнаем, чем он закончился…
– Если к вам вдруг придет среди ночи озарение насчет концовки, звоните.
– Не дождетесь! Всего хорошего.
И он ушел, оставив мне два мешка тщательно гранулированного opus magnum.
Сразу после этого в кабинет заглянула Эльза.
– И что мы будем со всем этим делать? – поинтересовалась она.
Я чихнул. Потом чихнул еще раз. И еще.
Стол заметно очистился, зато в воздухе зажглись искрящиеся снежинки.
– «Унесенные ветром»[70]… – сказала Эльза, которой, судя по всему, еще не доводилось видеть романов, летающих по комнате.
– Скорее уж, Джек Керуак – «В дороге»[71]… – Я еще раз чихнул. – Несите веник.
Мандарин
Это было примерно год тому назад. Как-то раз поздним вечером я ужинал в хорошем ресторане – в полном одиночестве, в прекрасном расположении духа, абсолютно довольный собой и своим местом в этом мире (что, согласитесь, совсем неплохо, если вам перевалило за семьдесят). И вот в какой-то момент, когда я уже приканчивал второй бокал вина, мой взгляд вдруг упал на официанта. До этого он не попадал в поле зрения, потому что сновал где-то вдалеке или у меня за спиной.
Мне показалось, что я перестал дышать… Это было как в кино, когда в проекторе застревает пленка и изображение замирает на выхваченном кадре.
Я узнал его, хотя мы не виделись, наверное, целую вечность. Он был того же возраста, что и я, но нет – я не мог ошибиться – это точно был он. Поэтому, когда он подошел к столику, чтобы долить вином мой бокал, я решился с ним заговорить.
– Мне кажется, мы знакомы… – начал я.
Официант вгляделся в мое лицо.
– Да нет, не думаю… – сказал он.
Теперь, вблизи, это было очевидно: тот же лоб, та же стрижка, те же глаза… Прошло уже полвека, а он почти не изменился.
– Это было еще до войны, пятьдесят семь лет назад.
Официант посмотрел в потолок, потом снова на меня.
– Да нет, вряд ли…
– Ну же, тридцать девятый год, – сказал я. – Мне было тогда девятнадцать. Вам, наверное, столько же.
– Тридцать девятый? – Официант еще раз последовательно оглядел мои брови, уши, нос и рот. – Нет, все равно не узнаю…
– Попробуйте представить меня со светлыми волосами и худее килограмм на двадцать. Денег на приличную одежду у меня тогда еще не было. В город выбирался только по субботам, вечером, и обычно ходил слушать уличных ораторов в парке. Там всегда были такие баталии…