Форей проводил их взглядом, после чего сказал:
– Вечер добрый, господин Гингрич. Хорошо у вас, однако, пошло.
– Да? Вы полагаете? Вам правда так кажется? – зачастил Гингрич, которому, судя по всему, было глубоко все равно, насколько далеко залетают его мячи. – Хотя да. Конечно. Добрый вечер, да. Что, уже пора заканчивать?
Форей подождал, пока Гингрич выложит очередные три мяча.
Нет, с ним явно творится что-то не то… Достаточно взглянуть на его лицо. И на то, как он резко выпрямляет руку. И с какой силой сжимает клюшку – вон аж все костяшки побелели… Какой уж там заканчивать.
– Как вы сказали – заканчивать? Да нет, пока еще не пора.
Гингрич, не отрываясь, смотрел на подготовленные для удара мячи.
– Рад это слышать. Значит, у меня еще есть немного времени?
– Да почему – у вас полно времени, – сказал Форей. – Играйте на здоровье. Мне все равно надо закончить с расчетами. А это еще как минимум на полчаса.
– Отличная новость… – Гингрич как следует размахнулся и – чпок! Один удар, второй, третий. – Извините, я знаю, это не входит в круг ваших обязанностей. Но не могли бы вы принести мне еще две-три корзинки?
– Да не вопрос. – Форей сходил и принес ему целых три контейнера, до краев наполненных мячами. – Вот, пользуйтесь.
– Благодарю вас… – сказал Гингрич, даже не подняв на него глаза, поскольку всецело был поглощен подготовкой новых меток. Щеки его пылали, в глазах горел спортивный азарт, как будто он играл с самим собой и все никак не мог у себя выиграть. – Вы необычайно… любезны! – вместе с очередным ударом выкрикнул он.
Прежде чем вернуться в кабинет, Форей прослушал еще три сочных «чпока» и проследил взглядом за тремя длинными траекториями полета.
Через открытую дверь ему было видно, как Гингрич методично наносит удар за ударом, словно бьет не по мячам, а по чему-то еще… Интересно, что бы это могло быть? Неприятности на работе? Сильный соперник? Предательство друга? Форей поймал себя на том, что даже думает уже сериями по три мысли – чпок, чпок, чпок, – и ему стало смешно…
Он попытался сосредоточиться на расчетах, но звуки ударов отвлекали его. За окном уже почти стемнело, над полем зажглись фонари. Да, это выглядело по меньшей мере странно, в воскресный вечер, когда площадка закрывается раньше обычного, какой-то человек с красным лицом и бешеным взором кидает мячики один за другим и готовит метку для следующего, пока предыдущий еще не упал.
Вскоре мячи у игрока кончились, и Форею пришлось вынести на поле еще два контейнера. Он тихонько подставил их Гингричу, и тот, посчитав это проявлением дружелюбия, кивнул в знак благодарности. При этом он не переставал делать взмахи клюшкой, как запрограммированный робот. Раз, два, три. Раз два, три. Раз… Некоторое время Форей наблюдал за этим молча. А потом спросил:
– У вас все в порядке, мистер Гингрич?
Гингрич запустил в космос еще три мяча и только после этого поднял на него взгляд.
– А что у меня может быть не в порядке… – выдавил он.
В глазах у него стояли слезы.
Форей почувствовал, что не может даже говорить: слова разом застряли у него в горле. Наконец ему удалось взять себя в руки, и он сказал, при этом стараясь не смотреть на пунцовые щеки и горящие глаза Гингрича:
– Ну, если все в порядке, тогда конечно…
Гингрич коротко кивнул и опустил голову. Из глаз его выкатилось несколько слезинок.
– А вообще… – сказал Форей. – Работы у меня еще минут на сорок, если не на час. Вы можете уйти вместе со мной.
– Это меня более чем устраивает. Более чем! – сказал Гингрич.
После чего в три приема выдрал из земли несколько кусков дерна.
Удары были такой силы, что у Форея возникла полная иллюзия, что он только что три раза получил клюшкой под дых. Все происходило, как в старом кино с ускоренным изображением: мячи взлетали один за другим, и казалось, что в воздухе, на фоне ночных деревьев, непрерывно парит стая каких-то маленьких белых птичек.
Форей поднялся к себе в кабинет, но в дверях снова остановился, пытаясь понять и не понимая, что же все-таки на самом деле происходит на площадке для гольфа.
– И чего я всегда лезу не в свое дело… – проворчал он, однако, едва сев за компьютер, открыл страницу со списками завсегдатаев клуба: Гален, Галледжер, Гарнс… Ага, вот он.
«Чпок, чпок, чпок», – донеслось с поля.
«Гингрич, Уильям. 2344 Патриция-авеню, Лос-Анджелес, 90064. Жена (Элеонора). Занятия с инструктором. Повторный курс через несколько месяцев. Постоянный игрок». Все это он забивал в компьютер собственноручно.
Форей выглянул в окно: как там этот маньяк? Подтащить ему, что ли, еще мячей? Он вынес на поле еще несколько контейнеров. На этот раз Гингрич не только не кивнул ему, но даже не посмотрел в его сторону.
Плохо соображая, что он делает, а главное, зачем, Форей на абсолютно ватных ногах направился к своему открытому спортивному автомобилю. Сев в него, он послушал еще немного доносящийся с площадки чпок-чпок-чпок и полюбовался полетом белых летающих объектов на фоне торжественно всходящей луны. После чего нажал на газ.
И что, интересно, я ей скажу? Миссис Гингрич, приезжайте и заберите своего мужа с площадки для гольфа?
Прибыв по адресу 2344 на Патриция-авеню, он обнаружил там большой дом в георгианском стиле, в окнах которого – надо заметить, не во всех – горел свет. Там явно происходила какая-то бурная жизнь: мелькали тени, слышалась музыка и чей-то мелодичный смех.
Господи, куда я, вообще, лезу? Кретин! Он резко нажал на газ и уже почти тронулся, чтобы ехать обратно, но тут в голове у него опять зазвучало троекратное «чпок, чпок, чпок»… Пришлось дать по тормозам и припарковаться у тротуара. Некоторое время он сидел в машине, в задумчивости кусая нижнюю губу и периодически матерясь себе под нос. Потом все-таки вылез и подошел к подъезду. Еще пару минут он простоял перед входной дверью, покачиваясь с пятки на носок и слушая доносящиеся из дома голоса и музыку. После чего надавил на кнопку звонка почти с той же страстью, с какой его одинокий игрок лупил по мячам. Ответом ему была тишина. Он позвонил еще раз. Тишина, если вообще такое бывает, усилилась. Тогда он позвонил троекратно: раз, два, три. Прозвучали три звонка – один громче другого.
И вот после долгой паузы дверь наконец открылась и из-за нее выглянула женщина. Вид у нее был растрепанный и взмокший. Скользнув глазами по лицу Форея, она проговорила:
– Простите?
– Миссис Гингрич? – спросил он.
– Что вы сказали, простите?
Она явно выглядела смущенной и постоянно оглядывалась куда-то через плечо. И Форей очень быстро понял куда. В дверном проеме в глубине коридора он разглядел силуэт мужчины, во всяком случае, ему так показалось.
– Так что вы хотели? – скороговоркой переспросила она.
Он снова стал раскачиваться с пятки на носок. Раз, два, три. Чпок-чпок-чпок. Хренак, хренак, хренак! Проклятые звуки так и прыгали у него в ушах… И вдруг, неожиданно для самого себя, Форей облизнул пересохшие губы, прищурился и выпалил:
– Я – Гингрич.
– Как вы сказали? – испуганно пробормотала она.
– Гингрич! Уильям Гингрич! – отчетливо и громко произнес он.
– Но вы же не мой муж!
– Был не ваш, а теперь ваш!
С этими словами он размахнулся и ударил ее кулаком в лицо. Прикрыв рукой разбитые губы, она рухнула навзничь, а он крикнул в глубину коридора:
– Если кому-то еще охота получить люлей, подходите, не стесняйтесь!
Силуэт в дверном проеме не сдвинулся с места. Тогда Форей повернулся и точно так же, на ватных ногах, добрел до своей машины и уехал.
На площадке для гольфа все было по-прежнему: робот с клюшкой, в котором при желании можно было узнать Гингрича, без остановки запускал в космос белые летающие объекты. Замахнулся – ударил, замахнулся – ударил, замахнулся – ударил…
На этот раз Форей вышел на поле с сумкой для клюшек.
Гингрич на секунду отвлекся.
– Что, пора? – спросил он, указывая взглядом на сумку.
– Не хотите партию напоследок? – предложил Форей.
Гингрич посмотрел на сетчатое заграждение, за которым начинался старт.
– А не поздно?
– Лучше поздно, чем никогда. Я понесу клюшки.
– Чтоб мне сдохнуть! – сказал Гингрич.
– Ну уж нет, этого я не допущу. – сказал Форей.
– Не видно же ни черта… – пробормотал Гингрич.
– Ничего, что-нибудь увидим! – Форей кивнул на небо, на котором уже вовсю хозяйничала полная луна, освещая лужайки с лунками и отражаясь в водах небольшого озерца.
В верхушках дубов шумел ветер.
– Чтоб мне сдохнуть! – шепотом повторил Гингрич.
Форей провел его через заграждение к первой позиции.
– Вы начинаете, – сказал он и выставил для него мяч и метку.
Все это время Гингрич не сводил с него глаз.
Наконец Форей отошел, а Гингрич встал в стойку, замахнулся своей длинной клюшкой и шарахнул так, что задрожала земля.
Мяч взмыл в небо, как будто у него выросли крылья, и, судя по всему, минуя фервей, залетел сразу в грин[85].
– Ах ты ж, сука! – восхищенно воскликнул Гингрич. – Жеваный карась!
– Эй, там, поберегись! – крикнул Форей, хотя впереди не было никого, кому следовало бы поберечься.
А может, кто-то и был. Какой-нибудь… силуэт.
– Поберегись!
Мой сын Макс
Так уж случилось, что я умею читать по губам. Этому искусству я научился еще в детстве, когда рос вместе со своими двоюродными братьями. Оба они от природы плохо слышали, и для них это был просто «язык». Лет в девять мне казалось, что мы с ними самые крутые ребята из всех, ведь это давало нам возможность считывать любые секреты. Уже тогда я мог без труда улавливать речь, находясь в другом конце комнаты, а говорящий об этом даже не подозревал!
Разумеется, я всегда хранил это умение в тайне от всех. Не стану же я кому-то рассказывать о том, что мне доступен каждый слог, который срывается с губ у любого, кто попадает в пределы моей видимости? А пределы эти, поверьте, достаточно велики, наверно