– Пусть сначала попробуют до них добраться.
– Будьте спокойны – доберутся. Сожрут все, вплоть до кишок, проблюются – а потом сожрут по второму разу!
– Но мужское достоинство-то хотя бы не тронут?
– Какой там – оно будет съедено в первую очередь…
– Да что они, гиены, что ли?
– А также дикие собаки, грифы и акулы в одном лице!
– Весь Гарвард?
– А к нему в придачу весь университет штата Огайо!
– Солидный список… – Папаша бросил на меня внимательный взгляд. – А вам-то что за дело до всего этого? Зачем вы сюда явились? Может быть, вы просто псих?
– Нет, просто поклонник.
– Врете и не краснеете.
– А чего мне краснеть, если это правда.
– Истинно верующий в меня, значит. Ну-ну.
– Просто люблю, когда кто-то хорошо пишет. Нет, не гениально – просто хорошо.
– Да, это как раз про меня… – вздохнул Папаша.
– Вы и сейчас могли бы хорошо писать!
– Ну, конечно… С разрывом селезенки, двумя сломанными ребрами, раздробленной берцовой костью и проломленным черепом.
– Вот именно! Ваше дело – только допустить до себя врачей. Пусть займутся вами хорошенько и вылечат наконец ваши ребра, ногу и голову. Поверьте, как только они подлатают вам тело, и нервы придут в порядок, и боль пройдет. И тогда уже точно…
– Я снова смогу нормально писать?
– Сможете!
– Не думаю, что у меня хватит сил этого дождаться… – сказал он. – Вам не понять, насколько это мерзко: когда ты встаешь рано утром, садишься за машинку и работаешь, работаешь, а потом видишь, что написал полную чушь, и тут же присасываешься к бутылке… Да и кому, в сущности, все это нужно?
– Вам! Нет, мне! Да-да, мне, черт возьми!
– А вы эгоист, я погляжу.
– Уж какой есть.
Он прищурился на меня.
– Вам бы философские трактаты писать.
– При чем тут философия? Речь об элементарной гигиене…
Папаша бросил выразительный взгляд на дверь.
– Знаете что, идите-ка отсюда, а?
– Сначала отдайте мне свои ружья.
– Вы что, совсем спятили?
– Нет, это вы спятили. Просто обезумели от постоянной боли. А вовсе не стали хуже писать. Да-да, вы просто сильно больны. Скажите, как может человек думать, когда у него все болит? Это все равно что писать в состоянии тяжелого похмелья. Критики, которые ругают ваши последние вещи, почему-то напрочь забывают о той авиакатастрофе в Африке. Это же после нее все началось: и боли, и помешательство… А может, всего через неделю вы проснетесь, а в груди ничего не колет, с ногой все в порядке, голова не болит… И тогда вы скажете себе: господи, что за безумие со мной было!
– А сейчас я, по-вашему, безумен?
– Да. И я здесь для того, чтобы вам об этом сказать.
– Ну что, сказали?
– Так сказал, что едва на ногах держусь… Папаша, имейте в виду: если вы сделаете это, они переназовут ваш рассказ в «Недолгое НЕсчастье Фрэнсиса Макомбера»[96]. А также издадут роман «По ком НЕ звонит колокол». Это вы понимаете?
– Да, пожалуй, после такого третья авиакатастрофа уже не понадобится…
– Ну, тогда, значит… – Я потянулся за ружьями.
– Не стоит, – покачал головой Папаша, – я найду другой способ.
– Лучше примите четыре таблетки аспирина, – сказал я, – чтобы унять боль. А я вам завтра позвоню.
Я направился к входной двери.
– Как вас зовут? – спросил он.
Я сказал.
– Живите счастливо.
– Нет, это вы – вы живите счастливо!
С этими словами я вышел за дверь.
Я успел отойти от дома метра на полтора, не больше – и тут же раздался громкий хлопок. Я зажмурился и побежал.
Гигантская данаида-монарх с шуршаньем сложила крылья и замерла.
Сквозь стеклянную дверь я увидел следующее: пасмурное небо, офис таможенного склада Нантакета, там сидит старик и непрерывно ставит штемпели на бланках.
Я подошел и спросил:
– Мистер Мелвилл?
Он взглянул на меня подслеповатыми глазами старой морской черепахи.
– Что вам угодно, сэр? – спросил он.
– Не хотите немного перекусить… сэр?
Старик прислушался к себе, пытаясь понять, насколько он голоден. А я продолжил свою мысль:
– Можно сначала пообедать, а потом прогуляться по причалу… – Чтобы придать своим словам вес, я вытянул вперед обе руки: в одной был пакет с яблоками и апельсинами, а в другой – книга без названия.
После просмотра книги дело сдвинулось: ценой невероятных усилий он засунул себя в пальто, и мы вместе вышли на улицу, которая из-за пасмурной погоды казалась погруженной в сумрак. Повернувшись к морю спиной, старик спросил:
– Вы что, критик? Из Бостона?
– Нет, – сказал я. – Я – просто читатель.
– Не бывает «просто читателей», – сказал старик, – бывают библиотечные люди или не библиотечные. Ведь там, в библиотеках, особый воздух. У того, кто им дышит, и кости крепче, и глаза ярче, и слух острее. И с каждым новым вдохом организм обновляется. И хочется заплыть на самую глубину – туда, где все существа слепые. Чтобы они затащили тебя еще глубже, несмотря на то что разум шепчет тебе: пора наверх… Ты утонешь, но останешься жив, потому что сам превратишься в остров, и безбрежное море будет плескаться прямо вокруг тебя… Нет, не бывает «просто читателей». Бывают те, кому удалось уцелеть в этих волнах, путешествуя вместе с прибоем к берегам Шекспира, Поупа, Мольера… К этим могучим маякам, дающим ориентиры всему нашему существованию. Помогающим нам пережить самые страшные бури… Все! Замолкаю! – спохватился он. – А то с таким потоком красноречия на чтение и времени не останется. – Он улыбнулся краешками губ. – Лучше скажите, зачем вы привели меня на причал?
– Я хотел кое-что сказать вам, сэр. Посмотрите туда. Вот оно перед вами – море. И ваше место там, а не на суше! Вы должны жить в море!
– И обогнуть мыс Доброй Надежды? И неожиданно вырулить в Китай? – усмехнулся он.
– Почему бы и нет?
– Посмотрите на мои стариковские руки, видите? У меня уже тремор от этой чертовой таможенной печати…
– Нет, я вижу совсем другое! – сказал я. – Я вижу морского волка, стоящего на борту корабля. Рядом с ним – темнокожий островитянин, весь в татуировках, и растерянный первый помощник капитана… Да-да, капитана – этого безумца, который не боится ни бога, ни черта! Боже мой, Мелвилл! Что вы делаете тут, на суше? Вам же принадлежит море! Вы как тот античный бог, которого невозможно убить, пока он на земле. Достаточно ему коснуться ее – и он воскресает снова. Но отнимите землю у него из-под ног – и его сила тут же уйдет. Вы – такой же, только наоборот. Ваша сила не в земле, а в воде! Так поднимите же якоря, станьте опять морским волком, бороздящим океанские просторы, раскиньте руки навстречу штормам, которые гонят своими хвостами белые киты! Брейтесь при свете огней святого Эльма! Оставьте сушу, забудьте берег… К черту это огромное кладбище с городами вместо могил, с домами вместо гробов! К черту эту вонючую пристань, где никогда не бывает солнца… Вы же сами роете себе здесь могилу! Бегите отсюда, выкиньте вашу дурацкую таможенную печать, станьте снова молодым, ныряйте в море прямо с мачты, плавайте до ночи, мечтайте о сказочных островах! Собственно, это все, что я хотел вам сказать.
– Начитались Шекспира?
– Простите, если что не так.
– В таком случае вы тоже меня простите: это ведь я надоумил людей освещать города, сжигая в фонарях жир Белого Кита… Вы христианин?
– Все мы ходим под Богом.
– Тогда попрошу вас запастись ненадолго христианским смирением: я должен решить судьбы кораблей и угадать время приливов и отливов…
Некоторое время старик Мелвилл смотрел вдаль, затем перевел взгляд на стены таможни, насквозь пропитанные морской солью, но никогда не слыхавшие ничего, кроме стука штемпеля, который ставится на формуляры всех уплывающих и приплывающих кораблей.
– А как же Джек? – прошептал я, и Мелвилл невольно вздрогнул.
Джек – славный парень, прекрасный и телом, и лицом. Молодой Христос, который никогда не был в Галилее. Ну, конечно, Джек… Лучшего попутчика для плавания, чем он, просто не может быть. Только разве что утреннее солнце. А еще Готорн[97]. Надо обязательно выкрасть из Времени и его. С ним уж точно будет о чем поговорить! Да, пожалуй, без Готорна настоящего праздника Времени не получится. У каждого из этих двоих – своя роль… Готорн – для громких будней. Джек, наоборот, – для тишины. Он умеет молчать, он смотрит на тебя так, что сжимается сердце и к глазам подступают слезы. С ним так хорошо ночью сидеть на палубе и слушать плеск волн. Или встречать рассвет…
– Джек? – шепотом повторил Герман Мелвилл. – Разве он еще жив?
– Я мог бы его оживить.
– А что у вас за машина? Она от бога или от дьявола? Или Время в ней, как истинный атеист, свободно от всего?
– Боюсь, сэр, это невозможно объяснить. Считайте, что это центрифуга, которая крутится и отшвыривает от себя годы, возвращая нам молодость.
– И вы действительно смогли бы это делать?
– И даже получить корону короля Ричарда!
Мелвилл попытался сдвинуться с места.
– Вот черт… – проворчал он. – Кажется, я не могу идти…
– Ну, попробуйте еще раз!
– Поздно, – сказал он. – Я уже ни туда ни сюда. Ни рыба ни мясо… На суше – Стоунхендж, в море – тону. Может быть, есть что-нибудь, что «между»?
– Есть, – сказал я и коснулся своей головы. – Оно вот здесь. И здесь, – добавил я, коснувшись сердца.
В глазах старика блеснули слезы.
– Если бы только можно было поселиться в чьей-то голове и в чьем-то сердце!
– Считайте, что вы уже там.
– Тогда, с вашего позволения, перекантуюсь там один денек. – Он всхлипнул.
– Нет уж, капитан «Пекода»[98], так не пойдет, – сказал я. – Как минимум тысячу дней!
– Держите меня, а то меня сейчас от радости хватит удар…
Я подхватил его под трясущиеся локти.