Я склонился прямо над ее лицом, чтобы рассмотреть и запомнить каждую его деталь: волосинки в бровях, дырочки в ноздрях, ямочки в уголках губ, где притаилась улыбка… Все, что удивительным образом оказалось не подвластно ни времени, ни дождям, ни ветру.
Через какое-то время я обнаружил, что глаза мне застилает густая пелена слез – они стали капать прямо на мраморное лицо. Точеные черты начали расплываться, и мне вдруг показалось, что ее лицо… оживает. Я уже был готов в ужасе от него отпрянуть, но потом решил, что это просто иллюзия, обман зрения.
Или нет? Теперь, когда капли моих слез были у нее и на глазах, и под глазами, мне вдруг стало казаться, что это плачет она сама. И что это уже не мои, а ее собственные слезы катятся у нее по щекам и стекают в уголки губ… А в следующую секунду я увидел то, что заставило меня усомниться в собственном рассудке. Мне показалось, что под действием моих слез мраморные губы зашевелились! И я услышал слабый шепот:
– Что со мной?
Я так и замер.
– Кто здесь? – прошептали губы.
«Нет! – подумал я. – Этого не может быть!»
– Кто? – повторили губы, мокрые от моих слез.
И у меня вдруг вырвалось:
– Это – я.
– Если это правда ты, где же ты был все это время?
– Я…
– А я ведь тебя ждала.
– Мне… – снова запнулся я.
– Долго ждала! – прошептал голос, идущий откуда-то изнутри камня. – Почему ты меня бросил?
«Извини, это слишком сложно, – подумал я. – Тебе этого точно не понять. Сначала нас разлучила твоя смерть. Потом – его смерть. Твоего возлюбленного. И все это было уже сто лет назад».
– Не знаю, что и сказать… – пробормотал я.
– Скажи хоть что-нибудь, – шевельнулись ее губы.
– Ну, вот я пришел.
– Значит, Бог услышал меня!
– Ты меня простишь?
С дерева сорвался сухой лист и, прикоснувшись к ее щеке, улетел дальше.
– Конечно, прощу! Ты же снова со мной. Какая теперь разница, сколько прошло лет. Говори еще. Все говори. Что хочешь, говори…
Тогда я набрал побольше воздуха и сказал:
– Я люблю тебя.
– Наконец-то! – Это был уже не шепот, а вскрик, и я подумал, что мраморная плита сейчас треснет пополам, а оттуда, как из кокона, вылетит на волю женщина-бабочка. – Значит, я все-таки не напрасно ждала! Повтори это еще раз…
– Я люблю тебя! – отчетливо произнес я, и это была чистая правда.
– Боже! – почти простонала она. – Когда ты сказал это первый раз, я подумала: а вдруг случайно вырвалось? Но ты повторил. Значит, это правда? Спасибо. Теперь можно и отдать душу Господу… С такой правдой хорошо умирать!
– Но ведь… – начал я и осекся.
А мысленно докончил: «…ты и так уже умерла».
– Мне кажется, на свете нет ничего прекраснее любви, – продолжал вдохновенный голос из глубины мраморной плиты. – Если ты любишь, ты будешь жить вечно, потому что, даже если ты умрешь, любовь все равно останется в твоих воспоминаниях. Она не может надоесть, от нее нельзя устать. Пожалуйста, скажи мне еще раз, что ты меня любишь…
– Я люблю тебя! – сказал я.
И мне показалось, что я услышал, как там, под тяжелой плитой, затрепетало ее сердце.
– Ну вот, а теперь, – тихо сказала она, – можно поговорить и о чем-нибудь другом. Когда мы общались с тобой последний раз?
Кажется, сто семьдесят один год назад, мысленно подсчитал я.
– Это было очень давно. Прости меня…
– Куда же ты пропал тогда? Без тебя мне даже не хотелось жить… Ты что, поехал путешествовать по миру, много всего увидел… и забыл меня?
– Ну да, а когда вернулся, ты уже лежала здесь – и тогда я сделал этот памятник…
– А чем ты занимаешься сейчас?
– Я – писатель, – сказал я. – Вот собираюсь написать рассказ о старом кладбище и о красавице, к которой вернулся ее пропавший возлюбленный.
– А почему действие у тебя происходит… на кладбище? Может, лучше перенести его куда-нибудь еще?
– Я подумаю над этим.
– Боже мой, любовь моя, – прошептал голос. – Ну откуда столько печали? Иди сюда, я попробую тебя утешить.
Я сел на краешек могильной плиты.
– Вот так, – прошептала она. – А теперь возьми меня за руку.
Я накрыл рукой ее изящно сложенные мраморные руки.
– Боже, какие у тебя холодные руки! – сказала она. – Как же мне их согреть?
– Просто скажи мне то же самое, что говорил тебе я!
– Я тебя люблю?
– Да.
– Сейчас попробую… Я тебя люблю! – сказала она и немного подождала. – Слушай, они и правда становятся теплее! И все-таки мне кажется, ты что-то от меня скрываешь. А ну-ка, быстро говори!
И я сказал.
– Когда-то давно тебе было восемнадцать лет. После этого прошло больше ста лет, но тебе по-прежнему восемнадцать.
– Но как такое может быть?! Восемнадцать?
– Просто там, где ты сейчас, нет ни возраста, ни времени. Там ты всегда будешь молодой.
– Что же это за место, которое сохраняет молодость?
Я уже почти задыхался от слез, но все равно продолжал:
– Посмотри наверх, вниз, по сторонам. И тебе все станет ясно.
Повисло молчание. И я увидел, как кладбище Пер-Лашез покидает последний луч солнца. В тишине было слышно, как с деревьев падают листья.
Стук сердца под плитой стал как будто тише, и голос, когда она заговорила, тоже был совсем другим.
– О нет! – со стоном сказала она. – Это что, правда?
– Правда.
– Но ты ведь сможешь меня спасти? Ты же для этого сюда пришел?
– Нет, милая моя Диана де Форе. Я пришел просто повидаться…
– Ты же говорил, что любишь меня!
– Я и люблю. Правда, очень люблю.
– Так что же ты?!
– Как тебе объяснить… Понимаешь, я – не тот, за кого ты меня приняла. Но я действительно люблю тебя. Потому что ты – девушка, о которой я мечтал всю свою жизнь.
– Не ври, так не бывает!
– В том-то и дело, что бывает, как бы странно это ни звучало.
– Значит, все эти годы ты ждал нашей встречи точно так же, как ждала я?
– Выходит, что так.
– И ты не жалеешь о том, что ждал?
– Не жалею. Хотя, если честно, мне было одиноко…
– А теперь?
– А что теперь? Ты ведь даже не представляешь, сколько мне лет…
– Господи, какое это для нас имеет значение?
– Мне ведь уже… – Я запнулся. – Семьдесят три…
– Так много?
– Так много… – сказал я.
– Но у тебя такой молодой голос!
– Это потому, что я говорю с тобой…
Мне показалось, что прямо у меня под рукой что-то происходит – оттуда шли какие-то странные звуки. Может, она… плакала? Я молчал.
– Господи, как же все это странно… – сказала она наконец. – Милый мой, хороший… Мы с тобой как будто сидим на качалке. Когда моя сторона поднимается – ты опускаешься, когда я опускаюсь – ты поднимаешься. Неужели мы так никогда и не сможем встретиться… по-настоящему?
– Только здесь, – ответил я.
– Значит, ты еще придешь? Правда придешь – не обманешь? Не бросишь меня еще раз? – торопливо проговорила она.
– Нет. Обещаю.
– Подойди поближе, – прошептала она. – А то мне трудно говорить. Помоги мне.
Я склонил голову, и мои слезы вновь упали на ее мраморное лицо. И это действительно помогло – ее голос стал звучать громче.
– Наверное, нам уже надо прощаться, пока у тебя не кончились слезы… – сказала она.
– Прощаться?
– Сколько, ты говоришь, тебе – семьдесят три? А у тебя там кто-нибудь есть – за оградой?
– Нет. К сожалению.
– Ну, тогда ты точно придешь. И наверное, опять будешь лить слезы.
– Конечно, буду. Сплошным потоком…
– Приходи поскорее. Я должна столько всего тебе рассказать.
– Про смерть?
– Нет, милый… Про вечность! Смерти же нет. Это – просто вечность. Я научу тебя. Чтобы ты не лил больше слезы. Ну, все, пока. До встречи.
Я поднялся.
– Прощай, Диана де Форе, – сказал я.
На ее лицо спланировал сухой лист. Прощай.
И я побежал рваться в закрытые ворота и звать охранников, чтобы меня выпустили наружу. Конечно, где-то в глубине души теплилась надежда, что никто меня не услышит и я останусь на этом кладбище навсегда…
Но охранники, конечно, вышли. И открыли мне ворота.
Сверчок
Хлопнула входная дверь, и Джон Мартин, на ходу сбрасывая с себя пальто и шляпу, проворно, как фокусник, проскочил мимо жены, после чего, вынув из кармана свежую хрустящую газету, сунул пальто в шкаф, как будто это был призрак, от которого он хотел избавиться, и устремился в гостиную, на ходу успевая бегло просмотреть новости, определить по запаху степень готовности ужина и бросить через плечо пару фраз супруге, которая все это время пыталась за ним угнаться. Ему казалось, что вокруг него все еще витает еле уловимый запах поезда и зимней ночи. И только очутившись с газетой в кресле, он вдруг понял, что в доме стоит какая-то… странная тишина. Как если бы над гнездом каких-нибудь воробьев, малиновок или пеночек нависла зловещая тень ястреба и они испуганно примолкли.
Только сейчас он заметил, что в дверях комнаты, застыв, словно изваяние, стоит жена.
– Ты чего? Проходи, садись… – сказал Джон Мартин. – Да что случилось-то? Смотришь на меня так, как будто я уже покойник! Или ты из-за этих новостей? По-моему, так ничего нового. Чего еще можно было ожидать от этих уродов из городского совета? Конечно, опять повысили налоги, тарифы и все, что только можно…
– Не надо, Джон! – крикнула вдруг жена. – Не говори так!
– В смысле?
– Ты не должен все это говорить. Это… небезопасно!
– Что?! Что значит – небезопасно? Мы что, в России? Или, может быть, все-таки у себя дома?
– Не… не совсем.
– То есть как это – не совсем?
– У нас в доме – жучок! – свистящим шепотом сказала она.
– Жучок?! – От возмущения Джон Мартин подался всем телом вперед.
– Ну, ты понимаешь, о чем я… Подслушивающее устройство. Это когда куда-нибудь прячут микрофон. Это у них так называется – жучок… – добавила она еле слышно.
– Слушай, не сходи с ума…
– Легко сказать, не сходи с ума. Мне тут миссис Томас такое рассказала… – Она наклонилась и принялась шептать ему в самое ухо. – Оказывается, вчера, когда у нас никого не было дома, они пришли, взяли у нее ключи от гаража и установили там какие-то приборы, а провода подвели к нашему дому! Теперь у нас в доме в какой-то из комнат стоит жучок, а может, и во всех…