Джон Мартин в изнеможении откинулся на спинку кресла.
– Нет, этого не может быть.
– Может!
– Но ведь мы ничего такого не совершали…
– Говори потише! – шепотом сказала она.
– Нет уж! – прошипел он, поочередно краснея, бледнея и опять краснея. – Пошли лучше на веранду!
Выйдя на веранду, он на всякий случай выглянул во двор и наконец дал волю эмоциям:
– А теперь, пожалуйста, объясни мне по-человечески, что значит весь этот бред?! То есть ты хочешь сказать, что они спрятали свою аппаратуру в соседском гараже? В смысле – ФБР? Я правильно тебя понял?
– Да, да, правильно! Джон, я боюсь! Я даже звонить никому не хочу: мне кажется, они прослушивают наш телефон…
– Вот сволочи! Ну, ничего, я им устрою!
– Что ты собираешься делать?!
– Ничего особенного! Просто выломаю к чертовой матери все их гребаные устройства! Нет, мне даже интересно: что мы такого натворили?
– Только, пожалуйста, не надо ничего трогать! – Жена с силой сжала его руку. – Иначе у нас точно будут неприятности. А так, может, послушают несколько дней, поймут, что с нами все в порядке, и отстанут…
– Но это – оскорбление! Грубый произвол! По-другому не скажешь… Что они о себе возомнили? Это что, у них теперь политика такая? Не понимаю, чем мы могли вызвать у них такой интерес… Тем, что у нас есть близкие друзья на студии? Тем, что я имею неосторожность писать рассказы? Или, может, работа продюсера стала теперь вне закона? Остается только предположить, что нас взяли под колпак за преступную дружбу с иностранцем – китайцем Томом Ли… Черт знает что!
– А может, им поступил ложный сигнал и они его проверяют? В таком случае, если они действительно подозревают, что мы опасны, мы не должны их осуждать.
– Ну что ты! Как можно! – с сарказмом воскликнул он. – Если бы только все это не выглядело так смехотворно… Скажи кому, ведь не поверят. Мы опасны! Звучит просто как анекдот… Ну, и что нам теперь делать? Выломать этот долбаный микрофон? Переехать в гостиницу? Или, может быть, свалить в другой город?
– Да нет, я думаю, надо просто жить, как жили, – и все. В конце концов, что нам скрывать? Давай вести себя так, как будто их нет.
– И это ты мне говоришь? А кто не далее как полчаса назад кричал: «Ты не должен это говорить!» Стоило мне слегка зацепить в разговоре политику…
– Ладно, пошли в дом, а то уже холодно. Постарайся держать себя в руках. Думаю, через несколько дней все закончится само собой. В конце концов, им же нечего нам предъявить…
– О’кей, уговорила. Хотя, будь моя воля, раздолбал бы к чертовой матери все их погремушки – и дело с концом!
Вернувшись с веранды, они робко встали в прихожей, как будто пришли не к себе домой, а к кому-то в гости. Оба понимали, что надо срочно изобразить какой-нибудь правдоподобный, подходящий случаю разговор, но почему-то продолжали молчать. Как в каком-нибудь дешевом провинциальном театре, когда осветитель уже включил софиты, публика уже заждалась начала спектакля и вот-вот встанет со своих мест и уйдет, а актеры-любители с растерянным видом стоят на сцене и никак не могут вспомнить свои роли…
В конце концов он прошел в гостиную, сел в кресло и попытался почитать новости спорта, пока супруга накрывала на стол. Но тут выяснилось, что в доме каким-то загадочным образом поменялась акустика. Газета теперь перелистывалась с хрустом, который обычно производит, пробираясь по лесу, низовой пожар. Акт раскуривания трубки был подобен завыванию ветра в органной трубе. Кресло не просто скрипело от каждого движения, а издавало звуки, напоминающие собачий храп. Брючины терлись друг о друга с таким скрежетом, как будто они были сделаны не из твида, а из наждачной бумаги. Грохот кастрюль и мисок на кухне напоминал репетицию группы ударных инструментов. Печная заслонка открывалась с леденящим душу скрипом, а потом захлопывалась со звуком пистолетного выстрела. Было слышно даже, как по трубе с шипением течет газ, после чего вспыхивает синим пламенем и начинает медленно пробуждать к жизни холодную еду – и еда просыпается с таким бульканьем, будто действие происходит не в кастрюле, а как минимум в кратере вулкана…
Они по-прежнему не произносили ни слова. Оба. Супруга зашла в гостиную, постояла в дверях, бросила на мужа выразительный взгляд, отметила про себя, что неплохо бы сделать в комнате косметический ремонт, но так ничего и не сказала. А он молча перелистнул газету с футбола на борьбу и продолжил чтение между строк, машинально фиксируя каждое пятнышко в белой бумажной массе.
Теперь, кроме всех прочих звуков, ему слышался мерный шум прибоя – прямо здесь, в гостиной. И этот шум постепенно начинал приобретать какую-то предштормовую окраску, грозясь обрушиться на скалы девятым валом. Вскоре уже волны одна за другой взрывались у него в ушах, не давая ему никакой передышки. «Надеюсь, хотя бы это-то они не слышат, как бьется мое сердце!» – подумал он.
В этот момент жена кивнула ему, чтобы он шел есть, и он, оглушительно шурша, сложил газету, затем со звуком небольшого взрыва бросил ее в кресло, после чего, громко топая, прошел по ковру в столовую и с визгом отодвинул от стола стоящий на голом полу стул. За это время супруга со звоном и лязганьем разложила на столе столовое серебро, принесла клокочущий, как раскаленная лава, суп и кофейник с фильтром, который тоже что-то непрерывно бормотал. И тут оба они осознали, что смотрят на этот агрегат чуть ли не с завистью, потому что, в отличие от них, он мог позволить себе открыто выбулькивать все, что накопилось в его стеклянном горле… После этого они начали есть, точнее, скрежетать по тарелкам ножами и вилками.
Наконец он решился что-то сказать, но тут же подавился куском еды и, вытаращив глаза, замолчал. Супруга некоторое время тоже сидела с вытаращенными глазами, а потом встала, сходила на кухню и, взяв там листок бумаги и карандаш, написала: «Скажи хоть что-нибудь!» И положила прямо перед его носом. Он тут же нацарапал ответ: «Что сказать?» «Да что угодно! Нельзя же все время молчать. Так они могут заподозрить неладное», – приписала она.
Некоторое время они оба напряженно смотрели на свои каракули. Потом он вдруг поднял голову, многозначительно улыбнулся и подмигнул ей. Она непонимающе нахмурилась.
– Могла бы и сказать что-нибудь… – произнес он.
– Что? – спросила она.
– Да ты уже весь вечер молчишь! Опять не в настроении? Или все продолжаешь дуться на меня из-за этой шубы? Так вот, имей в виду: я все равно тебе ее не куплю. И это вопрос решенный!
– Да я и не хочу… – попыталась возразить она, но он молча замахал на нее руками.
– Слушай, лучше не начинай, а? – строго сказал он. – И не зли меня. Ты прекрасно знаешь, что норка нам не по карману. Если ты будешь продолжать меня продавливать, так лучше молчи, как молчала!
Некоторое время она смотрела на него, прищурившись. А потом вдруг улыбнулась и понимающе подмигнула ему в ответ.
– А что я, по-твоему, буду носить?! – подхватила она.
– Я сказал – не начинай! – прорычал он.
– Ты никогда мне ничего не покупаешь! – истерично выкрикнула она.
– Хватит! – сорвался в визг он. – Мне надоел этот бред!
После этого они замолчали и настороженно прислушались. Кажется, благодаря их воплям звуки в доме немного пришли в норму. Теперь и кофейник журчал не так громко, и вилки с ножами скреблись более деликатно.
– Знаешь что, – сказал он. – Я думаю, будет лучше, если ты действительно помолчишь! Хотя бы сегодня вечером… Налей мне кофе!
В ответ она только презрительно фыркнула.
К половине девятого тишина в доме вновь стала нестерпимой. Супруги сидели в гостиной и напряженно молчали. Она пыталась читать недавно взятую в библиотеке книгу, он занимался подготовкой мушек к воскресной рыбалке. Несколько раз они переглядывались и открывали рот, чтобы заговорить, но тут же закрывали его с таким видом, как будто завидели в дверях комнаты тещу.
Без пяти девять он сказал:
– Может, выберемся куда-нибудь?
– Так поздно?
– Ну да. А что такого?
– Просто ты всегда говоришь, что устал, когда я предлагаю тебе выйти погулять в будний день… Лично я-то всегда готова – и так целый день торчу дома и занимаюсь уборкой.
– Ну, так поехали!
– А я думала, ты на меня сердишься…
– Обещай мне, что про норку больше ни слова – и мир. Давай одевайся.
– Ну, ладно…
На сборы ей хватило пяти минут, после чего довольные и улыбающиеся супруги вышли на улицу. Уже отъезжая, они обернулись и посмотрели на свой дом, освещенный уличными фонарями.
– Ну, пока, домик, счастливо оставаться! – сказал он. – Не знаю, вернемся мы к тебе или нет… Слушай, а может, и правда уедем насовсем?
– Ну, знаешь, это как-то…
– Тогда давай переночуем в каком-нибудь мотеле, который загубит нашу честную репутацию! – предложил он.
– Нет, так не годится. В любом случае надо вернуться сегодня. Если мы проведем ночь вне дома, это может вызвать у них подозрение.
– Да пошли они! Чувствуешь себя каким-то идиотом, сидя в собственном доме… Хрен его знает, где там этот их… сверчок!
– Жучок.
– Какая разница – жучок, сверчок… Кстати, когда я был еще совсем пацан, у нас в доме какое-то время жил сверчок. Днем он молчал, а вот по вечерам начинал безбожно скрипеть. Сколько мы ни пытались его найти, это было невозможно. Похоже, он прятался где-то в щели между половицами или за камином. В первые дни, когда он только появился, мы вообще не могли уснуть из-за его скрипа, потом как-то привыкли. Полгода он у нас прожил, не меньше. А однажды вечером, когда уже все легли, кто-то из нас спросил: «Вам не кажется, что в доме как-то слишком… шумно?» Мы все сели в кроватях и прислушались. А потом отец сказал: «Я понял. Это просто стало тихо – без сверчка». То ли он ушел куда-то от нас, то ли умер. И почему-то так грустно без него стало, так одиноко. И звуки в доме стали совсем другие…
Они ехали по ночному шоссе.
– Мне кажется, нам надо что-то со всем этим делать, – сказала она.