Она позвонила ему ровно в три.
– Дорогой, – сказала она. – Они его забрали!
– Сверчка?
– Ну да! Пришли и забрали. Какой-то мужчина вежливо постучал к нам и попросил впустить его. Потом буквально за минуту отвинтил сверчка и унес с собой. И даже не возмущался…
– Ну, слава богу! – выдохнул муж.
– Только сделал ручкой на прощанье и сказал мне спасибо.
– Чертовски мило с его стороны, – сказал муж. – Ну, давай, до скорого!
В пятницу Джон вернулся с работы только в шесть тридцать, потому что по дороге домой заглянул в бар, чтобы опрокинуть рюмочку с приятелями. Не выпуская газеты из рук, он быстро проскочил мимо жены, сбросил с себя пальто и шляпу, не глядя, сунул их в шкаф, после чего, минуя кухню и даже не пытаясь втянуть носом воздух, прошел в гостиную и вплоть до ужина читал новости спорта. На ужин был подан обычный ростбиф, фасоль, яблочный сок и легкий десерт из нарезанного дольками апельсина. За едой Джон сообщил жене, что заехал по дороге в театральную кассу и сдал обратно все билеты – и на сегодняшний вечер, и на завтрашний. А на показ мод посоветовал сходить с подругами, потому что он хочет немного позагорать в шезлонге на заднем дворе…
– Ну вот, сегодня совсем другое дело! – сказал он уже около десяти часов вечера. – Я про дом.
– Да, пожалуй.
– Как же хорошо без сверчка… Можно никуда не ходить.
– Это уж точно… – сказала она.
Они посидели молча.
– А знаешь, – сказала она вдруг. – Я даже немножко по нему скучаю… Думаю, а может, сделать что-нибудь такое предосудительное, чтобы они поставили его назад?
– В смысле? – сказал он, наматывая леску для своих снастей, которые уже сейчас готовил для воскресной рыбалки.
– Да шучу я, шучу… – сказала она. – Пойдем спать.
И первой отправилась в спальню. Минут через десять, зевая, пришел и он и сразу выключил свет. Быстро разделся впотьмах и бросил взгляд на жену. Она лежала с закрытыми глазами. «Ну вот, уже уснула…» – подумал он.
Послесловие: метафоры, завтрак для чемпионов
Каждый год, когда я прилетаю в Париж, по дороге из аэропорта всегда прошу водителя заехать на площадь Трокадеро, с широкой эспланады которой открывается панорама всего города с шикарным видом на Эйфелеву башню.
Выхожу на площадь, поднимаю руки и мысленно кричу: «Париж, я снова дома!»
А потом, когда спустя несколько недель еду обратно, опять заезжаю туда и говорю, уже со слезами: «До свидания, Париж».
Однажды, несколько лет назад, мы приехали на эспланаду, и на улице вдруг начался ливень, но я все равно пошел на площадь прямо под дождем. И тогда мой водитель догнал меня и раскрыл надо мной свой зонтик. Знаете, что я ему сказал?
– Неужели вы не понимаете? Я хочу промокнуть!
Вот с этими моими рассказами – та же история. Сейчас, на склоне лет, я вдруг понял, что всю жизнь я как будто проходил сквозь строй, а на меня изливался поток… образов и метафор. И сколько ни пытались мои знакомые вытащить меня из этого странного водоворота, я все время сопротивлялся. «Да не надо меня спасать! – говорил я. – Может быть, я хочу утонуть!»
Наверное, благодаря этому я никогда в жизни не работал. Это делали за меня метафоры, которые обрушивались на меня сами собой, а я об этом даже не задумывался.
Мысль о том, что я, по сути, устройство по переработке метафор, пришла ко мне уже позднее, когда я вдруг обнаружил, что мои рассказы на девяносто девять процентов являются чистым вымыслом, вызванным к жизни фильмами, комиксами, стихами, эссе… Или эхом какой-нибудь страны Оз, Тарзана, Жюля Верна, фараона Тутанхамона. Или же иллюстрациями всего этого.
Просматривая этот сборник, я вновь подумал о том, как же мне повезло в жизни: образы и метафоры всегда сами шли ко мне в руки.
Мне все время задают один и тот же вопрос: откуда вы берете свои сюжеты? Или, вернее, как эти сюжеты приходят к вам?
Много лет тому назад я участвовал в создании общества сценаристов кино не для всех. Одним из первых фильмов, которые мы смотрели, был авангардный «Прошлым летом в Мариенбаде»[104]. История его появления весьма необычна. Во время просмотра фильма киномеханик каким-то образом перепутал катушки и поставил десятую бобину после пятой. Никто ничего не заметил, а кто-то даже сказал, что фильм стал лучше, чем при первом показе две недели назад. Стоит ли говорить, что я тут же засел за «Полуночный танец дракона» и за пару часов живописал всю эту свистопляску с перепутанными бобинами?
Рассказ «Quid pro quo» – почти реальная история. Это действительно было в моей жизни: спустя сорок лет после встречи с молодым, красивым и невероятно талантливым писателем я столкнулся с ним еще раз и с трудом его узнал. За эти годы он умудрился превратиться в какого-то полусумасшедшего бомжа, абсолютно лишенного всяких талантов и уставшего от жизни. Меня настолько взбесила эта его полнейшая деградация и саморазрушение, что я сел и всего за несколько часов написал «Quid pro quo».
А как-то раз я написал стихотворение под названием «Мои дочери оставляют меня в наследство», в котором сетовал, что все «бывшие» моих дочерей – бойфренды, любовники и женихи – продолжают общаться со мной после того, как они с ними расстались. Впоследствии это стихотворение легло в основу рассказа «Объедки».
«Девятнадцатая лунка» – дань любви к моему отцу, который, выйдя на пенсию, пять дней в неделю играл в гольф. Однажды вечером я встретил его там – он шел вдоль площадки и собирал в корзину потерянные мячи. Эта сцена преследовала меня многие годы. А год назад призрак отца явился мне вновь, и я решил, что должен дать ему покой.
В 1946 году я почти каждый вечер субботы ездил на трамвае, идущем в Венис, и обычно на остановке, где располагался танцевальный зал Майрона, в него подсаживались седые старички в смокингах и старушки в вечерних платьях – участники еженедельного бала, которым было ехать в сторону моря. Кто-то выходил на остановке один.
А некоторые исчезали в ночи парами. Спустя пятьдесят пять лет, став таким же седым и старым, я отправился следом за такой парочкой в рассказе «После бала» и описал, как бы они могли провести остаток ночи.
В университете, когда ко мне попадали номера «неоренессансного» журнала «Coronet» (покупать его было слишком дорого), я вырывал оттуда фотографии Штиглица[105], Карша[106], всех остальных и посвящал им стихи. Что это было, я не знаю – наверное, просто акт преклонения перед чистым искусством.
Лон Чейни стал моим кумиром, когда мне было года три – именно тогда я увидел его в фильме «Горбун с Нотр-Дама». А потом я пошел на этот фильм еще раз, уже в возрасте семнадцати лет, и заявил друзьям, что все помню со времен первого просмотра. Они подняли меня на смех. «Ах, не верите? Ну, хорошо же… – сказал я. – Там была такая сцена – и такая, и такая, и вот такая… А теперь пошли и проверим». И мы пошли и проверили. И там были все сцены, которые я запомнил в возрасте трех лет.
Похожие отношения складывались у меня и с «Призраком оперы», и с «Затерянным миром». Можно сказать, что все мое детство прошло под знаком призрака Чейни и динозавров Уиллиса О’Брайена[107].
Чейни умер, когда мне шел десятый год, и его могила стала для меня символом Смерти. Поэтому, когда в том же году «Призрак» решили снова выпустить на экраны, я так распереживался, что у меня начались боли в животе, и я подумал, что это аппендицит. Разумеется, я все равно пошел в кино – прямо с этой адской болью. Я скорее допустил бы мысль о том, что я умру, чем о том, что я не посмотрю этот фильм еще раз. К счастью, я выжил – чтобы потом весь остаток жизни питаться сытными и полезными метафорами Чейни.
Через несколько лет я сдружился на всю жизнь с Рэем Харрихаузеном[108], который разрабатывал образы динозавров прямо у себя в гараже, а впоследствии стал крупнейшим мастером техники мультипликации стоп-моушн. Вся наша дружба с ним была одной сплошной метафорой!
Лорел и Гарди становились героями моих произведений трижды. Когда в октябре 1953 года я был в Дублине, то увидел в «Irish Times» такое объявление:
«Только сегодня
Живая легенда
в театре «Олимпия»
Лорел и Гарди»
– Черт возьми! – воскликнул я. – Мы обязательно должны на них сходить!
И моя жена великодушно сказала:
– Пойдешь – ты!
Просто оставался всего один билет – первый ряд, середина.
Я сидел там и плакал – глядя, как Стэн и Олли разыгрывают сцены из разных лет моей собственной жизни…
А потом через открытую дверь гримерки я видел, как они болтают со своими друзьями. Я не стал встревать – чтобы не нарушать атмосферу. И просто ушел.
Их души навсегда останутся со мной. Когда-то раньше я уже посвятил им два рассказа, а для этой книги написал еще один.
Другими словами, то, что однажды стало метафорой, остается метафорой навсегда.
Много интересного о своем внутреннем «я» мне довелось узнать от кинорежиссера Сэма Пекинпа, который вечно подливал мне в пиво водку и собирался экранизировать мои романы.
– Сэм, – спросил я у него однажды, – и как же ты собираешься их экранизировать?
– Буду выдирать из твоих книжек странички и по очереди запихивать их в камеру! – ответил он.
Так я узнал, что для человека, который всю свою жизнь только и делает, что смотрит километры безумного кино, безумные страницы моих романов – это всего лишь чередование крупных и общих планов.
Позже, когда я вел на телевидении программу «Театр Рэя Брэдбери», я с легкостью переделывал свои рассказы в телевизионные сценарии. При этом в ушах у меня всегда звучал голос Сэма: «Просто запихивай все это постранично в камеру!»