Эта мысль пронзает мое сердце болью, как если бы это сделали острием копья.
Сюзанна внезапно поднимает на меня глаза.
– Ты в порядке, дорогая? Ты заметно побледнела.
В такие времена я мечтаю, чтобы у меня было лицо, которое не отображало бы весь спектр моих эмоций, как на неоновой вывеске. Обычно, когда меня переполняют чувства, я пытаюсь скрыть это смехом или саркастическими комментариями, но сейчас что-то заставляет меня сказать правду. Наблюдая за белыми волнами, я выдыхаю.
– После смерти мужа я бродила у изгиба реки, где развеяла его прах. Могла часами сидеть там одна. Бывало, даже целыми ночами. Просто сидела и слушала сверчков, смотрела за движением звезд по небосклону и разговаривала с ним. Я рассказывала ему все, что делала, как протекала жизнь, на какие новые фильмы ему обязательно захотелось бы сходить. Прошло больше года, прежде чем я осознала, что не просто прибывала в трауре.
Мой голос падает на октаву.
– Я ждала, когда он вернется.
Встречаюсь с испуганным взглядом Сюзанны.
– Касса не было на тот момент уже четырнадцать месяцев, а я все еще не могла в это поверить. Именно тогда я пошла на психотерапию, потому что поняла, что мое сердце не может отличить реальность от красивой, давно умершей мечты.
Сюзанна выглядит раненной моим признанием.
– Ох. Дорогая. Это… – тихо шепчет она.
– Чертовски подавляюще, я знаю, – сухо чеканю. – Я посмешище, да? Извини, что вывалила все на тебя. Я сегодня сама не своя.
– Не опускай себя, – нежным материнским жестом она прячет прядь волос у меня за ухом. – Я даже представить не могу, через что ты прошла, – она колеблется секунду. – Ты все еще посещаешь психотерапевта?
– До переезда сюда посещала. Но если честно, Сюзанна, ни один разговор в мире не сможет изменить прошлое. Мы все застряли с нашими шрамами и печальными историями. Мне кажется, чем больше я говорила о своей боли, тем хуже становилось, как будто я расковыривала болячку, мешая ей заживать. Теперь я просто смирилась с тем, что все мои счастливые годы позади. Но все равно мне повезло больше, чем многим. Это то, в чем я убеждаю себя в плохие дни: в мире, полном недолговечных вещей, у меня есть любовь, которая будет длиться вечно. Несмотря на то, что Касса больше нет, наша любовь не умерла. Это дает мне силы жить.
– Ох, дерьмо, – она быстро моргает и размахивает около глаз руками, ее голос становится напряженным. – Из-за тебя я сейчас разревусь.
– Весьма удачно, что ты не накрашена, – улыбаюсь я.
Она снова обнимает меня и шепчет мне на ухо.
– Я так злюсь на себя из-за той ночи. Что выпила перед тем, как сесть за руль. Это было глупо и безрассудно, и мне очень, очень жаль...
– Ты прощена, – перебиваю ее. – Но если сделаешь так снова, я достану бейсбольную биту.
Мы отрываемся и улыбаемся друг другу. Затем она проводит пальцами по слезящимся глазам и расправляет плечи.
– Угроза применения силы?! Так и знала, что ты крутая, глядя на все эти класть-я-хотела-на-вашу-Барби фишки.
– Не особо понимаю, о чем ты, но это звучит нездорово.
Она вдруг замечает, что я держу в руке и светлеет.
– Эй, это «Медвежий коготь»? Обожаю!
– Ну конечно, – протягиваю выпечку ей. – Mazel tov.
– Что это означает?
– «Поздравляю» на иврите.
– Ты еврейка?
– Нет, просто дурачусь. Не парься, меня никто не понимает.
Единственный, кому это удавалось, мертв.
Мы с Сюзанной болтаем ни о чем еще пару минут, пока она пожирает мою выпечку. Она ест так же, как и я – с удовольствием, не заботясь о том, что выглядит как человек с голодного фронта, который впервые за неделю увидел еду. Когда мы возвращаемся внутрь, она дает мне контактную информацию дизайнеров интерьера и уходит с обещанием испечь еще один лимонный пирог.
Тогда я остаюсь наедине с полным домом мужчин и нервозностью.
Мне хочется все-таки объясниться с Тео и выяснить, почему он оказался возле моего дома посреди ночи. Но ничего для этого не предпринимаю. Особенно сейчас, когда понимаю, что что-то к нему испытываю. Разряд электричества, вызванный простым прикосновением его пальцев к моей коже, – не совсем влечение. Касание вызвало что-то темное, более опасное. Как будто я стояла босиком в неглубоком бассейне, а он держал искрящийся провод всего в нескольких дюймах от меня.
У меня маловато опыта с противоположным полом, чтобы понять, нормально ли это. Касс был единственным мужчиной, с которым я спала. Когда ты любишь одного и того же человека с шести лет, ты закрываешь глаза на чье-то очарование.
Поэтому я поступаю как и любой разумный взрослый, столкнувшийся с неудобной ситуацией, с которой он не знает, как справиться, – избегаю ее. Я втихую забираю контракт и кофе со стола на кухне и прокрадываюсь наверх, чтобы спрятаться в своей спальне.
Пять минут спустя мой телефон информирует о входящем сообщении.
«На случай, если ты думала, что была незаметной, я видел, как ты улизнула».
– Конечно же, все он заметил, – брюзжу я сквозь зубы, читая слова Тео. Этот мужчина ничего не упустит.
«Просто ушла просмотреть контракт».
После нажатия кнопки «Отправить», Тео сразу же начинает печатать свой ответ. Когда я вижу три маленькие точки на экране телефона, указывающие на то, что он сочиняет послание, я в тревоге начинаю жевать ноготь большого пальца. Откуда-то я знаю, что любая его писанина заставит меня чувствовать себя еще хуже.
«Ты впервые солгала мне, Меган».
С неприятным ощущением в животе, я плюхаюсь спиной на кровать и смотрю в потолок. Мне слышно, как парни Тео разгуливают по дому, шаги мужчин отдаются глухим эхом, а их голоса не разобрать, и мне жаль, что я не могу услышать голос Тео.
Интересно, какой он. Жесткий, как выражение его лица, или мягкий, как его глаза?
Раздраженная собой, я закрываю рукой глаза и вздыхаю. Мне правда следует почаще выбираться. Может, даже стоит сходить на свидание с Крейгом. Поужинаю, мило побеседую, послушаю его болтовню. Пообщаюсь.
Я даже не буду думать, сколько времени трачу на размышления о Тео Валентайне, потому что реально много.
Телефон снова гудит.
«Я прогуливался по пляжу. В доме горел свет. Я увидел, как ты суетишься, а потом и дым, когда ты открыла окно».
Мое сердце бешено бьется, пока я сижу и перечитываю его смс. Потом отвечаю.
«Прогулка по пляжу в полночь?»
Пока жду его ответа с затаенным дыханием, мои ладони становятся влажными. Снаружи кричащая стая чаек пролетает мимо окон, облако проходит над солнцем. Внезапный порыв ветра заставляет стекла дребезжать.
«Плохо сплю. Дурные сны».
– У нас есть еще кое-что общее, – задумчиво бормочу я, изучая его слова. В порыве решаю признаться в этом.
«И я. Наверное, мне тоже стоит гулять перед сном. Обычно я просто ворочаюсь и кручусь».
Когда он отвечает, мои щеки краснеют от смущения. Темное, опасное влечение закипает у меня в крови.
«Я это понял по твоей кровати».
– Так вот почему ты так пристально изучал мою постель? – бухчу я, борясь с пальцами за контроль. Они жаждут выпытать из него больше, хотят написать что-то провокационное, что заставило бы его признаться, почему он так пристально рассматривал мои скрученные простыни и одеяла. Но мозг недвусмысленно намекает, что у этого конкретного скользкого склона есть бассейн с акулами-убийцами на дне.
В конечном счете, мозг побеждает.
«Спущу контракт через несколько минут. У меня есть кое-какие дела, так что я отойду на оставшуюся часть дня. Напиши мне, если тебе что-то понадобится».
Если я по глупости надеялась, что это поставит точку в разговоре, то ошибалась. Тео присылает ответ, который отправляет меня в начало – выбивает из колеи и заставляет подвергать сомнению все, лишь бы узнать больше.
«То, что мне нужно, нельзя уместить в сообщении».
Я закрываю глаза, наполненные страхом перед явной возможностью того, что вопрос о том, что именно нужно Тео Валентайну, будет расти словно рак в моем сознании, пока не поглотит меня.
ГЛАВА 14
В контракте Тео с виду нет никаких подводных камней. Я подписываю его и оставляю на маленьком столике в фойе, когда выхожу за дверь. Сегодня прекрасный солнечный день, но с большими, рыхлыми облаками, плывущими по небу словно куча гигантских шариков из ваты. По наитию, я решаю отправиться в Портленд присмотреть мебель.
Полтора часа спустя я оказываюсь на углу улицы в промышленной части города, созерцая груду щебня, она же бывшая штаб-квартира «Капстоун Конструкшн».
Крейг был прав – все это похоже на последствия ядерного взрыва. Или сначала пронесся ураган, а потом уже взорвалась бомба. Разрушение глобальное. Обуглившаяся оболочка нескольких кирпичных стен – единственное, что осталось от огромного сооружения. Почерневший скелет крыши покрывает груды металла, которые, как я полагаю, было различным оборудованием, но теперь все расплавлено или сожжено до неузнаваемости.
В квартале отсюда высокий металлический телекоммуникационный шпиль на вершине высотки весело поблескивает на утреннем солнце.
Мои знания о молниях получены из ежегодных июльских пустынных муссонов в Фениксе, начинающихся будто по часам, многие из которых отличались сильными грозами. Раньше я ненавидела оглушительные раскаты грома и блестящие, зазубренные белые молнии, которые раскалывали черное небо, но Кассу нравилось все это дикое величие и опасная красота.
Некоторые художники пытаются изобразить уродливые и забытые жизнью вещи. Касс любил именно такую красоту во всех ее проявлениях, и чем непредсказуемей она была, тем лучше. Он был достаточно успешным живописцем, что отлично держало нас на плаву, пока я оканчивала аспирантуру, но еще он был одержим фотографией. Ему нравилось собираться со своими такими же помешанными фотографами в дождь, добывая идеальный снимок удара молнии, и многие из этих изображений украшали стены нашего дома. Даже атмосферные грозы Великих равнин не сравнятся с юго-западными пустынными штормами. Так что кое-что о молниях мне известно. Я знаю их непредсказуемость. И что они опасны. И мне известно, почему это происходит.