С проспекта донесся визг тормозов и глухой удар, будто столкнулись две железные цистерны.
— Т-твою дивизию, — воевода вновь перешел на рысь. — Ни на минуту оставить нельзя…
Я поковылял за ним.
Перед Олегом расступались. И комментировали.
— Поглянь, сам сыскной воевода пожаловали.
— Где, где?
— Да не мельтеши. Не видишь, человек на работе. Отступи в стороночку, мы на него с заду полюбуемся. Ну, видишь?
— Вижу, конечно. Я ж не слепая, когда такой видный мужчинка прет. И всё при нем: и усы, и пистолеты…
— Вот дура баба. При чем здесь усы?
— Усы всегда причем. Верное средство знаю: если усы торчком, то и всё остальное…
Я зашелся кашлем.
— А как выступает… Смотри, Матрена, у него не только усы, а еще и грудь колесом. Бронежилет-то как завлекательно топорщится…
— Красавец-мужчина, что есть, то есть. Весь в отца… — где-то за спиной сладко вздохнули.
Столкнулись черный, с лоснящимися боками Геллендваген и раскоряченный, как черепаха в случке, пятнистый Хаммер. Я вздохнул от зависти. Кучеряво живут господа Мангазейские золотопромышленники. Сколько такие движки топлива жрут…
Перед машинами топтались владельцы. Пузатые дядьки в кожаных куртках, кепках и с такими здоровенными цепями на бычьих шеях, что могли бы выдержать вес небольшой яхты. Дядьки были похожи, как двое из ларца. Да, и самое главное: они крепко держали за руки Лумумбу.
Под глазом учителя рдел синяк, щека была ободрана. На пыльные бакенбарды капали густые капельки крови. Я уже навострился рыбкой нырнуть в драку, чтоб, хотя и ценой собственной жизни, отбить драгоценного учителя…
— Спокойно, Ваня, я разберусь, — поймал меня за шиворот воевода и сам шагнул в центр композиции. — Нарушаем? — обратился он к мужикам.
— Прикинь, сыскной воевода, мы Душегубца словили. — радостно осклабился первый.
Вот это поворот! За преступника бвану еще никто не принимал…
— А… с чего вы взяли, что он и есть душегубец? — осторожно спросил Олег.
— А кто же еще? — ощерился золотыми зубами второй. — Черный, одет не по-нашему, воняет мертвечиной. И денег у него нет…
Как последний аргумент работал в пользу Душегубца, я не представлял.
— Схватили, можно сказать, на месте преступления. — подключился первый.
Бвана молчал. И не удивительно: как только наставник порывался что-то сказать, бдительные стражи встряхивали его так, что лязг зубов слышался в последних рядах толпы.
— Докладывайте, — приказал Олег.
— Он мертвяка тащил.
— Ага, прямо посредь дороги. Совсем офонарел, маньячина.
— Ну. Еду, смотрю: прет через перекресток, и мертвяк на шее…
— Я его как увидел, так и дал по тормозам.
— И я дал. Чудом не зашибли, аккурат меж бамперов проскочил. Так что вот: бери его тепленького, сыскной воевода, да чтоб живого места на ём не осталось.
— Столько народу сгубил, ирод. — подхватили в толпе.
— Ничего, отольются кошке мышкины слезки! Уж сокол наш ясный, батюшка сыскной воевода, постарается, приложит ручку свою белую…
— А плечи-то какие широкие… И профиль мужественный.
— У Душегубца чтоль?
— Тьфу, дура! У воеводы. Как у Феба…
— Эт кто такой? Почему не знаю?
— Потому, что Феб — это латинянский бог любви. Где б ты о нем слыхала, темнота подзаборная?
— А ты где?
— А мне кузнец наш, дядь Филип, сказывал, когда на сеновал водил. Амор, говорит. И глазами зырк…
Пытаясь вытрясти из ушей бабскую брехню, я перебрался поближе к Олегу. Тот деловито осматривал поврежденные автомобили, на Лумумбу пока не обращая никакого внимания.
— Протокол составим? — спросил он владельцев.
— Да на хрена козе баян? — махнул рукой первый. — Я такие тачки — пачками, паромом из Европы…
— Не будем бакланить, — кивнул второй, звякнув пудовой цепью. — Ты лучше этого черного чисто — конкретно разъясни. Ну и нас не забудь, когда дело состряпаешь. Медаль там какую, или грамоту… В рамку повешу, братаны обзавидуются. А если помощь нужна… Прижать кого, или язык развязать, ты только свистни.
— Разберемся.
Лумумбу торжественно передали с рук на руки.
— Расходитесь, граждане. — повысил голос воевода. — Больше ничего интересного не будет.
— А ведь воевода-то еще не женат… — да что, преследуют меня эти сплетницы, что ли?
— Эт кто говорит-то? Ты, что ли?
— А хоть бы и я. Мне ихняя ключница сказывала: подыскал папаня невесту, да сынок заупрямился. Не хочу, говорит, на купцовой дочке жениться, а хочу прынцессу заморскую, магии обученную…
— Ага. Чтобы и его в гроб свела. Как князя…
Я поспешил за Олегом, ненавязчиво уводящим наставника в ближайший темный переулок.
— Извините, господин сыщик. Народец у нас темный, столичных методов поимки преступников не разумеет… — говорил воевода с совершенно каменным лицом, даже не моргая.
— И вы на меня не серчайте, — ровно в таком же тоне отвечал наставник. — Увлекся, вспомнил молодость… — он осторожно потрогал разбитую скулу. — Жаль, мертвец сбежал.
— Ничего, найдем. — пообещал Олег.
— Вряд ли. — Лумумба достал платок, и принялся вытирать руки. — Скорее всего, он уже далеко.
— Значит, мы о нем так ничего и не знаем? — спросил я, наконец-то отдышавшись.
— Ну отчего же? — поднял брови учитель. — При жизни это был мужчина лет сорока. Лысеющий, с бородой и солидным брюшком. Авантюрист и неудачник, но в последнее время дела его шли на лад. Скорее всего, был артистом. Смею предположить — певцом. Насколько я знаю, князь Игорь учредил в городе оперный театр, так что остается сходить и узнать, не пропадал ли у них сотрудник.
— Откуда вы всё это взяли? — удивился Олег.
— Дедуктивный метод. Возраст я узнал по зубам. Зубы у него так себе, кривоватые и мелкие, но на левых коренных — новые золотые коронки. Множество шрамов и травм позволяют заключить, что жизнь покойный вел бурную и беспорядочную. Одним словом — авантюрную. В Мангазею подался, как и все — за счастьем, и здесь ему наконец-то повезло. В момент смерти одет был во фрак, пластрон, хорошие кожаные туфли… Вечерние фраки в будние дни носят или артисты, или официанты, но, судя по возрасту — он скорее артист. Так как актеры обычно держат себя в форме и не разъедаются между гастролями, заключаю, что покойный был певцом — для их братии солидный вес только на пользу…
— Круто. Я тоже так научусь, — кивнул воевода. — Хотя, я думал, вы его магическими методами допросите.
— Магическому допросу, к сожалению, помешали обстоятельства непреодолимой силы. — Лумумба вновь потрогал скулу. Шишка была уже заметно меньше. — На шее с левой стороны — глубокая колющая рана, — продолжил он отчет. — Повредили яремную вену, человек скончался от потери крови. И палец: его отрезали уже после смерти… Зачем — пока сказать не могу. Зарыли неглубоко — или сил не хватило, или торопились. Он потому и проснулся: почуял заклятье поиска, которое применил мой помощник.
— Можно спросить мадам и девочек, — вставил я. — Ходили ли к ним артисты… — вспомнился образ, который я мельком уловил от ножниц.
— Спросим. — кивнул Олег.
— И откуда под кроватью орудие убийства, — напомнил я.
— Это еще доказать надо, — возразил Лумумба. — Чья кровь была на ножницах, мы не знаем.
— Вопрос в другом. — воевода глубокомысленно взялся за подбородок. — каким местом этот старый мертвец соотносится со свежим трупом, который, кстати, тоже пропал?
Глава 6
Приснилось, что я снова в учебке. Сплю на своей койке, и тут влетает наш инструктор, Сан-Саныч, и, пронзительно дуя в свисток, объявляет побудку…
Скатившись с лавки, я ощупью надел штаны, пятерней приглаживая волосы, вытянулся по стойке смирно, и только после этого проснулся. Оказалось, это не Сан-Саныч, а бабкин петух. Мелкий тиран гаремных кур, в перспективе — суп с лапшой. Взлетев на подоконник, он орал так, будто началось Второе Пришествие Марсиан. Я запустил в него тапком. Пернатый паршивец с достоинством удалился, а в комнате раздался громовой хохот.
Визгливо каркала Гамаюн, устроившая гнездо на полатях, подальше от кота. Смеялся кот — он нашел пристанище в ногах кровати Лумумбы, и теперь совершал утренний туалет с помощью собственных слюны и лапы. Ржала Машка. Сидя на своей раскладушке и разложив вокруг разнообразные железные детальки и промасленные тряпочки, она чистила пистолет.
Пылая праведным негодованием, я набрал воздуха, чтобы отчитать супостатов, испортивших такой хороший сон, но в лицо прилетела подушка. Не удержавшись на ногах, я плюхнулся обратно на лавку, а она, коварная, вывернулась, встала на дыбы и огрела меня по кумполу. Из глаз посыпались искры.
Под грудой одеял, где по идее, должен был почивать драгоценный наставник, раздался драконий рык. На столе, прикрытые вышитым полотенцем, зазвенели чашки и блюдца.
Из подушек возникла встрепанная голова. Свирепо оглядев единственным здоровым глазом комнату, она оскалилась и гаркнула:
— А-а-а, черти полосатые, покою от вас ни днем ни ночью! Лейтенант Спаситель! Паччему личный состав бьет баклуши? Назначаю приказ: марш на улицу, делать зарядку, а не то… — не в силах продолжать, голова рухнула обратно в подушки и вновь накрылась одеялом.
Хулиганы притихли. Машка юркнула к себе за шторку, птица Гамаюн, остекленев глазами, прикинулась чучелом, кот быстренько вымелся за дверь, а я, согласно приказу, пошел во двор. Во-первых, добежал до нужника, устроенного в дальнем конце огорода. Санитарное сооружение радовало свежей зеленой краской, в дверце, на уровне глаз, было прорезано окошко в виде виноградной грозди. Внутри царили уют и благолепие: пауки таращились без привычного плотоядного блеска в глазах, на стульчаке, обмотанном несколькими слоями тряпок, сидеть было тепло и мягко, а в пределах досягаемости, на гвоздике, нашелся толстенный календарь-ежегодник за тысяча девятьсот семьдесят пятый год, с мягкими страничками и напечатанными на другой стороне анекдотами.