— Фельдфебель, я же не возражаю. Езжайте, — лейтенант делает великодушный жест рукой. — Но не жалуйтесь, когда взлетите на воздух.
Лейтенант глядит оценивающе на автомобиль и вдруг замечает:
— Машина — конфетка! Жалко будет…
— Что-о-о!!! — выходит из себя гауптман, не выдержавший ожидания и выскочивший из машины. — Извольте доложить по форме, лейтенант!
Штольц-Никоненко лениво спрыгивает с танка и неожиданно преображается. Чётко вытягивается в струнку, щёлкает каблуками и рявкает:
— Герр гауптман! Ночью были замечены русские диверсанты. После перестрелки их отогнали. Потерь с обеих сторон нет, но сапёры обнаружили только что установленные мины. Противопехотные и противотанковые. На данный момент идёт разминирование и проверка дороги. Докладывает лейтенант Штольц, ротный командир 2-го батальона 12-го пехотного полка.
Герр гауптман подозрительно оглядывает лейтенанта, но затем смягчается.
— Вольно. Сколько будет продолжаться разминирование?
— Не могу точно сказать. Думаю, около часа. Затем для окончательной проверки пустим два танка, где будут одни водители. Только потом откроем движение.
— Мне тут целый час стоять? — изумляется гауптман.
— Зачем? — ответно удивляется лейтенант. — Я же объясняю, езжайте в объезд. Затратите на него лишних всего пятнадцать минут.
— А там не заминировано?
— Та дорога не может быть заминирована. Она частично в расположении батальона и только что проложена через лес.
Уговорил! Опель-адмирал съезжает в сторону и скрывается в лесу. Через несколько минут сигнальный показывает Никоненко: всё, клиент принят, ждём следующего.
И главное, почти всё правда. И объезд не заминирован, и проходит через расположение батальона. Только не немецкого, а русского. То, что дорога впереди не разминируется, а наоборот, то мелочи жизни.
Никоненко ещё раз глядит на сапёров в немецкой форме, лениво ковыряющих дорогу. Когда немцы рядом — лениво. Сейчас они шустро закладывают фугас посередине. В самом начале «минированного» участка лежат несколько круглых мин советского производства.
С обратной стороны приближаются ещё несколько машин. Пока несколько машин. Никоненко знает, что основной поток начнётся минут через пятнадцать. Вот тогда придётся поработать. По-стахановски.
— Короче, мы тогда сотню машин вместе с грузом у немцев позаимствовали. Там пара бронемашин была и три легковых, — довольно улыбался Анисимов.
— Давай тот Опель-адмирал товарищу Сталину отправим? — предлагаю я.
— А зачем он ему?
— Ему — ни за чем. Наградит кого-нибудь. Можно и тебя наградить, но ты себе ещё что-нибудь подберёшь. Пока ездить всё равно нельзя.
Анисимов соглашается.
— И двадцать машин из числа мобилизованных из колхозов верни им. Хоть какая-то компенсация. Лично я у тебя ничего забирать не буду. Только ты часть продовольствия пусти через военторг.
Мы немного поржали, когда спорили на тему, кто кого должен кормить.
— Народ должен содержать свою армию! — утверждал Анисимов.
— Народ и армия едины! — возражал я.
— Что потом с дорогой сделали?
— Подождали, когда плотность движения возрастёт, и взорвали стометровый участок. Затем начали обстреливать остальных из пушек. На сутки трассу перекрыли…
— Надо было ещё захватить…
— И-э-х! Не травите душу, товарищ генерал, — кручинился Анисимов. — Обнаружился дефицит водителей. Не брать же немцев на службу.
Водители у него ещё были, конечно. Но в частях на севере. Далековато.
— Второй день повоевали ещё, потом отошли. Когда немцы крупные силы подтянули.
Славненько они там повоевали. Сотня трофейных машин, сотня уничтоженных, батальон пленных, батальон положили в бою и пару батальонов сильно потрепали. С минимальными потерями. Всегда бы и везде так.
— Никоненко где?
— Ушёл дальше в немецкий тыл.
— Дай-ка ему задание… — мне страсть, как надо знать расположение немецких аэродромов. Бывшие наши бомбить бесполезно. Немцы знают, что мы знаем их местонахождение.
19 августа, вторник, время 09:05.
Дорога в сторону Молодечно за 5 км до него.
Лейтенант Беляков.
Надо бы отлежаться после контузии, но приходится идти. Неходячих машинами везут, но на всех не хватает, приходится топать ножками. Мне, так по-другому и нельзя. В машине трясёт, головная боль становится нестерпимой. Осколок в башку — полбеды, зарастёт, а ходить мы умеем, пятнадцать камэ даже не разминка. Налегке-то.
Рядом сипит майор, из артразведки полка. Тоже ножками топает с перевязанной рукой. Настроение у нас не очень. У всех не очень, у всей колонны из полусотни бойцов. Нас, командиров, не считая сержантов, всего двое. Майор из старых, мы так называем всех, кто служил до войны. Нас, молодёжи военного призыва, много. Кто-то уже до командиров батальона дорос, но я, как и большинство, на взводе сижу. Да мне больше и не надо.
Идём и болтаем. Больше я, майору дыхалки не хватает.
— Задолбали дойчи, — жалуюсь я, — то и дело тактику меняют. Представьте, товарищ майор, что они делают. Накрывают нас артиллерией, и пока мы ховаемся, пехота подходит на сто метров и ближе. Только пушки замолкают, они уже гранатами нас забрасывают. А то и танк подгонят. Как отбились, сам не понимаю. У соседей дежурный взвод весь положили…
Слегка поправляюсь.
— После, правда, их наша арта накрыла…
— А ты думал… — гордо пыхтит артиллерист.
Навстречу пылит небольшая колонна автомобилей и броневиков.
— Гадство, б… — пыхтит майор, — опять в кювет сворачивать.
— Зато отдохнём, — утешаю его. Мне-то всё равно, а ему дух перевести надо.
Колонна вдруг съезжает с дороги, давая нам пройти. Из второго броневика кто-то выходит. Ого! Кто-то с большими звёздами!
— Никитин что ли? — всматривается майор. — Нет, Никитин повыше вроде…
— Генерал! — ахаю от неожиданности, горло перехватывает. — Генерал Павлов!
Не понимаю, что со мной, голову поднимаю выше, почти на строевой шаг перехожу. И все остальные — тоже! Не понимаю, как определить чувства, начинающие меня переполнять. Нас всех. Сосед майор втягивает живот и расправляет плечи. Всем хочется выглядеть бравыми и лихими. Ранили? Херня! Отдохнём чуток и зададим дойчам перцу!
Это не просто из-за того, что наш комфронта нас видит. Он и вся его свита выстроились вдоль дороги и отдают нам честь. Колонна останавливается, сопровождающая нас девушка-санинструктор бежит к генералу с докладом. Даже издалека видно, что девушка волнуется, запинается и краснеет. Стоящие рядом командиры улыбаются. Генерал что-то спрашивает, опять выслушивает, кивает и зычно командует:
— Вольно!
— Вольно, — пищит девица, оборачиваясь к нам, и, полыхая всем лицом, бежит к колонне.
Мы возобновляем движение. Хочется опять перейти на строевой шаг, но генерал уже руку к козырьку не подносит, машет рукой, как бы говоря: «Идите уже, не напрягайтесь, вы не на параде».
Что меня толкнуло на нарушение устава, сам не знаю. Майор рядом аж зашипел от такого.
— Товарищ генерал армии, разрешите обратиться? — говорю прямо из строя, а этого делать категорически нельзя.
— Обращайся, лейтенант, — совершенно безмятежно генерал не обращает внимания на нарушение дисциплины.
Колонна без всякой команды, нарушив строй, который непроизвольно выравнивали при виде высокого начальства, останавливается.
— Когда мы перестанем отступать, товарищ генерал армии? — набрав в грудь воздуха, выпаливаю главный вопрос, который, знаю, мучает многих. В желудке становится чуть холодно от собственной дерзости.
— Это не отступление, лейтенант, — генерал грозит мне пальцем, — это войсковой манёвр. Зачем и почему?
Ненадолго он задумывается. Но нам всем уже легче. Все понимают, что командования есть какой-то план и ничего страшного не происходит.
— Мне надо знать, где край силы у немцев, — наконец говорит генерал. — И где он у вас. Хочу знать, на что способны мои бойцы и командиры.
Опять замолкает, все напряжённо ждут. Хоть я и мелкий, но тоже командир и кое-что понимаю. Не всё можно говорить подчинённым и он сейчас решает, что нам можно открыть.
— Понимаешь, лейтенант, я могу прекратить это в любой момент. Но надо выбрать самый удобный, когда немцы выдохнутся. Вы не отступаете, вы решаете важную боевую задачу. Она в том, чтобы нанести противнику максимальный урон. А в обороне это делать удобнее.
Все слушают, затаив дыхание. Впитывают не только слова, выражение лица, тон, которые можно охарактеризовать двумя словами: спокойствие и уверенность. Строя давно нет. Как-то незаметно все сгрудились вокруг нас, вытягивают шеи, ловят каждое слово.
— Могу прекратить это в любой момент, — спокойно повторяет генерал. — Скажите, ваши силы уже на исходе, терпения уже нет?
Толпа начинает возмущённо гудеть.
— Нет, товарищ генерал армии, — раз уж я начал разговор, мне и продолжать, — силы есть и потерпим сколько надо.
— Неделю… — запинается генерал, — нет, две. Через две недели мы погоним их обратно. С какого места, не скажу. Военная тайна. А чего это вы сгрудились? А ну, строиться!
Мы быстро восстанавливаем колонну и слушаем следующий приказ.
— Товарищи красноармейцы, сержанты и командиры! — генерал по виду не напрягается, но все прекрасно его слышат. — Слушайте боевой приказ. Всем срочно выздоравливать. А то не успеете к началу наступления!
Генералу ещё пришлось послушать троекратное «Ура!», но вроде его это не огорчило, ха-ха-ха…
19 августа, вторник, время 09:35.
Та же дорога за Молодечно.
Генерал Павлов.
Едем дальше на КП 13-ой армии. Кляну себя за забывчивость. Теоретически вроде все всё знаем. Знаем и о том, что отступление снижает боевой дух войск. Но теоретически. Парни, с которыми сейчас разговаривал, сами не понимают, какие они герои. Отступают, но держатся за каждый метр, как голодные коты, вцепившиеся в свежую рыбёшку.
Надо исправлять. Задача у армии Никитина и так тяжёлая, нужно их подбодрить. И сделать это, не раскрывая своих планов. Мне и требуется, чтобы всё выглядело так, будто 13-ая армия терпит поражение. Не катастрофическое, но тем не менее. Только как-то упустил я, что на наших бойцов это действует удручающе.