Рота будет продвигаться дальше на север. Движемся двумя раздельными группами, вторую возглавляет старший сержант Нефёдов. Незаметно осуществить движение не удаётся, но есть запас времени примерно в сутки. Попытаюсь обнаружить объекты с севера, возможно, с той стороны нет сильной охраны.
Переправляю самых важных «языков», добытые документы и удостоверения уничтоженных немецких солдат и офицеров.
Гарнизон в семьдесят человек деревни Шашуоляй, в которой нахожусь сейчас, выведен из строя.
Провожаю ночью прибывшие самолёты. С души будто валун падает. Вроде незаметно при большой численности группы, но наличие раненого сильно нас замедляет. Не всё же время мы на машинах ездим.
Выводил из строя личный состав полицейской роты лично. Прострелил каждому голень из парабеллума. Так, чтобы пуля задела кость или близко прошла. Сейчас со стонами, охами и ахами отлёживаются в самом большом амбаре. И одну избу пришлось им отдать.
Второй У-2 после короткого разгона отрывается от земли, увозя с собой фельджандарма и оберлейтенанта. Какой-никакой, а всё ж таки офицер. С передаваемыми документами штабистам будет что пожевать в ближайшие дни. И чем карту разукрасить.
Пойду-ка я спать, день выдался суматошный. Немного подумав, разуваюсь. Приятно пройтись по росной травке. Здесь она мягкая и тянется до самой деревни.
-----------------------------
* — Никоненко не в курсе, что коллективизация в Прибалтике началась изрядное время после войны. Никаких колхозов до войны там не было.
Окончание главы 8.
Глава 9. Серая полоса
Предисловие.
На исходе той ночи, когда Никоненко отправлял языков и документы за линию фронта, эскадрилья пешек обработала северный выступ Лаворишкесского леса, в котором разведчики Никоненко обнаружили скопление немецкой пехоты. Возникший пожар после бомбёжки, в том числе зажигательными капсулами, немцы тушили целые сутки.
25 августа, понедельник, время 07:30.
Позиции 603 сп, 161-ой сд, 4 км южнее д. Ворняны.
(Островецкий район, Гродненская область)
— Привет, Прохор! — в окоп сыпятся бойцы.
— Здрасте… — бурчит неохотно невеликого роста, но кряжистый снайпер. Отвлекают тут всякие…
И чего эти умники-командиры понавыдумывали! Дежурный взвод выдерживает артналёт, отражает первую атаку и отходит на резервные позиции. Так доотходишься, что отходить некуда будет. Что-то он тогда и буркнул недовольно и непроизвольно. А командир услышал и отбрил:
— Да, до самого Берлина отступать будем, если чо…
Спустя секунду взвод начал ржать. Весёлый у нас командир. Молодой и весёлый. И действительно, всё как-то перепуталось, что немцы угрожают нам с востока, и отступать, если что, придётся на запад.
Что-то там командир про новую тактику объяснял, Прохор пропускал мимо ушей. Вы — командиры, вы и думайте, а наше дело солдатское — приказы исполнять. Что-то в голову всё-таки зашло. Взвод вместо роты в окопах для того, чтоб потерь меньше было от артподготовки. Так вон они идут! Без всякой артподготовки прут пять танков, и фигурки серые за ними мелькают. Вот и приходится остальной роте возвращаться. Прохор всматривается в прицел, нет, далековато пока. Фрицы пошли в атаку, выйдя из-под деревьев небольшого леска. Им надо пройти низинку, пологую, почти невидную и такой же, заметный только при беге с грузом, подъём к позициям роты.
Справа от Прохора щёлкает выстрел.
— Без команды не стрелять! — это командир возмущается.
— Санёк, у тебя что, лишние патроны завелись? Так ты лучше мне отдай. Толку будет больше, — бурчит Прохор.
Обсажен Саньками, как мухами. И справа и слева, оба Сашки. И что характерно, как-то они отличают, к кому он обращается. Хотя бывает, даже не видят его, как сейчас. Каждый в своём отнорке. Мистика, неведомая науке. Щас-то понятно, тот, кто выстрелил, тому он и говорит. Но бывает, заговорит с одним, когда оба рядом, и откликается безошибочно тот, кто ему нужен.
Ембическая сила! Только собирался нажать спуск! Почти синхронно бахают две сорокопятки, и выбранный в качестве первой мишени солдат ныряет в траву. Атакующие уже пересекают русло высохшего ручья, так что теперь вымахавшая в полный рост отава* (трава, выросшая на месте уже скошенной) хорошо прячет залёгшую пехоту.
Ого! От этих мелких пушчонок есть толк. Один танк по инерции заворачивает боком, — всегда так с ними, когда гусеницу на ходу рвут, — сорокопятки начинают азартно лаять. И вдруг танк начинает дымить и взрывается с треском разрываемой ткани. Башню откидывает набок.
— Боекомплект рванул! — восторгается Санёк справа. Который торопыжка.
Сорокопятки сумели пробить боковую броню. Помню, нам показывали во время обучения. У тройки есть на корпусе за гусеницами лючок и в башне есть. И броня там слабее. В один такой люк артиллеристы и попали.
Вот теперь нам становится туго. Танки начинают лупить по нашим позициям. Хорошо, что пушки в полусотне метров от меня. Вторая пара до сих пор молчащих пушек под шумок ссаживает гусеницу ещё с одного танка. И тут же замолкает. Засекут их фрицы или нет? Второй танк уже не разворачивается, он стоял. Водит башней, ищет, откуда его приложили.
Наконец-то моя работа начинается. Фрицы возобновляют атаку. Разутый танк поддерживает своих огнём. Привычно ловлю в прицел фигуру в дымном тумане, жму спуск. Вроде падает. Ищу другого. Выстрел. Третий. Пора менять позицию. Вряд ли меня застукают, но как привык, так и работаю. И так засиделся. Больше двух выстрелов с одной позиции делать нельзя. При снайперской дуэли больше одного. А я уже три раза пальнул.
Саньки палят в белый свет, как в копеечку. Встал ближе к правому. Тот обращает довольное лицо…
— Пригнись, дурачина! — дёргаю его вниз за ворот. И как раз над нами пули свистят. У танков не только пушки есть.
— Троих точно завалил! — взахлеб похваляется Санёк, светясь всеми конопушками и лазурно-голубыми глазами.
— А теперь хлеборезку себе завали… — проверяю его винтовку, — никого ты не завалил, дубина стоеросовая. У тебя прицел на сто метров…
Выставляю на четыреста, потом поправляюсь. Уже меньше, а пока ещё стрелять начнёт, так что ставлю на триста.
— Санёк!!! — ору второму. — Поставь прицел на триста.
Стрельба слева прекращается. Ещё один дуболом! Все Саньки в мире выточены из дерева? А як же Александр Пушкин и тёзка его Македонский?
Успеваю ещё два раза сменить позицию и уложить пару фрицев, когда начинается какой-то ужас.
— Стой! Куда?! — хватаю Санька, того что слева, дёргаю за ремень назад. Как-то совсем без сопротивления он валится прямо на меня. В щёку плещет горячим.
Секунду назад, светя на меня побелевшими зенками, проорал что-то про танки и рванул из окопа. Сам хотел, если честно, но когда увидел со стороны дурака, каким сам чуть не стал, опомнился.
Это не танки. Это артподготовка, которую фрицы затеяли только сейчас. Танки нас тоже полируют, но на такой кошмарный ураган они не способны. Нас будто из шланга поливают, и каждая капля — снаряд или мина.
Надо бежать отсюда! — рвётся изнутри животный ужас. Видел такое в глазах скотины, что сообразительнее, что понимает, её забивать ведут.
Сидеть!!! — командуют остатки разума, которые тают, как снег под тёплым дождём. Сижу и натурально трясусь в своём отнорке. Утешаю себя тем, что дрожу не от страха, трясучка от земли передаётся. Окопы наши затягивает дымом и пылью, которую рвут и сгущают всё новые и новые разрывы.
Что-то меняется. Гул, пробивающийся сквозь ладони, прижатые к ушам, усиливается, но… так это наши! Фрицы лупят по нам, наши пушкари по ним! Как-то на душе сразу становится легче.
Через полчаса.
Тащу контуженного Санька-торопыжку. Вспотел бы сам, если б сверху не лило. Повезло парню, отключился от близкого, прямо в окопе, разрыва и провалялся в своём отнорке весь артобстрел. А то бы выскочил, как тёзка, под осколки и пули. От второго Саньки, которому шею подрезало, забрал документы и винтовку.
Бой прекратился из-за дождя. Так гроза грохнула, что с утра всё с силами собиралась, не хуже артобстрела. Всё. Теперь танки увязнут, пехоте тоже не по нутру в грязь плюхаться. И ладно бы просто испачкаешься, так ведь и оружие в грязи изваляешь, и как потом стрелять?
Поэтому отходим, отползаем, прячась за кусты и редколесье, но спокойно. Пушкари, видел, одну пушчонку тащили. Остальные, наверное, всё… да и самих-то их немного осталось. И от роты меньше половины. Ещё один такой бой и роты не будет.
20 августа, среда, время 18:15.
Разведвзвод, старший лейтенант Никоненко. 5 километров к северу от г. Укмерге. Южная оконечность Шимонисского урочища.
— Прекратить огонь! — по инерции ещё тарахтят несколько автоматных очередей.
Внимательно осматриваю поле, усеянное трупами. Вроде кто-то ещё шевелится. По команде «Контроль» из рощицы выходит редкая цепочка моих бойцов. Наискосок к моим выходит ещё одна цепочка. Хотя это тоже мои, взвод Нефёдова. Приказ кончить всех, можно не говорить, не первый раз. Звучат одиночные выстрелы. Нам не нужны ни языки, ни свидетели. Дойчи знают, что мы есть, но не знают, сколько нас. Пусть и дальше не знают.
Мне Нефёдов пожаловался, что увязалось за ним какое-то подразделение, численностью в пару взводов. Идиоты! Всё равно, что парой легавых пытаться медведя затравить или стаю волков. Но вцепились, как клещ. Да с собаками, тем след взять, раз плюнуть. Можно и табаком воспользоваться, да только ведь не засыпешь им несколько гектаров. А собачий нюх отшибается не на сутки. Если опытные, то могут на руках псов перетащить за сотню метров, а там снова «Ищи, Рекс». Раз так задержишь, а потом — всё. Одну-две собаки в резерве будут держать.
Засаду Нефёдову устраивать не разрешил. Кто-то из дойчей обязательно уцелеет, и численность группы сержанта станет примерно понятной. Сейчас пока обнаружат убитых, пока прикинут, что к чему, время-то и пройдёт. И когда они ещё догадаются, что на самом деле групп две. Мы ещё кое-что делаем. Нас снабдили радиомаячками, которые включаются с установленной задержкой и бодро выстреливают в эфир всякую галиматью, похожую на радиошифровку. Парочка ещё осталась. Одноразовые они, но нам больше и не надо.