Долго пили чай, обсуждая детали предстоящего отбоя. Кораль Тальвавтын посоветовал построить на границе леса у Белой сопки. Ее столовую вершину мы видели с перевала.
Тальвавтын сказал, пусть Гырюлькай кочует с табуном к подножию Белой сопки, а Вельвеля он пришлет к нам завтра.
Мы обещали построить кораль за десять дней — в невероятно короткий срок. Но медлить нельзя: приближалось время, когда беспокоить стельных важенок небезопасно.
Окончив чинный торг и бесконечное чаепитие, распрощались, договорившись встретиться через десять дней у Белой сопки.
— В толк не возьму, почему старый лис так быстро согласился? — недоумевал на обратном пути Костя.
— Еще бы не согласиться: такие деньги с неба валятся и продуктов хватит для всех диких стойбищ Пустолежащей земли.
— В кон ему ударили… — хмуро посетовал Костя, — власть его укрепляем…
Гырюлькай просто не поверил известию о благополучном завершении переговоров.
— Как? Живых оленей продавать согласился? — удивлялся он. — Половину богатства отдает.
Геутваль заметила, что тут что то нечисто: Тальвавтын неспроста так быстро согласился продать оленей — хитрит, как старая Лисица!
И все таки спокойнее стало на душе. Вечером собрались в пологе Гырюлькая. Было уютно и тепло. Эйгели и Ранавиаут накрыли чайный столик. Теперь у них был целый сервиз, который мы с Костей преподнесли женщинам из посудного отдела своей передвижной фактории.
За чаем я торжественно объявил нашим друзьям, что отныне они пастухи перегонной бригады Дальнего строительства, Гырюлькай — бригадир, а Эйгели — чум работница. Каждый месяц они будут получать хорошую зарплату и покупать любые продукты, какие хотят.
Долго мы с Костей растолковывали, что такое зарплата и сколько товаров можно купить на эти деньги.
Гырюлькай восхищенно цокал, Эйгели прыскала, удивляясь, за что она будет получать деньги — ведь всю жизнь починяла одежду Гырюлькаю и своим детям даром. Тынетэгин и Геутваль Слушали нас как завороженные.
Геутваль порывисто поднялась на колени, откинула керкер (в пологе было жарко) и, протянув обнаженную руку к светильнику, воскликнула:
— Мы будем сами себе люди, никогда не вернемся к Тальвавтыну и будем всегда кочевать с тобой, да?!
Глаза её блестели. Пылкая ее душа не знала покоя. Тынетэгин подался вперед. Лицо его покрылось пятнами. Костя сидел притихший И молчаливей, поглядывая с нескрываемым восхищением на Геутваль.
С распущенными волосами, черными и блестящими, девушка походила на языческую богиню, жрицу дикого, неизвестного племени…
Утром приехал Вельвель. Тальвавтын выполнил обещание и прислал его к нам пастухом. Вельвель привез ГЫрюлькаю дощечку с иероглифами — коротким распоряжением перегонять табун к Белой сопке и там ждать подхода остальных табунов.
Я попросил у Гырюлькая «говорящую дощечку». Так я начал собирать уникальную коллекцию идеографического письма Пустолежащей земли, взбудоражившую впоследствии университетских языковедов…
Несколько дней мы продвигались с табуном и со всем своим караваном вниз по Белой долине, забираясь дальше и дальше в глубь Пустолежащей земли.
Костя ехал задумчивый и хмурый — Заманивает нас старый плут в ловушку… Сами лезем в капкан.
Но я не видел опасности. Ведь Тальвавтын согласился продать нам оленей и, видно, решил честно выполнить свое обещание.
— Посуди сам, — говорил я Косте, — зачем ему расставлять какие-то ловушки? Ведь расправиться с нами он мог уже давно. Да и сделка чертовски выгодна для него: получает в собственность и законным путем целый «универсальный магазин» с товарами.
Но Костя молчал, нахмурившись.
Только на третьи сутки мы подошли к Белой сопке с плоской, как стол, вершиной. На снежных ее склонах чернели мохнатые от древесных лишайников, узловатые лиственницы. На речных террасах поднимались более стройные деревья. Граница леса частоколом перегораживала Белую долину.
Ох и обрадовались мы лесу после бесконечных скитаний в лабиринтах голых, безжизненных сопок, закованных в снежный панцирь! Яранги поставили на опушке среди лиственниц, утоптали площадку, накололи дров из сухостоя, и сразу лагерь принял обжитой вид. Костя расположил нарты с грузом квадратом вокруг лагеря, оставив лишь узкий проход к ярангам. Получилась маленькая крепость среди снежной тайги.
Время подгоняло: через неделю к границе леса прикочует Тальвавтын с табунами. Надо успеть срубить, как договорились, кораль.
Место для изгороди выбирали всей бригадой. На плоской террасе среди лиственниц нашли просторную опушку. Долго бродили с Костей по снегу, считая шаги. И наконец составили план кораля. Конструкцию его упростили — ведь рук для строительства не хватало.
Костя принес из наших неистощимых запасов новенькие топоры на длинных изогнутых ручках и ручную пилу. Работа закипела.
К сумеркам уложили длинные завалы крыльев. Они суживались воронкой к входу в будущий вспомогательный загон. Усталые и довольные возвращались мы в лагерь.
— Больно хорошо пастухом у тебя работать, — вдруг сказала мне Геутваль, поправляя выбившиеся из под малахая волосы.
— Ты работаешь не у него, — рассмеялся Костя, — а в Дальстрое, понимаешь, в Дальстрое…
Гырюлькай шел, поглаживая блестящее лезвие топора.
— Очень нужный, хороший топор!
Приятно было растянуться в теплом полосе, пить горячий чай, уплетать сочную вареную оленину. Все были в приподнятом настроении. Женщины, весело переговариваясь, суетились у чайного столика. Гырюлькай и Илья мирно покуривали прокопченные трубки.
На душе у меня было легко и радостно: шаг за шагом мы подвигались к своей цели.
Я спросил Костю, что такое счастье.
— Кто… кто его знает… — рассеянно ответил он, пробудившись от раздумий.
— Хочешь, выдам самое точное, самое верное определение…
— Ну выкладывай!
— Счастье, старина, — в достигнутой благородной цели!
Костя обалдело уставился на меня и вдруг, смутившись, отвел в сторону глаза…
Пять суток, почти не выпуская из рук топоров, рубим и рубим лиственницы. Жерди приколачиваем прямо к стволам деревьев. Особенно пригодились нам строительные железные скобы. Целый мешок их подарил нам Федорыч. В Чауне, прослышав, что собираемся строить кораль в центре Чукотки. К концу недели, совершенно выбившись из сил, окончили хитроумное сооружение и были готовы принять табуны Тальвавтына…
Первыми почуяли приближение чужих табунов ездовые собаки. Потом забеспокоились олени, державшиеся по краям стада. Они норовили удрать, отбиться от табуна — разведать манящие запахи. Сдерживать табун стало трудно. Приходилось то и дело заворачивать беглецов.
Неожиданно в стойбище нагрянул Тальвавтын. Он появился у кораля на Своей упряжке белых оленей. Старик похудел, глаза блестели недобрым огнем, но встреча была мирной. Не, скрывая изумления, он осмотрел кораль. Видно, впервые видел ловчую изгородь и сразу оценил ее достоинства.
— Табуны привел — завтра отбивать будем.
Я предложил начать с табуна Гырюлькая, полагая, что наши пастухи хорошо знают оленей своего стада и мы получим в первый же день надежное ядро будущего табуна. Тальвавтын хмуро кивнул.
У кораля появлялись все новые и новые нарты — приезжали старейшины — родственники Тальвавтына, возглавлявшие табуны. Собрался весь «цвет» Пустолежащей земли.
Гости важно здоровались со мной, словно не замечая Костю, Гырюлькая, Илью. Молчаливо разглядывали кораль, перебрасываясь односложными замечаниями. Осматривая ловчую камеру, Тальвавтын спросил, словно невзначай:
— А какую тамгу будешь ставить? Оленеводы притихли, ожидая ответа.
Вопрос о тамге, семейной метке, был особенно важен для обитателей этого острова прошлого. Каждый, из них имел собственную метку — тавро — надрезы на ушах оленей. По числу и форме надрезов определялась принадлежность животных. О своем тавре мы позаботились еще в Магадане.
— Будем ставить свое тавро, — нахмурился Костя, — железное.
— Железное? — удивился Тальвавтын, в глазах его мелькнула досада. Осмотрев кораль, гости уехали.
— Завтра преподнесем ему «тавро», — усмехнулся Костя. — Провались я на этом месте, если старик не лопнет от злости…
Утром Геутваль разбудила нас затемно. В небе горели звезды, и луна освещала белую вершину Столовой сопки. Облитая мягким сиянием, она словно парила над Белой долиной.
Стали подъезжать люди Тальвавтына. Пологи в наших ярангах пришлось поднять, настелить оленьих шкур, чтобы вместить всех гостей и напоить чаем. Первыми приехали пастухи, преимущественно молодые. С любопытством осматривали кораль, охотно пили чай и чувствовали себя без старшин свободно.
Они окружили Тынетэгина и Геутваль и о чем то расспрашивали. Разговоры моментально прекратились, как только появился Тальвавтын со своей свитой. Молодые пастухи во главе с Тынетэгином отправились собирать табун.
И вот решительная минута наступает. Плотной кучей трехтысячный табун медленно движется к невысокому увалу. Пойдут ли дикие олени Тальвавтына в кораль, ведь изгородь они увидят впервые?
Позади табуна полукругом идут загонщики, покрикивая, стучат палками по стволам деревьев, подгоняют отстающих. Передние олени переваливают гребень увала. Если испугаются изгороди, начнется невообразимая паника. Табун повернет обратно, сметая все на своем пути.
В цепь загонщиков включаются все. Мы с Костей идем рядом с Тальвавтыном. Он молчаливо наблюдает за поведением оленей. Пока все спокойно. Поваленные лиственницы с необрубленными ветвями, образующие крылья кораля, не беспокоят полудиких животных. Табун спокойно втягивается в разверзшуюся пасть завала.
Передовые олени благополучно проходят широкие ворота, вступают в первый вспомогательный загон. И только тут замечают изгородь. Секунда растерянности…
Но сзади напирает стесненный табун. Встревоженные передовики устремляются вперед, увлекая за собой массу оленей. Рысью олени вбегают в главный загон. И, понимая, что попали в ловушку, несутся во всю прыть. За ними неудержимым потоком льется табун. Но впереди только крошечная ловчая камера, а дальше пути нет — глухая изгородь.