На песке отсвечивают три каменных топора, несомненно шлифованных рукой первобытного человека. Рядом стоит плошка, выдолбленная из камня.
— Что за чертовщина!
На донышке каменного блюдца — беловатый налет жира и щепотка мшистых стебельков… Светильник?
Горящей спичкой растапливаю жир и зажигаю самодельный фитиль. Желтоватое пламя колеблется, освещая подземное жилище.
Куча золы с обугленными головешками почти засыпает очаг, сложенный из крупных голышей. Ножом соскабливаю уголь с головешки и обнажаю сухую древесину тополя, совершенно не тронутую временем. Очевидно, огонь в этом очаге пылал недавно.
В углу землянки валяются потемневшие глиняные черепки. Знакомый орнамент украшает обожженную глину. Такие же черепки хранятся в витринах магаданского музея. Их выкопали в городищах древних коряков на побережье Тауйской губы.
Часть песчаной стены, там, где валяются черепки, осыпалась. Из груды расколотых раковин торчит заостренный костяной наконечник. Отполированная кость пожелтела. Вытаскиваю гладко обтесанный костяной гарпун.
Находки в землянке смущают меня. Курган, несомненно, скрывает вещи древних приморских коряков. Но почему этими первобытными орудиями пользовались еще совсем недавно? И кто?
Забираю каменные топоры, черепки, светильник и острие костяного гарпуна — это археологические реликвии. Прячу в полевую сумку и выбираюсь на волю.
Черная, как уголь, восточносибирская ворона, нахохлившись, сидит на соседнем холме, точно ворон на могильном кургане.
— Кыш, проклятая…
Ворона не пошевельнулась и, склонив голову с черным клювом, выжидающе поглядывает на меня. Скидываю с плеча винтовку, и хитрая бестия взлетает, злобно каркнув на прощание.
С моря опять дует свежий южный ветер. Рваные клочья белого тумана ползут над потемневшими волнами, задевая пенные гребни. На высокой морской террасе противоположного берега Бургавли виднеются еще десятка два заросших курганов.
Передо мной раскрывается панорама большого городища, никому не известного поселка древних коряков. Триста лет назад селения приморских зверобоев и рыбаков достигали на юге Тауйской губы. Жили люди в полуземлянках, обсыпанных песком и раковинами съедобных моллюсков. В жилища коряки проникали через дымовые отверстия в настиле крыш.
Теперь на месте многолюдного поселка в устье Буртавли остались лишь курганы обрушенных землянок, заросшие вейником. Догадываюсь, почему землянки сходятся у края морской террасы. С обрыва как на ладони открывается вся бухта, и древние зверобои с крыш своих жилищ могли следить за приближением добычи: морского зверя и косяков рыб.
Потомки древних приморских коряков живут сейчас на побережье Пенжинской губы, Северной Камчатки и в бухтах Берингова моря за далеким Корякским хребтом. Они давно объединились в колхозы, построили рубленые дома, коллективно промышляют морского зверя и рыбу, добывают пушнину и даже выращивают овощи.
Хорошо бы в свободное время заняться раскопками городища. Узнать, кто поселился в сохранившейся корякской землянке.
Выбираю подходящую площадку для метеорологической станции. Выхожу на край обрыва и вдруг вижу внизу на пляже одинокую маленькую фигурку, притаившуюся за выбеленным стволом плавника.
— Юшкевич?! Ты что там делаешь?
— Скорее, скорее… дикари! — тревожно…..оглядываясь, кричит он.
Спускаюсь с уступа морской террасы. Какие дикари, сумасшедший мальчик?
— Смотрите: следы дикаря!
На песке глубоко вдавились следы босой косолапой ступни с оттопыренным большим пальцем. Нога, оставившая след, редкой величины.
— Ого, сорок пятый, — номер снежного человека!..
— Ушел в море, человек амфибия… — вытаращив глаза, громким шепотом произносит Юшкевич, указывая на глубокие отпечатки, уходившие в набегающую пену волн.
След человека и обжитая землянка на пустынном берегу полуострова тревожат.
В примятых зарослях вейника, там, где дюны соединяются с речной террасой, находим сломанное двуперое весло. Здесь неизвестный обитатель корякской землянки прятал легкий челн.
— Куда пропал? — спросил Юшкевич, удивленно оглядывая неспокойное море.
— Не знаю… пока не говори ребятам о следах!
Не хочу тревожить их накануне похода к центру полуострова.
Ребята уже разобрали снаряжение и подготовили приборы. С любопытством ощупывают они орудия из камня и кости, добытые мною в корякской землянке.
Близится вечерний срок наблюдений, нужно открывать станцию. Захватив приборы, лопаты, заступы, топоры, сухие жерди и стволы плавника, отправляемся на древнюю морскую террасу. Юшкевич, вооружившись карабином, остается стеречь вещи экспедиции.
Орлята зарывают столб для дождемера, устанавливают метеорологические термометры, укрепляют мачту с флюгером и ветромером. Барометр и психрометр решаем хранить по соседству в покинутой корякской землянке.
Ровно в 19 часов Евгений торжественно записывает, в журнал первый отсчет с приборов. Южная станция вступает в строй.
Палатку для наблюдателей ставим на открытой галечной террасе у места выгрузки экспедиции. Юшкевич, таинственно подмигнув мне, предлагает выстроить ограду «против медведей».
Уже в сумерках складываем вокруг палатки невысокий вал из плавника. Получается маленькая крепость, защищенная бруствером, глубоким руслом Бургавли и старичной протокой.
После ночлега собираюсь выступить с наблюдателями Высокогорной станции в пеший поход к высотам полуострова.
Под шум прибоя и свист штормового ветра крепко засыпаем в теплых спальных мешках, не подозревая, что непредвиденное происшествие задержит выход высокогорного отряда.
Утро наступает ясное, тихое, солнечное. Дежурные разводят костер, вешают на закопченный прут ведро с водой. Наблюдатели Высокогорной станции укладывают ношу в рюкзаки. На плечах они унесут в горы приборы, палатку и двухнедельный запас продовольствия.
Собираясь завтракать, не находим Юшкевича. Спальный мешок мальчика пуст. Пропал и мой карабин. Ребята обшаривают окрестности лагеря, кричат и свистят, но никто не откликается.
Будим Воробьева. После ночных наблюдений он заснул последним.
Оглядывая смятый спальный мешок пропавшего, Воробьев испуганно говорит:
— В палатку я вернулся полвторого, Юшкевич спал, укутавшись с головой, карабин лежал вот тут, около изголовья…
На ящике с галетами Евгений обнаруживает журнал метеорологических наблюдений. В 7 часов утра Юшкевич аккуратно записал показания всех приборов. А сейчас было уже девять.
Куда запропастился малец? Невольно вспоминаю вчерашние находки. Угораздило же взять мальчишку в экспедицию!..
Следы пропавшего находим на мокром песке у прибойной полосы. Отпечатки сапог уводят к дальнему скалистому мысу. Отправляю ребят в лагерь готовиться к походу, а сам с Евгением быстро иду по следу.
Над морем проносятся стайки красноклювых тупиков, пролетают черные, будто обсыпанные сажей, бакланы — они тоже спешат к скалистому мысу.
— Птичий базар ищет, карабин взял, — нахмурившись, ворчит Евгений.
Вот следы описывают петлю у груды расколотых раковин мидий. Перламутровые осколки мягко отсвечивают в лучах утреннего солнца.
Долго пробираемся по берегу и натыкаемся на мертвую нерпу, выброшенную прибоем. Вся она исколота каким-то острым орудием и раскромсана на части. Судя по следам на песке, Юшкевич внимательно осмотрел странную находку.
Вскоре песчаный пляж упирается в отвесную скалу мыса. Дальше пути нет: волны ударяют в подножие каменной стены, которая отвесно уходит в глубины моря. Следы поворачивают к обрыву и подводят нас к узкой расселине.
Цепляясь за камни, мы выбираемся на край обрыва. В этом месте терраса соединяется с крутой осыпью. Она уходит к зазубренной вершине. Примятый мох и сломанные кустики голубики едва сохраняют следы.
— Ушел парень на сопку… Эх, и будет ему баня!.. На три часа задерживаем высокогорный отряд…
— Смотрите, куда забрался!
Крошечная фигурка темным силуэтом выделяется на экране белого облака. В бинокль узнаю Юшкевича. С карабином в руке он спускается с вершины, сползая вниз по осыпи.
Долго мы ждем у подножия сопки. Наконец Юшкевич является. Ну и вид у него: измазанная куртка, порванные штаны, вспотевшее лицо в полосах грязи и взъерошенные, как иглы у ежа, вихры.
Не успеваю дать ему взбучки…
— Полуостров взлетит на воздух, как у Жюль Верна, — выпаливает Юшкевич.
— Чтооо?
— Скалы дымят…
— Дымят скалы?
— Там, — взмахивает карабином мальчик, — из трещины дым валит…
Юшкевич рассказывает о своих похождениях. Выполнив утренние наблюдения, он оставил журнал в палатке, взял карабин и пошел «обследовать берег». На сопку его вывел азарт исследователя. С большим трудом вскарабкался он на вершину. Разрушенный гребень оказался узким, как лезвия ножей, к небу «торчали каменные перья». Отвесными стенами сопка обрывалась к морю, образуя «затопленный кратер, невидимый с моря». Внизу из темной щели в стене «этого кратера, залитого океаном», поднималась струйка синего дыма.
— Дым поднимается из вулканической трещины, будет землетрясение, — почти шепотом оканчивает паренек свой рассказ.
— Спуститься к трещине можно?
— Можно… по веревочной лестнице или забраться снизу… если заплыть в кратер на лодке с моря…
Юшкевич, очевидно, сделал интересное открытие. Вероятно, вулканические газы вырываются там наружу. Следовало бы осмотреть фумаролу после альпийского похода, а сейчас нужно спешить установить приборы Высокогорной станции.
Запрещаю Юшкевичу впредь отлучаться из лагеря.
Бургавли
Лишь к полудню с тяжелой ношей за плечами покидаем морской берег и уходим вверх по течению Бургавли в глубь полуострова.
Выстроившись у защитного вала, наблюдатели Южной станции провожают нас прощальным салютом. Евгению я оставил свой карабин. Воробьев палит из охотничьего ружья, Юшкевич машет луком, согнутым из гибкого стволика камчатской березы. Он выловил его из реки. На охотском побережье в окрестностях Магадана простирается северная тайга, и березы тут почти нет. Откуда горная река принесла это деревцо?