Лакомимся великолепной ухой и вкусной лососиной. Набиваем красной икрой ведра, кастрюли, котелки.
В «Бухте мертвых»
Лошадь с вьюком упала, и кажется: поднять ее невозможно. Ложбина среди скал завалена каменными глыбами, всюду чернеют щели. Илья кряхтит, расстегивая подпругу. Стаскиваю седло с вьюком, проклиная все камеи на свете. Лошадь повалилась почти на спину. Кругом перекошенные плиты — ступить копыту негде. Пришлось мостить обломками ровную площадку.
Двое суток шли сюда, почти не отдыхая.
Горы обрываются в море. Круто скошенные обратные скаты завалены щебнем. Каменистые россыпи выматывают последние силы.
С трудом подняли лошадь, нога ее дрожат и подкашиваются. Дальше пути нет. Илья кивает на ручей, опадающий по глыбам.
— Палатку ставить надо… Лошади путать ноги…
Совсем близко ярко зеленеют клочок альпийского луга и рощица камчатских березок. Травы и одинокие деревья буйно разрослись у ручья на ровной площадке, свободной от камней.
Из «Бухты мертвых» можно выбраться двумя путями: морем на лодке или, карабкаясь по крутой осыпи случайного обвала, через гребень в нашу ложбину.
Растянули палатку в березовой рощице. Выход из бухты с суши блокирован. Илья неторопливо греет на костре закопченный чайник.
— Пошли на гребень, Илья.
— Зачем торопишь, чай пить надо.
Пьем крепкий, почти черный чай. Странный вкус у него. Вяжущий напиток с каждым глотком вливает новые силы.
— Однако, дикий чай варил… — усмехается Илья. — Совсем сильным станешь.
Старик протягивает ситцевый мешочек, наполненный мелкими глянцевитыми листочками.
— Дикий чай пьешь— по следу баранов долго ходишь…
С любопытством рассматриваю листочки, прошу Илью раздобыть целое растение в гербарий.
Илья роется в переметной суме, вытаскивает дамскую сумочку и вытряхивает на смуглую ладонь длинные патроны, заряженные тупыми пулями.
— Хорошая сумка, фактория Сиглане купил, — бормочет старикан, сосредоточено осматривая пистоны и пробуя, крепко ли забиты пули.
Он заряжает свою длинноствольную бердану. В его руках это грозное оружие. В семьдесят лет Илья не потерял остроты зрения и куропатку сбивает пулей на лету.
Я зарядил двустволку «медвежьими» патронами — с тяжелыми свинцовыми жаканами.
Путь наверх крут и опасен. Лезем выше и выше, подбираясь к застывшим каменным перьям. Вот и край гребня. Подползаю, осторожно выглядываю и отшатываюсь… Ух! Повис над пропастью. Внизу море, подернутое рябью; плавно кружат белокрылые чайки. Бухта стиснута клещами исполинского цирка.
Зеленоватые волны неслышно лижут обточенные блестящие камни, точно спины уснувших моржей. Вход в бухту стерегут фигурные скалы. Они поднимаются из моря то причудливой пирамидой, то изваянием льва, то грудами разрушенных замков.
Ну и уголок!
Цирк наглухо запирает полукружье висячей долины. Двести лет назад здесь погибли в жесткой схватке последние обитатели полуострова.
Почти от гребня уходит фантастическая лес пища глыб и обломков. Если спрыгнуть на эту осыпь, можно оползти по глыбам на дно цирка.
Осматриваю в бинокль скалистую бухту и висячую долину. Море когда то залило размытый цирк. Вижу каждый камень, каждый бугор. Различаю кустики багульника и голубики. У подножия скального обрыва дно цирка усыпано беловатыми обломками.
— Не кости ли это погибших воинов?
— Однако, там, наверное, убивали коряков, — говорит Илья.
— Нет Юшкевича… неужели погиб?
Старик берет бинокль, щурится, приникая к стеклам, и пристально рассматривает долину и бухту.
— Люди ушли… флаг оставили.
— Где видишь флаг?
— Хорошенько смотри… плавник на берегу. Хватаю бинокль, долго рассматриваю берег. Вижу
лепту морской капусты, бревно плавника, засыпанное галькой.
— Ага, вот пестрый камень и… флажок, маленький красный флажок на палке. Кто поставил его?
— Люди… — невозмутимо отвечает Илья. — Ходить надо, смотреть.
Размотав альпийскую веревку, закидываю петлю на каменный зуб, опускаю конец на осыпь. Обратно на гребень можно выбраться с осыпи только по веревке. Спрыгиваю на груду камней, принимаю котомку и бердану, помогаю Илье.
Вот так спуск… Сползаем с глыбы на глыбу, проваливаемся в щели между обломками и наконец съезжаем с волной щебня в долину.
Осторожно шагаем по каменистой площадке, усыпанной человеческими костями. Валяются пробитые черепа, переломанные берцовые кости. У нависшей каменной глыбы грудная клетка, пронзенная обломившимся копьем. Рядом топор из черного камня, расколотый надвое. Кости, выбеленные временем, заросли мхом.
Раскопки старинного поля боя помогут когда нибудь прочесть до конца мрачную страницу прошлого. Особенно много костей у края морской террасы. Вероятно, здесь нападающие столкнулись с авангардом защитников. Развязка трагедии произошла в дальнем углу цирка. Сюда отступили корякские воины и, грудью встретив преследователей, погибли в неравной битве. Печальная картина.
Отвесные стены у моря увиты венками скальных растений. Из трещин сочится вода, и зеленые скалолазы хорошо укореняются тут. Скалы, запирающие бухту, — в птичьих базарах.
Подстерегая добычу, замерли на карнизах бакланы. Из трещин торчат красноносые головки тупиков. Тучи чаек носятся в воздухе.
Внизу у пестрого камня торчит в прибрежной гальке штырь с красным флажком.
Вымпел?!
На штанге пристегнут блестящий алюминиевый цилиндр. Отстегиваю патрон, открываю крышку. Бумага, свернутая трубкой! Илья с любопытством заглядывает через плечо.
— Однако, письмо…
Торопливо развертываю бумагу и читаю: «Ждать больше не могу, оставляю вымпел. Ваш парнишка — герой, помог задержать волка. Уходим в Магадан. Плыть в город Юшкевич наотрез отказался, говорит, приборы ждут. Высадим его на вашу базу в устье Бургавли. Сердечный привет, извините — миноносец сносит на скалы…»
Короткое письмо подписал незнакомый лейтенант.
— Однако, быстро ловили, — прищелкивает языком старый следопыт, осматривая пустой алюминиевый патрон вымпела.
Теперь пойдем дальше, на Богурчан, исследовать перешеек полуострова…
Последний перевал
…Последний перевал пройден. Позади осталась горная котловина верховьев Хентаиары. На перевальной седловине, впервые за два месяца скитаний, находим лиственницу. Это карликовое деревцо в полчеловеческого роста — предвестник колымской тайги. Ниже, в долине Богурчана, вздымаются огромные лиственницы. Оки принимают иногда облик хвойных деревьев Курильских или Японских островов с плоской кроной и ветвями, похожими на флаги.
Начинается царство континентальной сибирской флоры. Исследуя распространение лиственницы на полуострове, прокладываем маршруты во всех направлениях.
На перешейке находим остатки старинной изгороди. Оказывается, в прошлом орочи оленеводы перегораживали перешеек, выпуская оленей на полуостров на вольный выпас.
Осматриваю уцелевшие части поваленной изгороди. Ее сложили с полсотни лет назад из тонких лиственниц. А теперь вокруг растут толстенные деревья. Лиственничная тайга разрастается, наступает на перешеек.
…Утоптанная вьючная тропа близ моря ведет к устью Умары, где приютился крошечный рыбацкий поселок, единственный на полуострове. По соседству, где то в приустьевых зарослях Малой Умары, скрывается палатка наблюдателей нашей Северной станции.
Пахнет дымом, близко поселок, лошади, бегут рысцой. Редеют лиственницы. Наконец вышли на морской берег. На севере в дымке маячат сопки магаданского побережья. Берег усыпан раковинами— пустыми хитонами морских ежей, устлан полупрозрачными лентами морской капусты.
Прошли мимо крошечного поселка. Пристань под навесом из веток напоминает свайную хижину папуасов Новой Гвинеи, точно выстроенную но рисунку Миклухо Маклая.
Настоящий «Берег Маклая»…
Спешим по галечной отмели к зарослям Малой Умары. Не терпится поскорее узнать, все ли благополучно у наблюдателей Северной станции.
Вдруг из зарослей на отмель выбегают полунагие темнокожие люди. На бедрах развеваются зеленоватые ленты.
Папуасы?!
Илья останавливается и, прикрыв глаза козырьком ладони, изумленно разглядывает бегущих.
— Что за люди? Совсем дикие?!
— Ура ра… наши пришли!
— Да это же орлята, мои наблюдатели.
Почти два месяца мы не виделись. Ребята окрепли, загорели необычайно и встречают нас, разодевшись в шутливые наряды из морских водорослей.
На вешалах вялится рыба, пестреют шкурки морских птиц, на козлах висят сети, сушатся переметы, на песке лежат вентери, плетенные из ивовых прутьев. Стол, сколоченный из досок, уставлен вымытой посудой, начищенными котелками; в песок врыты лавочки. Лагерь мальчишек похож на стоянку рыбаков и охотников.
Ребята молниеносно снимают вьюк, уводят уставшую лошадь на луга.
Нетерпеливо спрашиваю Валерия о приборах. Старший наблюдатель молча поправляет очки и протягивает журнал в клеенчатой папке.
«Полуостров Кони, устье Умары, высота станции дна метра над уровнем моря». Переворачиваю титульный лист. Журнал заполнен аккуратно, без помарок. Видимость, облачность, ветер, температура, влажность, давление… изо дня в день, четыре раза в сутки.
Придирчиво проверяю записи. Ребята постарались: ошибок нет.
— Термометры медведь чуть не раздавил, — говорит Валерий, — забрел ночью на площадку. Петя тревогу поднял — прогнали.
Три часа. Пора зажигать последний сигнальный костер. Илья вовремя вывел на Умару: сегодня на вершине пика Военных топографов наблюдатели Высокогорной станции ждут условленного сигнала.
Ребята быстро сложили клеть сушняка, прикрыли костер одеялом лесных мхов. Столб темного дыма медленно поднимается над зарослями. Наш сигнал означает: «Наблюдения окончены, снимайте Высокогорную станцию». Всматриваюсь через бинокль в далекую вершину и вижу тонкую струйку дыма. Вершина курится, словно действующий вулкан. Наблюдатели горного отряда зажгли ответный сигнал.