Вереница оленьих нарт скрылась в глубине перевальной ложбины.
Затем из белых ворот распадка вылетают первые олени. Впереди на легковой нарте мчится Костя — большой, рыжебородый, в заиндевевшей одежде. За ним тянется длиннющая связка нарт.
— Ну и сорвиголова!
Только он мог решиться на быстрый спуск с грузовыми нартами с незнакомого перевала.
Костя гонит упряжку во всю прыть, освобождая дорогу следующей связке каравана, управляемой Ильей.
Заметив собак, Костя круто завернул оленей и остановил свою связку поодаль от нашей упряжки.
— Гром и молния! — рокотал он, соскальзывая с нарты. — Вадим, Вадимище, жив?!
Он бежал к нам, перепрыгивая заструги. Собаки, натягивая постромки, хрипели, лаяли, визжали: они узнали Костю. Лицо его раскраснелось, борода, усы, брови обледенели.
Геутваль растерянно смотрела на бородатого вели: кана, тискающего меня в медвежьих объятиях.
— Ух, и гнали по твоему следу! Слабых оленей бросали. Думали, прихлопнут тебя тут, как куропатку… А это что за чертенок?!
— Дочь снегов, прошу любитьи жаловать, пастушка Тальвавтына.
— Тальвавтына? Ты видел Тальвавтына?! Етти, здравствуй, — кивнул Костя девушке.
— И-и… — чуть слышно ответила присмиревшая Геутваль.
Из ложбины вылетела в долину длинная вереница нарт. Ее благополучно спустил с перевала Илья. Сгорбившись, старик сидел на своей легковой нарте, весь запорошенный снегом. Долину заполнили груженые нарты и олени.
Илья подошел неторопливо, сдерживая волнение. Он уже успел закурить свою трубочку. Я обнял старика.
— Хорошо… жива Вадим… правильно, — бормотал он,_смахивая с покрасневших век слезинки. — Эко диво! Откуда девка взялась?
Ох и вовремя друзья подоспели! Теперь я не один. Я вступал в царство Тальвавтына рука об руку с верными друзьями, с армадой нарт, доверху груженных драгоценными в этой позабытой стране товарами…
К стойбищу подъехали засветло. Я мчался впереди на собаках. За мной следовали Костя и Илья. Замыкала шествие Геутваль. Она выпросила у Ильи целую связку нарт и управлялась с ними не хуже мужчины.
Ну и шум мы подняли в стойбище! Из яранг выбежали Гырюлькай, Тынетэгин и Эйгели. Нарты подходили и подходили. Оленей распрягали сообща, сбрасывали лямки и пускали на волю. Уставшие животные брели к ближней сопке, где паслись ездовые олени стойбища.
Тесной компанией собрались в пологе Гырюлькая. Костя, сбросив кухлянку в чоттагине, блаженно потягивался. Илья, разоблачившись, уселся на шкурах, спокойно посасывая трубку. Геутваль примостилась рядом со мной на шкуре пестрого оленя. Она не отходила от меня ни на шаг.
— Ну и везет же тебе, Вадим, — усмехнулся Костя. — Дон-Кихот с верным оруженосцем…
— Что говорит «рыжебородый»? — встрепенулась, Геутваль.
— Говорит: ты все равно олененок, а я важенка. Геутваль прыснула и смутилась..
Эйгели поставила на низенький столик блюдо дымящейся оленины, я развязал рюкзак — уставил стол яствами и стал рассказывать Косте о ночном посещении помощников Тальвавтына и неудавшемся похищении Геутваль.
И тут, в чоттагине что-то брякнуло и загремело, полог заколебался. Появился Тынетэгин, бледный и встревоженный.
— Тальвавтын едет! — хрипло крикнул юноша. Поднялся переполох. Толкаясь, мы ринулись из яранги. К стойбищу мчалась одинокая упряжка белых оленей. Человек на легкой нарте бешено погонял их. Беговые олени неслись вихрем, разбрасывая комья снега.
Приезжий круто затормозил перед ярангой. Гырюлькай, сгорбившись, вышел навстречу гостю. — Етти, о, етти…
— Эгей, — отрывисто ответил гость.
Гырюлькай согнулся в три погибели, распрягая белых оленей. Я не верил глазам: перед нами стоял сухопарый, длинноногий человек в щеголеватой кухлянке, с лицом, иссеченным морщинами, с редкой заостренной бородкой. Тот самый, что преграждал путь нашему Снежному крейсеру на далеком берегу Чаунской губы.
Приезжий с напускным безразличием оглядывал армаду грузовых нарт. В глазах его мелькнула тревога.
— Здравствуй, Тальвавтын, — протянул я ему руку. Глаза старика вспыхнули и погасли: он узнал меня.
Небрежно прикоснулся рукавицей к моей ладони.
— Однако не прошли сюда твои железные дома?.. — язвительно спросил он по-русски, кивнув на загруженные нарты.
— Больно далеко живете…
Гырюлькай встречал Тальвавтына как почетного гостя. Усадил в пологе рядом со мной на шкуре пестрого оленя. Геутваль не ушла к женщинам и пристроилась тут же — у моих ног. Вся ее напряженная фигурка выражала дерзкое упрямство. Она словно не замечала Тальвавтына, всем своим видом выражая, что новые друзья не дадут ее в обиду.
На Гырюлькая жалко было смотреть. Старик сник, сгорбился, робко и виновато поглядывал на Тальвавтына. Тынетэгин сидел с каменным лицом, и лишь посеревшие скулы выдавали его волнение.
Я задумался. История с Геутваль могла поссорить нас с Тальвавтыном и, может быть, сорвать все предприятие с закупкой оленей. Но оставить девушку без защиты, на произвол судьбы мы не могли. Как спасти ее, не нарушая дипломатических отношений с властным стариком?
Тальвавтын невозмутимо пробовал печенье, сгущенное молоко, консервированный компот, джем, шоколад, хорошие конфеты…
Костя раскупорил флягу с неприкосновенным запасом и разлил всем понемногу спирта.
Вдруг Тальвавтын нахмурился и спросил по-чукотски:
— Почему Геутваль не пускали? Он, — кивнул Тальвавтын на Гырюлькая, — много мне должен…
В пологе стало тихо. Геутваль побледнела. Эйгели перестала разливать чай. Ранавиаут замерла, сложив на груди руки. Тынетэгин весь напрягся.
Счастливая мысль пришла мне в голову, и я спокойно спросил:
— Скажи, Тальвавтын, много ли Гырюлькай тебе должен?
— До смерти не отдаст, — холодно усмехнулся Тальвавтын.
— Нужны ли тебе хорошие товары?
Тальвавтын внимательно посмотрел мне прямо в глаза. В его взгляде светилось любопытство.
— Оставь Гырюлькаю дочь, бери любой выкуп, сам выбирай товары…
Долго молчал Тальвавтын, покуривая длинную трубку. Лицо его было непроницаемо.
— Ладно, пойдем торговать…
Напряжение разрядилось. Эйгели шумно вздохнула и принялась поспешно разливать чай. Гырюлькай словно проснулся от глубокого сна.
Все вышли из яранги и направились к нартам. Костя распаковывал тюки и показывал товары, как заправский приказчик. Тальвавтын неторопливо выбирал. Он отложил два мешка муки, медный чайник, ящик с плиточным чаем, мешок с черкасским табаком и болванку свинца. Таков был выкуп, назначенный Тальвавтыном за девушку.
— Ну вот, — ворчал Костя, увязывая нарты, — приехали покупать оленей, а покупаем людей. Ну и влетит нам, Вадим.
— Не влетит… — тихо ответил я.
И все-таки меня грызла тревога: правильно ли поступил? Но что могли мы поделать? Тут, в сердце Анадырских-гор, властвовали законы старой Тундры. И пока мы не в состоянии были их изменить.
Гырюлькай и Тынетэгин сложили трофеи Тальвавтына на пустые нарты и крепко увязали чаатами, оставленными впопыхах ночными пришельцами.
Все вернулись в полог и устроились вокруг столика. Геутваль примостилась рядом со мной, взяла мою ладонь и доверчиво прижалась к ней щекой.
— Раз купил — терпи, — усмехнулся Костя, заметив мое смущение.
Тальвавтын спокойно пил чай, не обращая ни на что внимания. Глубокие морщины бороздили скуластое смуглое, как у индейца, лицо. Я искал повод заговорить о главном и не решался начать важный разговор.
Старик опередил меня.
— Зачем приехал в Пустолежащую страну? — спросил он.
— Приехали к тебе в гости — оленей торговать. Тальвавтын не выразил удивления. Видно, о цели нашей поездки хитрец уже прослышал.
— Зачем тебе олени? — насмешливо прищурился он.
— Табуны держать будем далеко в тайге, где люди золото копают, дороги, дома строят. Много людей кормить нужно.
— Как будешь чукотских оленей в тайге держать? Дикие они… обратно уйдут…
— Хорошие у нас пастухи. Изгороди строим. Большие совхозы там есть. Оленей, что у тебя купим, погоним на Омолон.
Тальвавтын задумался. Глаза его стали жестокими.
— Живых оленей чаучу[9] не продают, — резко сказал он.
— Много товаров хороших привезли, меняться будем. Деньги платить за каждого оленя и товары разные давать в придачу.
Тальвавтын задумался, выпуская из трубки синие кольца дыма.
— Давно это было, — заметил Костя, — чукчи много живых оленей американцам продали… на Аляску.
Тальвавтын холодно кивнул:
— Мой отец тоже чаучу был — не хотел продавать-живых оленей мериканцам…
На этом разговор оборвался. Тальвавтын пил и пил чай, перебрасываясь с Гырюлькаем односложными замечаниями о своем стаде.
Спросил меня и о событиях, происходящих в мире…
Простыми словами я рассказал ему о новостях, тревоживших мир. Тальвавтын внимательно слушал, не высказывая любопытства. О продаже оленей больше не обмолвился ни словом. Мы тоже, соблюдая тундровый этикет, не возобновляли разговора.
Закончив затянувшееся чаепитие, Тальвавтын поднялся и хмуро сказал:
— Приезжай завтра в гости ко мне, в Главное стойбище.
Тынетэгин побежал ловить ездовых оленей и вскоре пригнал их. Белых впрягли в легковую нарту Тальвавтына. К ней привязали уздечки оленей грузовой связки из двух нарт с выкупом за Геутваль.
— Аттау[10]… — отрывисто бросил Тальвавтын.
Он прыгнул в нарту, беговые олени понесли. Старик унесся так же внезапно, как появился.
Радости бедной семьи не было границ. Словно тяжелый груз упал с плеч. Наше появление спасло несчастных людей от голода и неумолимого преследования Тальвавтына.
Тынетэгин торжественно протянул мне свой нож в расписных ножнах. Я знал, что это означает; снял с пояса свой Клинок и протянул ему. Глаза юноши заблестели. Этот клинок достался мне на Памире в первой моей экспедиции и был выкован таджикскими мастерами из великолепной шахирезябской стали. Обменявшись ножами, мы с Тынетэгином стали побратимами…