чихаетъ]. Вотъ те на, да у этой опилки… [чихаетъ] …однако [чихаетъ] …эка, у этой [чихаетъ] – да что жъ за наказанье такое, прямо слова не дастъ сказать! И подѣломъ, разъ тебѣ, братъ, приходится имѣть дѣло съ мертвымъ матерьяломъ. Пили живое дерево, и никакихъ тебѣ опилокъ; рѣжь живую ногу, и – никоимъ образомъ [чихаетъ]. Эй, кузя, готова-ли тамъ у тебя муфта и скоба; онѣ мнѣ скоро понадобятся. Еще спасибо [чихаетъ] не нужно сустава въ колѣнѣ дѣлать; то-то была бы загвоздка; а голѣнь – завсегда пожалуйста, это все равно что жердь; только нужно вылощить получше. Время, время; кабы не такъ поджимало, я бъ ему такую ножку выточилъ, какой никто еще [чихаетъ] не шаркалъ у барынь въ гостиныхъ. Тѣ ноги и голѣни, въ оленьей шкурѣ, какія я видалъ въ окнахъ лавокъ, ни въ какое сравненье бы не шли. Онѣ вѣдь что? онѣ промокаютъ, и отъ того конечно опухаютъ, и надобно ихъ пользовать [чихаетъ] примочками и мазями, ровно какъ живыя ноги. Ну вотъ; прежде чѣмъ отпилить, нужно кликнуть ихъ ста-рое Могутство и посмотрѣть, подходитъ ли по вышинѣ; скорей коротка, я думаю. Ба! а вотъ и шагаетъ кто-то; повезло намъ; либо самъ, либо другой кто, это ужъ точно.
Ахавъ(входя)
(Въ теченіе всей слѣдующей сцены плотникъ продолжаетъ время отъ времени чихать.)
Ну что, дѣлатель человѣковъ!
Какъ разъ вовремя-съ. Извольте я помѣчу длину. Разрѣшите снять мѣрку-съ.
Снимаютъ мѣрку для ноги! ладно. Не впервой. Ну давай! Такъ; прижми пальцемъ тутъ. Основательные у тебя тисочки, плотникъ; дай-ка попробую, крѣпко ль жмутъ. О да, порядочно.
Сударь, сударь, осторожно! такъ и кости сломать недолго.
Не бойся; я люблю крѣпкій зажимъ; хорошо, братъ, чувствовать, что въ этомъ скользкомъ мірѣ есть еще нѣчто, что можетъ тебя держать. А что тамъ дѣлаетъ этотъ Прометей? – ну, кузнецъ – что онъ тамъ работаетъ?
Онъ теперь небось скобу куетъ-съ.
Такъ. Артель, стало быть; онъ отвѣчаетъ за мышечную часть. Ну и звѣрскій же докрасна огонь онъ раздулъ!
Такъ точно-съ; для его тонкой работы ему нужно довести его до бѣлаго каленія.
Ммъ. Вонъ оно какъ. Вижу теперь глубокій смыслъ въ томъ, что старый сей грекъ, Прометей, дѣлатель, какъ передаютъ, человѣковъ, былъ ковачъ, и оживлялъ ихъ огнемъ; ибо что создано въ огнѣ по праву принадлежитъ огню; такъ и пекло адское, навѣрное. А какъ сажа-то летаетъ! Должно быть остатки, изъ которыхъ грекъ этотъ варганилъ африканцевъ. Плотникъ, когда онъ кончитъ со скобой, скажи ему выковать пару железныхъ плечныхъ лопатокъ; у насъ на кораблѣ коробейникъ съ невыносимой ношей.
Э… сударь?
Постой; покуда Прометей за работой, закажу-ка я полный комплектъ человѣка желательной мнѣ модели. Imprimis, семи саженей росту въ носкахъ; потомъ, грудь чтобы какъ туннель подъ Темзой; дальше, ноги съ корнями, чтобы твердо стоять на одномъ мѣстѣ; затѣмъ, руки въ полтора аршина до запястья; сердца вовсе не нужно, лобъ мѣдный, и полдесятины отборныхъ мозговъ; и, дай подумать, заказать что-ли глаза, чтобъ глядѣли наружу? Нѣтъ, а лучше сдѣлать темя прозрачнымъ, чтобы свѣтъ проходилъ внутрь. Вотъ, принимай заказъ, и ступай прочь.
Вотъ те разъ, о чемъ это онъ, и съ кѣмъ? хотѣлъ бы я знать. Оставаться или уходить? [въ сторону].
Куда годится архитектура, коли куполъ слѣпой; мой во всякомъ случаѣ. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ; мнѣ нуженъ фонарь.
А, а! вотъ оно что! Тутъ два у насъ, а мнѣ и одного довольно.
Для чего ты суешь мнѣ въ лицо этого держивора? Совать свѣтъ въ лицо хуже чѣмъ дарить пистолеты.
Я думалъ, сударь, вы говорите съ плотникомъ.
Съ плотникомъ? что жъ – но нѣтъ; – весьма пристойное и я бы сказалъ чрезвычайно достойное занятіе у тебя тутъ, плотникъ; – или можетъ быть ты предпочелъ бы работать въ глинѣ?
Э… сударь… Въ глинѣ? въ глинѣ изволили сказать? Да это вѣдь грязь; въ глинѣ пускай копаются кто роетъ канавы-съ.
Да онъ нечестивецъ! О чемъ это ты чихаешь все время?
Отъ кости бываетъ много опилокъ, сударь.
Ну тогда заруби себѣ на носу; когда помрешь, смотри не хорони себя у живыхъ подъ носомъ.
Что-съ? – о! а! – пожалуй; – да – о, Господи!
Послушай, плотникъ. Я полагаю, ты считаешь себя исправным, добрымъ мастеровымъ, такъ ли? Въ такомъ случаѣ, не будетъ ли лучшей аттестаціей твоей работы, ежели, когда приду, чтобы приладить ногу, которую ты работаешь, я буду все-таки ощущать на томъ же самомъ мѣстѣ другую ногу; то есть, плотникъ, мою старую, отрѣзанную ногу; ту, говорю, которая изъ плоти и крови. Не можешь развѣ изгнать совсѣмъ этого ветхаго Адама?
По правдѣ сказать, сударь, я начинаю теперь кое-что понимать. Да, слышалъ я кой-какія презабавныя вещи по этой части; будто когда у человѣка снесетъ мачту, он все-таки не вовсе теряетъ чутье старой реи, и она нѣтъ-нѣтъ да покалываетъ. Позволите ли спросить, такъ ли оно бываетъ на самомъ дѣлѣ-съ?
Такъ, пріятель, такъ. Вотъ: поставь твою живую ногу на мѣсто, гдѣ была моя; смотри, глазъ теперь различаетъ только одну ногу, а душа – двѣ. Тамъ, гдѣ ты ощущаешь пощипыванье жизни; тутъ, именно тутъ, до послѣдняго волоска, чувствую его и я. Не загадка ли?
Съ вашего позволенія, задачка мудреная-съ.
Ну такъ молчи и слушай. Почемъ ты знаешь, можетъ быть какое-то цѣльное, живое, мыслящее существо или вещество невидимо и невзаимопроникновенно стоитъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ ты теперь стоишь; и стоитъ притомъ наперекоръ тебѣ? Неужели ты не опасаешься, въ часы самого полного уединенія, что тебя подслушиваютъ? Погоди, не говори ничего! И если я до сихъ поръ чувствую боль въ моей искромсанной ногѣ, хоть она теперь давно ужъ разложилась на составныя части; то отчего тогда, плотникъ, нельзя чувствовать всегда жгучую адскую муку и безъ тѣла? А!
Господи Боже мой! Право, сударь, если на то пошло, придется дѣлать разсчетъ заново; кажись, я ошибся въ дроби.
То-то: коли голова садовая, не слѣдуетъ дѣлать ученыхъ пропозицій. – Когда нога будетъ готова?
Черезъ часъ, я такъ думаю, сударь.
Ну, тогда валяй, додѣлывай, и принеси ее мнѣ [поворачивается, чтобы уйти]. О, Жизнь. Вотъ я, гордый какъ греческій богъ, а стою какъ проситель-должникъ у этого олуха, чтобъ онъ мнѣ изготовилъ кость, на которой я могъ бы стоять! Будь проклята взаимная долговая зависимость смертныхъ съ ея неистребимыми гроссбухами. Былъ бы я воленъ какъ воздухъ; но я записанъ въ конторскихъ книгахъ всего свѣта. Я такъ богатъ, что не уступилъ бы цѣны самымъ богатымъ преторіанцам на торгахъ римской имперіи, а это и былъ весь свѣтъ; и однако я въ долгу за плоть того самаго языка, которымъ бахвалюсь. Надо же! Найти какую-нибудь плавильную печь, да и туда, и раствориться до одного маленькаго, до предѣла сжатаго позвонка. Да.
Плотникъ (снова берясь за работу)
Такъ-такъ! Вишь ты! Стабъ[17] его знаетъ лучше всѣхъ, и Стабъ всегда говоритъ, что онъ тю-тю; одно только вотъ это словечко, «тю-тю», но въ самую точку; онъ, говоритъ Стабъ, тю-тю; тю-тю да тю-тю; и все долдонитъ да бубнитъ это г. Старбаку[18] – тю-тю, молъ, сударь, – тю-тю, тю-тю, совсѣмъ тю-тю. Ну вотъ и нога. Да, ежели подумать, онъ вѣдь съ ней ложится и встаетъ! замѣсто жены у него палка изъ китовой челюсти! Вотъ она, его нога; на ней онъ будетъ стоять. Что онъ тутъ молотилъ, одна нога, молъ, будетъ стоять въ трехъ мѣстахъ заразъ, а всѣ эти три мѣста будутъ въ одномъ пеклѣ – это какъ же? О! Понятно, почему онъ на меня такъ презрительно глядѣлъ! У меня бываютъ разныя мысли будто набекрень, какъ говорится; но это только такъ, при случаѣ. И то сказать, не слѣдъ коротконогому старикашкѣ вродѣ меня заходить на глубину съ высокими будто цапля капитанами; не оглянешься какъ вода ужъ подступитъ подъ самую бороду, и кричи тогда, чтобъ пригнали спасательную лодку. А вотъ для цапли и нога! Глянь: и долгая, и гладкая! У другихъ одной пары ногъ хватаетъ на всю жизнь, потому какъ они съ ними обращаются милостиво, вродѣ какъ жалостливая старая барыня со своими толстыми старыми упряжными лошадьми. Но Ахавъ; о, онъ возница немилосердный. Смотри: одну ногу загналъ до смерти, другую искалѣчилъ на всю жизнь, и теперь изнашиваетъ костяныя одну за другой. Эй ты тамъ, кузя! поскорей давай сюда скобы съ винтами, и кончимъ дѣло до пришествія этого ангела съ трубой требовать нòги, настоящія или издѣльныя, какъ въ пивоварнѣ ходятъ и собираютъ старыя бочки чтобъ ихъ снова наполнить. Ну что за ножка! Прямо какъ живая, заточенная чуть что не до сердцевины; онъ завтра на ней будетъ стоять; будетъ стоять и замѣрять широту и вышину. Ба! Да я чуть не забылъ про круглую дощечку изъ кости, по которой онъ высчитываетъ широту. Ну, за дѣло; стамеску, напильникъ, и шкурку, живо!
Скорость и старость
Умер он от инфекционного воспаления легких в больнице, в семнадцати верстах от той, где умер его отец вследствие сходного респираторного обострения болезни. И прожил он на свете без полугода столько же, сколько его отец. Тут странная симметрия: он родился, когда его отцу было 35 лет, и пережил его почти ровно на столько же. Даже и день его смерти странным образом перекликается с известной дилеммой дня рождения отца: тот родился 10 апреля – то есть 22-го по новому календарю, но в европейской эмиграции отмечал его 23-го (заодно с Шекспиром, который тоже родился 10-го, до календарной реформы на Западе); согласно большинству некрологов его сын скончался 22 февраля, но по другим сведениям, может быть более надежным, это случилось около трех утра 23-го. Эти совпадения, столпившись, не могут не останавливать на себе внимания, но их мельтешение и притупляет его. И однако ни старший Набоков, ни младший не счел бы их вовсе не стоящими внимания.
Отец его писал, что жизнь – «только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями», пред-жизненной и той, «к которой летим со скоростью 4500 ударов сердца в час». Это сказано прямо с порога «Других берегов», книги воспоминаний, ограненной как роман, которая в английском оригинале называлась «Убедительное доказательство» (существования автора, как он сам объяснял). В начале книги будущий мемуарист, трех лет от роду, впервые приходит в сознание самого себя, когда бре