– Так ты задаешь кучу вопросов не только мне, но еще и Батисту.
– Да, о тебе… иногда.
Винсент смотрит на него и одними губами говорит вау.
– Любишь проститутские спагетти? – спрашивает она.
– Я люблю проституток.
– Я тоже люблю проституток, – с вызовом говорит Винсент.
– Муж сегодня будет? Это и его дом?
– Почему ты решил, что у меня есть муж, хотя обручального кольца я не ношу?
– Ну, ты носишь вот это, – говорит он, коснувшись кольца с большим матовым лунным камнем на ее указательном пальце.
– Так. Это кольцо. Но точно не обручальное.
– Но ведь кольцо.
– Надо же, какой проницательный. Слушай, мне действительно пора, – говорит Винсент.
– Слушай, напрашиваться слишком невежливо, да? Я бы хотел в гости.
– Лу…
– J’ai faim![7] Накорми меня, пожалуйста. Я помогу. Ведь на пропитание себе надо заработать! – просит он, сидя по другую сторону и молитвенно сложив руки.
Квартира принадлежит ее родителям. Раньше она, бывая в городе вместе с сестрой и братом, являлась сюда и пользовалась квартирой, когда та была свободна от жильцов. Теперь Винсент сама «жилец», хотя денег родители с нее ни за что не возьмут. Деньги им не нужны, они живут кочуя и чувствуют себя как дома, где бы ни находились. Сейчас они в Риме.
Гости придут только через час. По пути к ней домой говорит в основном Лу, потом он вместе со своими коричневыми ботинками Chelsea поднимается с ней по лестнице, похожий на взбудораженного щенка, который вот-вот описается. Она представляет, как расскажет о нем сестре и как они будут, фыркая, хохотать над этом мальчиком-щенком. Какое у них совместное любимое занятие? Ржать над мужчинами. Любят похохотать и над Киллианом, если смешно. Винсент думает о Киллиане, открывая дверь квартиры: у них с Лу одни и те же чертовы ботинки Chelsea. У принца Гарри такие же. У принца Гарри и у Лу – цвета арахисовой пасты, у Киллиана – шоколадные. Она, видимо, так проголодалась, что думать может только о еде.
– Я пускаю тебя лишь потому, что не хочу, чтобы ты умер с голоду. Мой долг – накормить человека. Это из Библии… можешь справиться, – говорит она, вешая на крючок рядом с дверью сумку, пальто и шарф. Соус болоньезе готов и получился идеальным – она поняла это по запаху, встретившему их уже в прихожей.
– Вы добрая христианка, мисс Уайльд. – Он снимает куртку и аккуратно складывает ее на диванном подлокотнике.
– Брр. Кончай с «мисс Уайльд». Звучит диковато. Пусть будет Винсент, – предлагает она, входя в кухню с ощущением, что она протекла. Так и месячные на неделю раньше начнутся, а все потому, что здесь, в квартире, Лу со своей мускулистой и темной нежностью – у нее за спиной, в каждом промежуточном пространстве.
Она снимает крышку с тиховарки и деревянной ложкой мешает соус. Пробует. «У-у, вкусно как, – сердито думает она, – все остальное не важно: ни прошлое, ни настоящее, ни будущее, – только один соус», – а винит она в этом свои мозги под влиянием ПМС.
Лу у нее в квартире, они одни. Как это случилось? Она всерьез задумывается, что будто бы совершила виток во времени. Летом примчалась из США во Францию и стремительно перенеслась в другое измерение, где к ней домой с ее согласия приходят какие-то двадцатилетние в полосатых рубашках и задевают ее чувства, демонстрируя буйную молодость, привлекательность и неистово сумбурную сексуальную энергию. У Лу бывают периоды непрестанного и повсеместного движения, будто в комнату ворвался осиный рой. Это уж слишком! Он вообще не останавливается. Может делать сальто назад? Пробежать километр за три с половиной минуты? Скакать на лошади? Выполнять те сложные движения дино[8] в скалолазании, которые так охотно демонстрировал Киллиан, когда их освоил?
Но вместо того чтобы вспоминать о Киллиане, она представляет себе тело Лу, когда он все это выполняет.
Винсент слышит, как скрипит от его шагов пол в гостиной. Кажется, он везде одновременно, но тут он появляется в кухне с ее шарфом, обмотанным вокруг шеи, и взятым с подоконника черепом из желтого стекла.
– Memento mori, – говорит он, легко цокая им по стойке. – Вещь что надо. Как же вкусно здесь пахнет, Винсент.
Он выделяет ее имя, каждый раз произносит его так, будто оно чрезвычайно важно. Еще летом, в первый день на уроке журналирования[9], она представилась и дала студентам первое задание.
Составьте список любимых слов. Не надо усложнять. Например, я очень люблю слово «кисть». В слове «кисть» нет ничего необычного, но для меня оно красивое. Записывайте слова, сколько можете, на любом языке. А если имеется особая причина вашей любви к слову… связанные с ним особые воспоминания – запишите и их. Если слово напоминает вам песню, или цвет, или фильм, или конкретного человека, или конкретный момент, запишите это. Потом мы все это нарисуем.
Помните, вы на занятиях в музее. Вы можете остаться или уйти. Говорить или молчать. Вы все оплатили. Чего вам хочется и чего не хочется – ваше личное дело. Мы с вами тут все взрослые. Удачи!
Она закончила, Лу поднял руку. Когда она кивнула, он произнес ее имя со знаком вопроса.
– Так и есть.
– Как… у Ван Гога.
– Да-да. Точно, как у Ван Гога.
– Вы обучаете искусству, и вас зовут Винсент, в честь Ван Гога.
– Так и есть.
– Винсент… мне нравится это слово, – сказал он.
– Хорошо. Спасибо, – сказала она, к лицу прилила кровь.
– Ваши родители художники?
– Да. Оба.
– Успешные художники?
– Да. Даже очень.
– Как их зовут? – спросил он. Кое-кто из студентов слушал их разговор, остальные уже принялись писать и делать наброски.
– Э-э, их зовут Аврора Томпсон и Соломон Корт… «Солоко» – так подписывает папа свои работы.
– Я о них слышал. Ваша мама засадила себя на зиму в теплицу, а ваш папа работал над неоновыми обложками с граффити для тех групп вроде Funkadelic… Названий я не помню… но сразу узнал имена ваших родителей. Забавно, да? – сказал он.
– Да. Забавно, – в ужасе повторила Винсент.
Кто-то еще из студентов сказал, что тоже слышал о Солоко и что он «сильно напоминает Баския».
При этом ее папа не только оформил неоновые альбомные обложки тех групп, но и был автором песен, сочинившим в середине семидесятых и начале восьмидесятых целую кучу необычных музыкальных хитов. Те песни до сих пор используются в рекламе, фильмах и телевизионных передачах, и огромной долей своего состояния родители обязаны именно этому факту.
– Да. И – бац! – теперь я услышал и о вас… их прекрасной дочери, – сказал он. Его слова вызвали глухой возглас у одного из студентов.
– Да, немало, – сказала она. – А раз уж мы об именах, как ваше?
– Лу. Как волк[10].
– Волк, – перевела она.
– Волк, – повторил он и просунул язык между зубами.
– Это мой шарф, – говорит она ему на своей кухне.
– Он пахнет тобой. Ничего, если я поношу?
– Как бы соусом не закапал…
– Я нравлюсь тебе не настолько, насколько ты нравишься мне…
– Cмотри-ка! Обернись и посмотри вон туда. – Винсент указывает ему за плечо, чтобы посмотрел в окно на мужчину из соседнего здания, на два этажа выше. Тот опять стоит голышом, врубил музыку трайбл и бьет себя по животу. – И так каждую неделю.
Лу оборачивается к окну и смеется. Хлопает по стойке, посуда звенит.
– Кстати, ты мне вполне нравишься, но шарф пачкать соусом я тебе не позволю! Мне его брат подарил.
– Сколько у тебя братьев? – интересуется Лу, продолжая смотреть в окно на барабанящего мужчину. Когда Винсент увидела этого человека в первый раз, ей показалось, что таким образом он удовлетворяет самого себя, так что она, вскрикнув, присела на корточки и боялась опять поднять глаза. Просидела так минут, наверное, пять, а когда осмелилась опять взглянуть, то четко увидела, как обе его руки бьют по груди и животу, не опускаясь ниже. Теперь Винсент стоит рядом с Лу, наблюдает.
– Ах, как я проголодалась, – говорит она, сглатывая слюну при мысли о соусе. Лу, не отрывая взгляда от голого мужчины, берет из вазы на столе клементин[11] и начинает его чистить.
– Une faim de loup, – говорит он. – Проголодалась как волк.
Он прав. Так и есть. Проголодалась как. Изголодалась по.
– У меня старший брат и младшая сестра, – говорит она. Закончив чистить, Лу засовывает в центр клементина большой палец и, вытащив, протягивает фрукт Винсент. Она ест, не поблагодарив.
– Как их зовут?
– Зачем тебе?
– Только затем, что ты мне нравишься.
– Угомонись. Тебе двадцать четыре года.
– Сам знаю, сколько мне лет. Однако спасибо, что и ты не забыла. Merci.
– Их зовут Тео и Моне.
– Твои родители не отступают от темы.
– Нет, не отступают.
– Брат с сестрой тоже художники?
– Разве все мы не художники… в чем-то?
– У меня младшая сестра, – говорит он. – А клементин тебе понравился. Хорошо! Я его сделал для тебя.
– Да ладно. Ты всего лишь почистил его для меня, – возмущается Винсент, как будто он серьезно.
– Ах, тсс, я сделаю тебе клементин когда захочешь, Сент-Винсент Ван Гог. А потом нарисую тебе натюрморт из кожуры, обрамлю полотно и даже приду и сам повешу тебе на стену, – говорит он, сгребая со стойки свернутые кожурки и убирая их в карман.
– Решил их стащить?
– Нет. Ты мне их сама отдала, – говорит он.
Винсент ест, наблюдая за голым мужчиной в окне.
– Ты считаешь его симпатичным? – спрашивает Лу.
– Да нет.
– Хоть немного?
– Возможно… немного… если поближе рассмотреть, – пожав плечами, отвечает она. – Как ему не холодно, ведь он совсем нагишом да с открытым окном?