Как и почти каждый вечер, он и Ифа молча ели перед телевизором. На этот раз они смотрели по телевизору «Общество мертвых поэтов». Ифа обожала Робина Уильямса, он всегда вызывал у нее улыбку. Киан смотрел на экран, чувствуя что-то вроде вины за то, как был рад, что отец сегодня поздно задержался на работе.
По поводу Шалин Киан немного успокоился. Даже когда он думал о ней и о ребенке, казалось, что он думает о совершенно прошлой жизни, как будто он перевоплотился в другого, Нового Киана, только что с ленты конвейера. Очень похожего на Первоначального Киана, но не совсем такого и постоянно нуждающегося в новых батарейках.
Новый Киан и Эмма в июне ходили слушать группу «Nirvana», которая выступала в концертном зале «Уорфилд» в качестве разогрева для Dinosaur Jr. В тот вечер «Nirvana» исполнила его любимую песню «Lithium».
Новый Киан несколько раз в неделю занимался с друзьями скалолазанием в спортзале недалеко от дома. Иногда они с Эммой покупали мороженое и шли гулять на пирс. Иногда они брали с собой ее собаку – золотистого ретривера.
Несколько раз в неделю Эмма работала в том же ларьке с мороженым. Родители Киана не хотели, чтобы он работал, предпочитая, чтобы он сосредоточился на школе и литературном творчестве. Он писал рассказы.
Жадно проглотив повесть «Тело» Стивена Кинга, Киан написал рассказ о компании своих друзей из Дублина. Как они играли в парке в футбол и как сестра Финна влюбилась в Киана. Как ребята сильно напились «Гиннессом» и, давясь смехом, явились на похороны прабабушки Бобби, при этом заявив, что прабабке бы понравилось – ведь она дожила до ста одного года и «Гиннесс» обожала.
Киан довольно регулярно общался с ребятами. Ему нравилось звонить им из папиного кабинета, пользуясь возможностью сделать бесплатный звонок за границу.
Киан показал свой рассказ мистеру Шарпу, и тот сказал, что написано не просто хорошо… а очень хорошо. И сообщил Киану о конкурсе, посоветовав принять участие. Киан так и сделал и выиграл тысячу долларов.
– Значит, ты, типа, вундеркинд? – спросила Пика, когда он рассказал, что, будучи подростком, получил первое место на общенациональном литературном конкурсе.
Они сидели на кухне у нее в квартире. Она сказала, что квартиру оплачивали родители, чтобы она могла жить без соседей. Это был просторный лофт со множеством окон, из которого весной открывался вид на поросший зеленью кампус.
Она макала чайные пакетики в кружки, и ее браслеты нежно звенели.
– Ну, я был очень начитанный и встречался с дочерью своего учителя английского, – сказал Киан.
– Начитанный. По-моему, никогда не слышала, чтобы это слово употребляли в предложении… значит, так и есть.
– Конечно, хотелось бы обойтись без хвастовства. Хотя внимание я люблю. Пожалуйста, скажи еще что-нибудь приятное.
Под его взглядом Пика рассмеялась во весь рот.
– А, понятно, конечно, никакого хвастовства, выпендрежник ты эдакий!
– Продолжай… Можно еще, – сказал Киан и стал загребать руками к себе, на что Пика покачала головой.
– Ты был в нее влюблен? – непринужденно поинтересовалась она.
В первый день знакомства они пообещали друг другу обходиться «без чепухи», и иногда казалось, что Пика все время играла с ним в бесконечную игру «на интерес». Запретов не было. Он никогда не считал, что она что-то от него скрывала, и от этого ему становилось еще хуже, так как он скрывал от нее нечто чрезвычайно важное. Они не целовались и даже не были на официальном свидании, но между ними существовала близость, заходившая далеко за пределы простой дружбы, – близость, родившаяся в основном благодаря Пике и ее откровенности.
Где-то в глубине души он считал, что Пика была как раз из тех женщин, которые поймут… если рассказать ей о Шалин и ребенке. Но внутренний голос регулярно повторял, что рассказывать ничего не надо, а он не хотел делать ничего такого, после чего можно потерять Пику или то, что у них было… к чему они шли. Временами его будто током ударяло, и он примерзал к месту от страха внезапно совершить размашистое движение, которое испугало бы ее. Она была его бабочкой.
– Я был… Понимаешь, я был молодой, но, видимо, был влюблен… Трудно понять, оглядываясь в прошлое, так ведь? – сказал он, когда Пика поставила кружки с чаем на стол и села напротив. – А ты когда-нибудь была влюблена? – спросил он, сам не зная, какой предпочел бы услышать ответ.
– Мне очень-очень серьезно кое-кто нравился, – улыбаясь, сказала она и обхватила кружку руками.
– Да-да… наверное, так было и у нас с Эммой… очень-очень серьезно нравились друг другу.
– То есть, как я понимаю, ты с ней спал? Не думай, я не извращенка! Просто считаю, что от этого что-то зависит… иногда, – сказала Пика.
Киан поднес кружку к губам. Чай он не любил, пить его нравилось ей. Кровь в Киане бурлила все сильнее, так как разговор пошел на тему секса. Пика сидела за столом и в закатных лучах солнца выглядела совершенно безупречно: полные губы, нежность в глазах. Он по ней с ума сходил и уже считал, что любит, но они еще даже не целовались.
Почему они еще не целовались?
Он кивнул и поставил кружку на стол.
– Да, мы спали, но дело было в старшей школе… а потом, в выпускном классе, расстались… в основном потому, что пошли учиться в разные колледжи, и все такое.
– Классический случай, да? Так всегда. Что-то похожее было и со мной и моим школьным бойфрендом. Он был единственным, с кем у меня в школе был секс.
– Очень-очень серьезно нравился, да?
– Именно, – подтвердила она. – И ты не считаешь меня извращенкой? У нас здесь полная ясность?
– Вполне себе ясность, да. Так можно тебя поцеловать? – спросил он.
Не вселилась ли в него нечистая сила? Он не помнил, чтобы принял решение спросить ее об этом; рот сам собой решил это сделать.
– Вообще-то я решила, что обижусь на тебя, если ты не попытаешься поцеловать меня сегодня, – откинувшись на спинку стула, сказала она и засмеялась. Киан тоже.
Он встал и подошел к ней. Она поднялась со стула и села на кухонный стол. Он встал у нее между ног и поцеловал ее в самый первый раз.
– Скажи опять «начитанный», – не отрывая своего рта от его, попросила она. Он повиновался.
И очень быстро их связали, опутали невидимые нити, которые соединили Эдварда Рочестера с Джейн Эйр. Те нити уже были обмотаны вокруг них, Киана и Пики, и теперь сплетались, стягивались все туже, чтобы никогда не развязаться.
10
Винсент раскаивается. Немного подремав, она садится на кровати, стараясь придумать, как бы не то чтобы аннулировать, но смягчить значение бесстыдно отправленной Лу песни. Чувства ее ничуть не изменились! Но вот в момент прихода письма от Киллиана немного остыли. «Киллиан мешает мне потрахаться из Кентукки» – звучит так дурашливо и глупо, что вызывает у нее смех.
Слова «твой Киллиан» по мозгам так и лупят – не путать с Loup, что произносится как «Лу» и тоже бьет по мозгам. Она не собиралась спать, но особо и не возражала. Сейчас, когда она пыталась сориентироваться в своих чувствах, ей нужен был именно сон.
Примечание: сориентироваться не удалось, чувства вынесло на обочину, и они ударились о землю и о всякие щербатые камни, обрамляющие берег разыгравшейся буйной реки, по которой плывет лодка ее души.
Встав, она ставит на плиту чайник. Пока закипает вода для фарфалле, она отвечает Лу.
Да! Приходи. В любое
время, но ужин я готовлю
прямо сейчас. Поедим?
Поболтаем?
Потом погуляем?
И, хотя я обожаю твои
стойки на руках, сама все
же воспользуюсь ногами!;)
Кокетливо, но не слишком. Не хватало еще, чтобы Лу явился сюда, думая, что сегодня Тот Самый День, потому что сегодня решительно не Тот Самый День. Даже если он явится весь такой Ромео Монтекки и «Уж поднял парус. Господа, войдемте!». Темные глаза и стойки на руках. Эти чертовы волосы. Эта исключительная задница, которую так хочется куснуть.
«Что-нибудь принести?» – пишет он.
«Себя», – отвечает она.
Винсент посылает сообщения детям, напоминая, что у них на следующее утро по их времени запланирован видеозвонок. Пишет сестре, Моне, узнать, как жизнь. Пишет маме, чтобы еще раз сказать, как ей нравится студия, да и вся квартира в целом, а также просит родителей прислать селфи из Рима, потому что скучает по ним. Она размещает свое фото в семейном чате, куда входят брат, родители и сестра. На фото у нее поднята рука, она машет в камеру, облачко над ее головой со словами «ЛЮБЛЮ ВАС, СКУЧАЮ».
Она принимает душ, надевает длинную бархатную юбку, джемпер с открытыми плечами и пару больших керамических серег-арок. Ей ответил каждый член семьи, она сохраняет присланное родителями фото. Моне вместо сообщения звонит, Винсент ставит ее на громкую связь и, положив телефон на стойку, заканчивает приготовление ужина. Моне рассказывает о работе и об отношениях с бойфрендом, находящихся на грани пропасти. Она спрашивает, как Винсент сейчас относится к Киллиану, и Винсент рассказывает о письме. О том, что после него ей потребовалось прилечь. Мона находит это невероятно смешным, они смеются. Брат, Тео, шлет сообщение, спрашивая, когда она собирается в Амстердам, она надеется, что скоро. Он пишет, что на Рождество там будут племянницы – его двадцатилетние дочери-близнецы.
Ужин готов. Лу приходит, свежий после душа, в своей застегнутой куртке, с влажными волосами, убранными за ухо с одной стороны. В руках пакет, из которого выглядывает букет распустившихся альстромерий. Он сбрасывает кроссовки, Винсент видит: они стоят у двери точно так, как она себе представляла. Ей хочется их нарисовать и назвать натюрморт «Лу здесь». У Лу темно-синие носки с рисунком из серых загогулин. Босым пальцем ноги она трогает его большой палец.