лице и сыплются изо рта в режиме реального времени, без фильтрации. Как и положено среднему ребенку, я, наверное, нахожусь где-то посередине и в плане эмоций.
Честно говоря, в Париже и в поездках мне скрывать свои чувства тяжелее. Здесь каждый получает собственную версию меня, но это происходит не преднамеренно… по ситуации. Просто сейчас я не умею быть другой.
Вот о чем я волнуюсь в отношении Лу…
РЕАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ…
РЕАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ?
Вписываемся ли мы в мою «реальную жизнь»?
Если у меня вообще «реальная жизнь»? Разве ЭТО не она?
Существуем ли мы с Лу вне этого романтического мирка?
Я очень на это надеюсь, но точно не знаю. Не думаю, что мне было бы легко задавить в себе эти чувства. Чувствую, что они пускают корни… разрастаются.
Мне хорошо.
Мне хорошо рядом с ним.
Мы создали наш собственный мирок… нашу собственную вселенную…
Я все больше и больше погружаюсь в его атмосферу…
Поддаюсь его притяжению.
У моря Винсент смотрит в мобильник, проверяет температуру: около восемнадцати градусов.
– Ну что ж, я посмотрела: на улице слишком холодно, кофту снимать не стоит, извини, – говорит она Лу. Какое разочарование, что им не суждено искупаться вдвоем, ведь ей так хочется увидеть его лицо, с которого стекает морская вода, как идеальная капля свисает с мочки уха и в ней отражается перевернутый мир. Он рядом с ней, в свитере с высоким горлом и своих бледно-персиковых шортах. Волосы у него еще влажные после душа, у нее тоже. Она его немного постригла перед зеркалом в ванной, а когда закончила, он назвал ее Далилой.
Свитер Лу голубой, как вода, на нем спереди и сзади сложный узор косичкой – выглядел так, словно тому, кто придумывал его, пришлось решить пятьдесят арифметических задач. Винсент сказала ему об этом, и выяснилось, что свитер связала бабушка. И узор выбрала, чтобы такого свитера больше ни у кого никогда не было. Рукава растянулись и свисают ниже запястья, а на правом истрепался край, но кажется, что свитер так и задуман. Распущенная пряжа придает ему еще более стильный вид.
Винсент его на Лу никогда раньше не видела, и казалось бы, это просто свитер! Но на нем, на Лазурном берегу, на берегу Средиземного моря – где одежда сочетается и дополняет воду и небо, здания, хлопающие на ветру навесы, катера и сливается с окружением – кажется, что это Неслучайное, Драгоценное Деяние Божье.
– Что ж, очень жаль. Ладно… просто придется вернуться, когда потеплеет. Тогда и прыгнем вдвоем вон оттуда, – указывая на утесы, говорит Лу.
– Absolument pas. Tu rêves![120] С тем же успехом ты в Лондоне пытался усадить меня на электрический скутер. Этому не бывать! Как и не бывать мне на краю утеса, перед прыжком. По мне, так и повседневная жизнь полна приключений. Я, например, знаю, что не погибну при аварии воздушного шара, потому что никогда в него не сяду. – Винсент мотает головой и одними губами повторяет «нет», для полной ясности.
Мимо идут белая женщина и темнокожий мужчина, а с ними коричневые карапузы-близнецы. Винсент улыбается женщине, та отвечает тем же. Винсент уже разговаривала с ней раньше, в вестибюле гостиницы. Один из малышей случайно налетел на Винсент, и женщина дважды извинилась. Винсент ответила, что не проблема и что она иногда скучает по детям этого возраста, так как ее дети выросли. Женщина из Америки, с Род-Айленда. Она спросила, откуда Винсент, и она некоторое время поболтали, пока муж той женщины не закончил разговаривать с человеком за стойкой.
На пляже Винсент наблюдает, как дети – в панамках и футболках с длинными рукавами – бегают со своими ведерками к воде, родители не отстают от них.
– Расскажи мне о брате, – тоже глядя на детей, просит Лу.
– Тео старше меня даже меньше чем на год. Аврора любит говорить, что мы «близнецы дорогой ценой». Он бывает молчалив. В общем, полная противоположность Батисту. Он рассудителен и иногда бывает напористым. Он проектирует мебель и, когда сосредоточен на каком-нибудь предмете, становится недоступен. Не только в смысле по телефону или мейлу… но даже если я физически нахожусь рядом, он как бы существует в другом измерении. Это меня напрягало, когда мы были детьми, ведь я хотела делать что-то вместе, а он не мог, если был чем-то поглощен, так как не в состоянии делать два дела одновременно. Ему нужно обязательно направлять всю энергию на что-то одно и делать это на пять с плюсом, – говорит Винсент.
Она рассказывает ему, что Тео живет в Амстердаме уже давно и женат на голландке по имени Ивонн. Что она обожает своих племянниц, Фенну и Флорентину, но их в это время в Амстердаме не будет. И что они обычно стараются собраться на Рождество, но сейчас это трудно, так как всех разбросало в разные стороны. Два года назад на Рождество они с Киллианом принимали всю семью у себя, и сейчас ей трудно представить, что все опять соберутся вместе. Чтобы картинка соответствовала реальности, приходится рисовать все это в воображении без Киллиана. Невозможно представить, что они каким-то образом вернутся – или хотя бы приблизятся – к тому, что было.
– Я с нетерпением жду встречи с твоим братом. А про сестру расскажешь?
Винсент касается свитера Лу. Проводит пальцем вдоль узора косичкой от запястья к локтю. Одного из малышей папа поднимает в воздух – высоко-высоко – и опускает на землю. Лу переплетает свои пальцы с ее, она кладет голову ему на плечо. Рассказывает о Моне. Что она сумасбродная, смешная и на девять лет моложе. Что они с сестрой близки, могут подолгу не разговаривать, но это не беда. Винсент говорит, что Моне училась в университете в Калифорнии и с тех пор живет там, в уютном одноэтажном летнем домике в Малибу, где на пару с лучшей подругой владеет бутиком шикарной одежды.
– Называется бутик «Малиблум». Там и это продают, – касаясь одной из солнечно-желтых серег фирмы «Go Wilde!», которые у нее в ушах, говорит Винсент.
– Так, значит, буквально все в вашей семье чертовски классные? – тихо смеется Лу – «хе-хе-хе» с придыханием, от которого Винсент тоже начинает смеяться.
Ее семья действительно чертовски классная. У Винсент не осталось никаких детских травм, связанных с воспитанием, нет их и у брата с сестрой. Как и положено детям из богатых семей, они учились в дорогих частных школах и жили в престижных районах. Винсент побывала в Лондоне и Париже задолго до того, как ей исполнилось шестнадцать. Но частью воспитания также было сознание своего привилегированного положения. Ее родители не происходили из богатых семей. Они были темнокожие, рожденные на американском юге в пятидесятых годах; их в жизни вполне могли ожидать серьезные тяготы, и это было в порядке вещей.
– Так, хватит. Теперь рассказывай о своей семье, – краснея, просит Винсент.
Он говорит о том, как его семья однажды приехала в Монако, когда мама выступала в Опере Монте-Карло. Об Опере Гарнье в Париже и о Королевском театре Ковент-Гарден в Лондоне. Винсент никогда не видела матери Лу, но представляет себе похожую на него темноволосую женщину на сцене в элегантном красном платье с открытыми плечами. Публика засыпает ее розами.
– Однажды мама поехала в Лондон на прослушивание, а там папа ей аккомпанировал. Так они и познакомились, – продолжает Лу.
– Как романтично. Они мне нравятся.
– Ты им тоже понравишься. Правда. У мамы в июле день рождения, я хочу подарить ей твои серьги.
Она видит туманную картину из будущего, где она знакомится с родителями Лу. Ей нужно будет официально развестись с Киллианом, это совершенно необходимо. Сколько времени на это уйдет?
– Конечно. Выбирай любые, – говорит Винсент.
– Я заплачу.
– Нет.
– Обязательно заплачу. А если ты будешь сопротивляться, я насильно вложу деньги тебе в руку. Я необычайно сильный. Вот пощупай, – напрягая мышцу, предлагает Лу. Подняв голову, Винсент тычет пальцем в бицепс. Сжимает его.
– Завтра я надену этот свитер, – снова тыча в его руку, говорит она. Жаль, что нельзя об этом свитере написать Рамоне. Как и Винсент, Рамона обожает хорошие свитера.
– Он твой, – соглашается Лу.
Винсент сосредоточивает внимание на семействе на берегу – дети сидят попками на песке, бьют ножками по воде.
Вечером они с Лу идут ужинать: свечи, вино, лингуине с омаром, тирамису по специальному рецепту ресторана – и усталые возвращаются в номер.
Дни, наполненные голубым блаженством, подобно фигуркам оригами, складываются один за другим, и где бы они ни находились, в спальне все происходит как в романе Джеймса Сэлтера. Иногда в постели Лу говорит на французском и не трудится переводить – а ей и не нужно. Она хочет просто слушать, как этот манящий язык, который она понимает лишь наполовину, скручивается и изливается из его рта, как их тела-лианы, когда они переплетены, соприкасаются, целуются, и целуются, и целуются под вздымающимися простынями в комнате с распахнутыми окнами.
Видабс! Как же я скучаю
здесь по тебе. Скоро
Амстердам?
Пишу сказать, что очень
за тебя рад.
Du beau travail les gars![121]
Так держать! ;)
Они едут в Ниццу, и Винсент вслух читает сообщения Батиста. Лу ведет машину, на нем застегнутая на молнию куртка, за ухом сигарета; Винсент в джинсах и свитере косичкой со свисающими рукавами. Свитер пахнет Лу, но теперь и ею – мыло, шампунь, духи. У любовников так бывает.
Они проснулись до рассвета, поезд отправляется через два часа. Винсент открыла окно, чтобы дышать соленым воздухом.
– Qu’est-ce que c’est…[122] ‘les gars’? – спрашивает она. Ветер треплет ей волосы, она убирает их от лица. Она знает, что du beau travail