Полураскрытая роза — страница 57 из 64

На Олив пижамные шорты с божьими коровками, и Винсент спрашивает, знает ли она, что группа божьих коровок называется «loveliness»[156]. Они говорят о том, что это очень мило и что ничего лучшего они в жизни не слышали. Винсент не помнит, где именно прочитала этот факт, но вспоминает, что Лу называет их «ladybirds» вместо «ladybugs» и как это бесценно, когда наружу пробиваются кусочки его «британскости».

Дочь без остановки и по-доброму рассказывает о своей веселой соседке по квартире и о том, что у них до сих пор живет секретная кошка, а ведь в их квартирном комплексе содержание домашних животных запрещено. Ее соседка – очаровательная сумасшедшая кошатница и даже один раз хотела, чтобы они усыновили хорька, но Олив пришлось проявить твердость и отказать. А что касается мальчиков, Олив слишком разборчива и занята, чтобы сейчас об этом беспокоиться. Но все же упоминает симпатичного парня с практических занятий, который носит отличные джемпера и немного превосходит ее интеллектом, что, по ее собственному признанию, вызывает у нее некоторый интерес.

Винсент говорит про Зиллу и показывает дочери клип. Той очень нравится, она просит поставить его еще раз.


Когда фильм заканчивается, Олив спрашивает Винсент, можно ли ей задать неудобный вопрос.

– Хорошо, – говорит она, едва не сказав d’accord. Она скучает по Парижу больше, чем по Кентукки. Она жаждет оказаться в Париже. Ей кажется, что эта боль физическая.

– Скажи правду. Ты еще любишь папу? Даже после всего, что произошло?

Олив с сонным взглядом сидит, откинувшись спиной на изголовье, и заплетает длинные волосы в косу через плечо. Она так похожа на себя маленькую, на ту милую девочку-крошку у мамы-Винсент. На ребенка, которого она в муках рожала тридцать шесть часов, который уже тогда делал все на своих условиях и чей характер с тех пор не изменился. Винсент не верится, уже в который раз, как она и Киллиан в этом большом и неистовом мире сотворили Колма и Олив – двух целых новых удивительных людей.

– Да, люблю, – говорит Винсент.

Какое облегчение, что можно сказать правду, даже если только иногда. Даже если это только полуправда.

Че-е-е-ерт. Tu me manques[157].

Я сплю в твоей постели.

Она пахнет тобой.

К твоему возвращению

руки у меня будут накачаны

запредельно.

Лу прислал еще одно видео стойки на руках – в этот раз он в ее спальне, босые ноги прижаты к стене.

И будь уверена! Твои цветы

напитаны и солнцем,

и водой. Они обожают меня!

6

Утром в день свадьбы Колма светит солнце. Оно пробивается сквозь занавески и падает на голый торс Киллиана, который лежит на полу рядом с кроватью, где спят Винсент и Олив. Вчера вечером, после предсвадебного ужина, он напился вместе с Колмом и его друзьями и теперь, лежа на спине, негромко похрапывает. Олив тоже спит, а Винсент – нет, потому что ее организм считает, что сейчас полдень, хотя солнце взошло всего около часа назад.

В Париже Лу спросил ее, есть ли вероятность, что она будет спать с Киллианом, пока будет в Нью-Йорке. Она сказала, что нет, причем искренне. Это решение она приняла, еще когда они с Лу даже не целовались. Все это время, пока они были женаты, если Винсент была хотя бы самую малость расстроена из-за Киллиана, она была неспособна на физическую близость. Это выводило его из себя, да и она не жаловала у себя эту способность охладевать к нему в постели, если он только слегка огорчил ее. Она могла целовать его, да, но ей было нелегко отделить мозг и сердце от, собственно, секса. Возможно, ему это было легко, но не ей.

Она смотрит на Киллиана, спящего на полу у нее в номере.

Его готовность сделать себя уязвимым. Как он не пытается скрыть отчаяние в глазах, в голосе. Каким милым он был вчера, когда, пьяный и глупый, убедившись, что Олив уснула, стучался в их дверь. Как поцеловал ее пивными губами и сказал, что любит. Как снял рубашку и аккуратно повесил ее на спинку стула.

Она скучала по его телу, даже когда этого совсем не хотела.

Он мужчина сорока с чем-то лет. Совсем не такой, как Лу с его юношеским неистовством. В теле Киллиана есть какая-то животная грубость. Оно сбитое и жилистое, будто создано для того, чтобы рубить дерево топором.

Они семья.

Они ее создали.

Это их семья.

Ее охватывает какая-то другая нежность к мужу, когда он рядом. Сильная, страстная, ностальгическая тяга, и ей пришлось пересечь океан, чтобы ее вспомнить и испытать. Ни еженедельная доставка цветов, ни письма с сургучными печатями не сработали. Ни видеозвонки, ни сообщения, ни телефонные разговоры. А срабатывает он, спящий на полу, дышащий ровно и глубоко, она, наблюдающая за ним с кровати, и их дочь, спящая рядом с ней.


Винсент отдает свой номер девушкам для подготовки к свадьбе – пусть пользуются, главное, чтобы все поместились перед зеркалом. Николь со своей мамой тоже здесь, как и все пять свидетельниц, включая Олив. Аврора и Моне, Ивонн, Фенна и Флорентина. Еще Рамона. Матери Киллиана нет, но в церкви во время репетиции Винсент все-таки подошла к ней поздороваться. Эйлин поднялась и обняла ее, и пусть Винсент показалось, что ее обнимает кактус, на объятие она все-таки ответила.


Только когда все взгляды устремляются на идущую по проходу Николь, наполненные до краев глаза Винсент проливаются слезами грусти и радости одновременно. Ее сын, ее дитя – уже молодой мужчина. Колм, такой красивый в темно-синем костюме, сцепив перед собой руки, стоит у алтаря; при виде невесты его нижняя губа дрожит. Киллиан берет ее руку в свою, она не противится.


Винсент выпивает узкий бокал шампанского «Вдова Клико» со своей порцией курицы с картошкой и грибами. После еды и речей она устремляется на танцпол, где вместе с Авророй, Моне, Олив, Рамоной и племянницами танцует под «ABC» группы Jackson 5. Торжество проходит в том же отеле, где они остановились, во вместительном зале мигают огни, а на столах в стеклянных подсвечниках мерцают белые свечи.

Она чувствует на себе глаза Киллиана. Перед ним бокал виски. Он сидит рядом с Соломоном, который, повернувшись, разговаривает с кузеном Винсент. Когда песня заканчивается, Винсент подходит к ним.

– Винни! Эй, Винни! – подняв руку, как будто она его не видит, говорит кузен. Он двоюродный родственник ее отца, приехал на машине из Кливленда и очень веселый, когда выпьет. Таким она его уже видела на других свадьбах и на каждом семейном сборе. – Я как раз спросил у твоего мужа, каким чертом он думал, но ничего хорошего он мне не ответил. А тебе он что-нибудь ответил? – держа руку у нее на плече и наклонившись к уху, говорит он как-то слишком громко. Диджей переходит к песне Марвина Гэя, и с танцпола как раз вовремя доносится радостный вопль Моне. Эта песня ей решительно по душе.

– Откуда мне знать! – говорит Винсент ему в ухо.

– Мужчины бывают недоумками, и мы полагаемся на вашу женскую милость и очарование терпеть нас… и не прикончить во сне, – говорит кузен. Поначалу промахнувшись мимо соломинки, он все же делает еще глоток коктейля.

– О, поверь, я-то знаю! Благослови вас, недоумков, господь, – говорит она. Он смеется, она тоже. Киллиан наблюдает за ними, вполне осознавая, что речь идет о нем. Потом с жалким видом опускает глаза и краснеет.


“Into the Mystic” – песня Винсент и Киллиана, так что, потанцевав под Джеймса Тейлора с Колмом, пока Николь составляла пару своему отцу, Винсент принимает приглашение Киллиана. Песня начинается, они двигаются сквозь толпу.

Под “Into the Mystic” они танцевали на своей свадьбе, когда она была беременна Колмом. И ставили ее в каждую годовщину свадьбы по пути на ужин по этому случаю. Именно Киллиан рассказал ей, что Ван Моррисон – североирландский автор-исполнитель, она об этом не задумывалась.

Киллиан крепко обхватывает ее, его теплая ладонь прижата к вырезу на спине платья. Агат могла бы гордиться тем, какой неотразимой чувствует себя в нем Винсент, какой элегантной и ослепительной. Она сделала свидетельницам серьги: большие висячие синие круги, дополняющие их платья цвета розового золота и подходящие под цвет синих мужских костюмов. Себе и матери Николь она сделала по паре розово-золотых серег.

– Ты чертовски хороша, – говорит Киллиан.

– Спасибо. Ты тоже хорошо выглядишь. Правда. Мог ведь себя вообще запустить, пока я отсутствовала, – говорит она. На нем костюм почти такого же оттенка синего, как и у Колма. Волосы короткие, а бороду он отрастил, как ей нравится больше всего: густую, но постриженную. Вот мерзавец.

– Что ты сделала с обручальным кольцом? – интересуется Киллиан.

– Оно у меня в сумке. Там его ношу.

– Значит, в Сену не выбросила?

Винсент отрицательно качает головой.

– Будешь со мной потом на полу грести под «Rock the Boat»?[158] – Слова «rock the boat» он не говорит, а поет.

– Возможно, – говорит Винсент, у которой вырывается смешок от неожиданной легкой какофонии.

Киллиан прижимается щекой к ее щеке, она прикрывает глаза. Пока длится их танец, никого вокруг не существует.

Она перебирает в голове причины, чтобы его простить.

Он был молод, частично виноват отец. И мать тоже.

Винсент, когда хочет, бывает холодной и неприступной. Возможно, из-за этого он не находил в себе сил рассказать ей.

Он такой хороший отец их детям.

Он еще и хороший муж.

Он признал, насколько был не прав, и умолял его простить.

Его тело в этом костюме.

Его руки, обхватившие ее.

И глаза.


Киллиан ее муж; Лу спит у нее в квартире почти за пять тысяч километров. Любовь между ней и Лу не такая, как эта, и ей не нужно, чтобы кто-то еще любил ее так, как любит Киллиан. Это место занято.

Любовь к Лу так мимолетна, может ли она истончиться так же быстро, как вспыхнула?