Любовь Киллиана эластична, она растянулась более чем на половину ее жизни.
Это две любови не одинаковы.
И разве могло быть по-другому?
Они одни в комнате, целуются. Олив допоздна засидится с девочками в другом номере. Поцелуи настоящие, как раньше. Как целуются они с Лу. Она не готова рассказать об этом Киллиану, но хочет поделиться с ним кое-чем, что от него скрывала, чтобы немного сбросить уровень давления.
Винсент рассказывает ему о Талли. Что они часто обмениваются мейлами. Что она слушает его музыку и познакомила его со своим отцом, что вылилось в его контракт с ведущим лейблом. Что он шлет ей фотографии из сада Шивон.
Галстук Киллиана развязан, рот в ее красной помаде.
– Ух ты, правда? Ну… то есть, думаю, с твоей стороны было лишним от меня это скрывать, но как здорово, что Соломон ему помог… и что вы общаетесь, – переварив новости, говорит он. – Вау.
– Не тебе злиться на меня за то, что я тебе чего-то не рассказала.
Винсент уже отдышалась и садится на стоящий в номере двухместный диванчик, и платье лепестками ложится вокруг ее ног. Киллиан хлопает себя по бедру, призывая ее положить ноги на него. Она так и делает.
– Это честно, Вин. Я не могу быть вечно наказанным, но все честно. И я это принимаю.
Ее сумка на полу. Она нагибается, достает из внутреннего кармашка на молнии обручальное кольцо и показывает ему в качестве доказательства, что оно у нее. Он берет кольцо, сжимает в ладони и отдает обратно. С кем-то другим такой пристальный взгляд глаза в глаза утомил бы Винсент, и ей пришлось бы отвести глаза, но это ее муж и она подготовлена.
Киллиан приподнимает платье до колена, касается ее кожи.
– Ты действительно хочешь, чтобы я поверила, будто у тебя не было секса… целый год? – спрашивает она.
– Беру в свидетели свою правую руку, – поднимая ее, говорит Киллиан. – То есть это из-за частой мастурбации.
Винсент смеется, он тоже.
– Ага… я поняла. Можно было не объяснять, но спасибо.
– Ты действительно хочешь, чтобы я поверил, будто и у тебя не было секса… целый год? – спрашивает он. – Винсент, с которой я знаком… жила бы уже в страданиях.
– Киллиан, мне нечего тебе рассказать, хотя моя подруга Агат все-таки подарила мне на день рождения вибратор.
Она думает о том, что он остался у нее в ящике там, в квартире. Представляет себе, что Лу находит его. Думает о том, когда Лу внутри, о его губах, о них двоих – ласкающихся, и целующихся, и дышащих, и спящих и… и…
Киллиан, мне нечего тебе рассказать. По крайней мере, пока нечего.
– Вибратор? Интересно, – говорит он.
– Представляешь?
– Вообще-то, я бы хотел узнать об этом подробнее, – наклоняясь к ней и целуя ее в губы, говорит Киллиан.
– Можешь спать в кровати, но секса у нас не будет. Сегодня не будет. Над этим придется еще поработать. Только поцелуи. Договорились? Можешь идти и мастурбировать в ванной, пока я сплю, или что там еще, – смеясь, говорит она.
– Непременно. Договорились, – беря в ладони ее лицо, соглашается он.
В Париже девять утра, и Винсент садится на стойку в ванной и пишет сообщения Лу – ведь поцелуи с Киллианом не означают, что она не скучает по Лу. И что она не любит Лу. А что они означают, она не знает.
Здесь ночь.
Я зациклена на разнице
во времени, только так мне
удается за этим уследить.
В Нью-Йорке все
нормально. Правда-правда!
Но далеко не так,
как в Париже. Xo
Она пишет дальше, рассказывая, что свадьба прошла хорошо, и посылает фото, которое сделала Моне: она, Олив и Колм у церкви. Потом просто сидит и рассматривает две фотографии на мобильнике: на одной Лу среди бликов свечи на Лазурном берегу, а на другой – они вдвоем в поезде, по дороге из Овер-сюр-Уаза в Париж. На ней Винсент смотрит в камеру, а Лу смотрит на Винсент.
Ах да, красавица!
Париж без тебя не тот.
Я отправляюсь на завтрак
с Лизетт и Эмилиано. Они
теперь вместе.
Я все тебе расскажу.
Может, если будет время,
позвонишь мне на неделе?
Умираю, хочу услышать
твой голос, Сент-Винсент. X
А позднее она посылает ему фото своей груди в полумраке ванной, отрезав лицо.
ВИН. СЕНТ.
Этого я никогда не удалю.
МНЕ. КОНЕЦ.
МИР. ПРАХУ. МОЕМУ
Ты идеальна.
А ты точно все еще
настоящая?
Je promets[159].
Утром в воскресенье в ресторане отеля большой завтрак – прощание с Колмом и Николь, улетающими на самолете. Зал забит родными Винсент, родными Николь, друзьями Колма и Николь. Винсент садится за стол с Рамоной и Питером, так как среди всей этой суеты у нее почти не было времени поговорить с лучшей подругой, а, исходя из того, сколько всего она ей не рассказывает, ей кажется, что виделись они в последний раз не на Рождество, а несколько лет назад.
Киллиан за большим столом вместе с ними. Он уже принялся за вторую чашку кофе, они с Питером обсуждают серию игр «Subway series» между Янкис и Метс. Рамона спрашивает, все ли с Винсент в порядке.
– Да, конечно. То есть… понятия не имею, кто я и где я, но все нормально, – улыбаясь, говорит Винсент и доедает свой тост. Рамона смотрит на нее многозначительно.
– Когда придет время, ты все выложишь? Потому что я тебя достаточно хорошо знаю, чтобы понять: у тебя не все в порядке. Давай, Винни. Тебе думать, что я не поняла, было бы для меня оскорбительно. Даже задело бы мои чувства, – мягко говорит Рамона. Она сидит спиной к мужу – он и Киллиан, когда собираются вместе, очень шумят, так что, если бы Винсент с Рамоной обернулись инопланетянами и стартовали от Земли, их мужьям, наверное, понадобилось бы хотя бы несколько минут, чтобы это заметить.
– Прости. И да, да. Конечно, я все тебе расскажу! Ты же знаешь. А пока просто знай, что вчера мы спали в одной постели. Так что прогресс… или вроде того? – добавляет Винсент. Она точно не знает, зачем все это говорит, но вникать в это сейчас было бы слишком. Пока это неважно! С остальным она разберется в Париже. Гладкий камешек ее тайн приносит успокоение, даже среди хаоса.
– И? – спрашивает Рамона.
Винсент слышит смех Моне у себя за спиной и оборачивается: Тео и Моне хохочут вместе с папой. За соседним с ними столиком Олив разговаривает с Николь. Колм сидит там же, уткнулся в мобильник.
– Я почувствовала: что-то сдвинулось, – говорит она.
– Что ты имеешь в виду? – Большие карие глаза Рамоны становятся еще больше.
– Точно не знаю, – говорит Винсент.
– Ты счастлива?
– А ты?
– Я да. И хочу, чтобы ты тоже была счастлива, – говорит Рамона с грустным лицом.
Среди подруг Винсент Рамона самая добрая. Она из тех женщин, которые возят с собой в машине всякие снеки и подарочные карты, чтобы раздавать стоящим на перекрестках бездомным. Из тех женщин, которые ухаживают за общинными садами старичков и выдирают сорняки, когда те сами не могут. Она переживает, когда окружающие ее люди несчастливы. Она переживает, когда ее цыплята несчастливы. Бывало, что во время их разговоров Рамона принималась рассказывать, как подумала, будто один цыпленок или лама впали в депрессию, или будто кроликам не хватало внимания, и она перенесла их из сарая в дом.
Рамона рыдала вместе с Винсент, когда открылась тайна Киллиана. Плакала о том, как расстроилась Винсент и как все это вынуждает лучшую подругу уехать, и плакала, потому что дала трещину их четверка. Рамона болела за то, чтобы Винсент и Киллиан продержались и остались вместе. Питер тоже. Винсент бросает взгляд на Питера, и он, видимо, чувствует это, потому что оборачивается и встречается с ней взглядом. Его глаза загораются, он улыбается ей.
– Как хорошо смотреть на тебя, Винсент Уайльд. Сколько раз за этот уикенд я это сказал? – говорит Питер с типичным акцентом штата Теннесси. Питер – еще один мужчина в жизни Винсент, к которому она чувствует привязанность, как к брату. Они с Рамоной очень давно вместе, и он всегда был замечательный. К тому же рыжей масти. К рыжим Винсент всегда питала симпатию.
– Ну, мне это слышать не надоедает! – улыбаясь в ответ, говорит Винсент.
Киллиан пьет кофе и наблюдает за ней. Она помнит вчерашние поцелуи. Они уже практически полжизни целуются. Она помнит их взаимное желание, работающее вхолостую.
К их столу подходят ее родители. Папа кладет руку ей на плечо, Винсент накрывает ее своей рукой. Мама разговаривает с Рамоной, и к ним подходит Тео, который вступает в разговор с Киллианом и Питером. Но тут их перебивает Колм, который подходит и обнимает Тео. В ресторане шумно и людно, все происходит одновременно.
Это ее семья.
Возможно, в Париже она совсем другая женщина, и та парижская женщина – и есть она настоящая. Но будучи сейчас в Нью-Йорке, в окружении всей семьи, она потрясена тем, как они любят друг друга. Сколько всего они друг другу простили.
Она пока не готова от всего этого отказаться, даже после того, что сделал Киллиан.
И она не несчастлива, но…
Она была бы счастливее, если бы могла раздвоиться.
Прежде чем уехать с Николь в аэропорт, Колм заходит в номер Винсент, где она, Олив и Киллиан сидят и вполглаза смотрят телевизор – Олив переключает каналы. Некоторое время шел «Форсаж», потом программа о ремонте жилья. Теперь идет программа о путешествиях, и молодая ведущая отправляется во Вьетнам в поисках самой острой лапши, которая там имеется.
– Ты вернешься в Кентукки ко Дню благодарения? К Рождеству? – спрашивает Колм у Винсент. Они сидят за столом у окна.
Олив положила голову отцу на колени, и Киллиан нежно гладит ее по волосам. Винсент, глядя на них, не может не расчувствоваться. Как им удалось подняться до такого уровня великодушия? Воздух пропитан магией, и почти кажется, что ничего плохого в их семье не случилось, но почему? Неужели просто потому, что она уехала? Просто потому, что они какое-то время были врозь? Какая доля их счастья зависит от нее? Если сказать «да» Лу и «нет» Киллиану, значит, сказать навсегда «нет» и вот этому всему?