Такимару снова задумался и наконец кивнул.
– Но есть одно условие, хого Сугаши.
Он резко напрягся и прищурился. И я вдруг почувствовала, что готова дать волю слезам.
– Вы правильно заметили, что я заключала с людьми контракты: их душа в обмен на желание. Ваше желание – подарить жене детей.
– Ты… вы… хотите мою душу? Я должен умереть?
Я медленно кивнула. Сердце скулило, не веря, что я принимаю это решение. В моей жизни было много темного, но впервые я намеренно обрекала кого-то на смерть. Зачем я делала это? Зачем спасала ребенка? Не ради него. Вот ведь правда. Никакого контракта у меня не было, и Такимару мог бы жить дальше с женой и воскрешенными детьми. Но мне нужна была душа этого хого, чтобы защититься самой.
– Я обещаю вам, что часть вашей души похороню на землях Сугаши, чтобы ваша семья оставалась под куполом силы хого.
– Часть? – отрешенно спросил Такимару.
– Вторая часть нужна мне самой. Демон, который представляет опасность для души ребенка, будет искать меня. Если я верно осведомлена о силе души Сугаши, то эта сила может укрыть от него и он никогда не узнает, что случилось с его ребенком, и никогда не навредит вашему.
Плечи Такимару поникли, и он обессиленно опустился на землю рядом с крыльцом. Я терпеливо ждала. Вспомнила, как разделалась с мучителем матери, как заключала контракты с десятками людей, как задушила Касси и держала на руках умирающую маму. Но та боль и близко не могла сравниться с чувствами, которые вызывала во мне грядущая смерть хого Сугаши. Я убивала его намеренно, чтобы получить возможность умереть самой. Умереть порочной, с кровью на руках. Я собиралась разделить его душу, и, возможно, она уже никогда не упокоится, никогда не найдет путь к жене – когда та оставит этот мир.
– Ваш ответ, Такимару.
Он поднял на меня покрасневшие от усталости глаза и какое-то время молча смотрел, а его безнадежная печаль вязкой пеленой разливалась вокруг. Когда он обреченно закивал, я ощутила разочарование. Где-то глубоко в душе я все же надеялась, что у меня ничего не получится. Без уверенности нельзя полагаться на судьбу: она всегда благоволит желанию что-то изменить.
– Через двадцать ночей ждите меня здесь, в это же время.
– Увижу ли я своих детей?
Исходившая от него печаль давила со всех сторон. Мне хотелось бежать, забыть все, как страшный сон. Но я застыла на месте и едва заметно покачала головой. Такимару отстраненно кивнул. И я уже повернулась, чтобы уйти, но в последний момент выдохнула:
– Вы уже знаете: когда человек лишается души, жизнь в нем продолжается. Сердце бьется, кровь течет по венам. Но это плохая жизнь, в ней больше нет ни целей, ни желаний, мир теряет краски, становится черно-белым и безвкусным. Но… вы не человек, хого Сугаши, ваша душа есть сама суть вашего существования. Когда вы лишитесь ее, то умрете мгновенно.
Я сразу поняла, что что-то не так. В замке было слишком тихо, хотя солнце едва село. Обычно в такое время в саду копошились слуги, собирая травы для вечернего чаепития, а из кухни доносились привычные звуки, которые сопровождают приготовление ужина. У меня был хороший слух, я все улавливала. Но в ту ночь все на этом выступе замерло. Даже шум воды стал тише.
На дорожке показалась миниатюрная фигурка служанки. Завидев меня, девушка съежилась, но махнула мне рукой и юркнула в тень. Мы зашли в замок через черный ход. По спине пробежала дрожь. Знакомые стены набросились на меня призраками воспоминаний, и каждый шаг словно переносил в былые дни.
В спальне Мэйко горели лишь две свечи у изголовья футона, отбрасывая зловещие тени на блестящий атлас, застилавший пол. Сама она лежала на спине, зажмурившись, но, услышав, что мы вошли, резко распахнула глаза и приподнялась на локтях. Ее живот стал еще больше, а лицо, казалось, наоборот, похудело, осунулось, и вены вокруг глаз плелись чудовищной паутиной.
– Я навела морок на весь замок, но в таком состоянии долго не продержу, – процедила она, не утруждаясь приветствием. Даже не удивилась, что я все-таки пришла.
– Госпожа, – позвал тоненький голосок за спиной.
Потупив взгляд, служанка протягивала мне кованую шкатулку – ту самую, в которую я все эти годы прятала души, чтобы отдать Хэджаму.
Я даже спрашивать не стала, откуда Мэйко знала. Не зря ведь она принцесса: поди, в ее власти всегда получать то, что хочется.
– Давай, – прошептала она, и в изумрудных глазах мелькнул страх.
Но во мне не было ни жалости, ни сочувствия. Все внутри похолодело и отмерло, казалось, навсегда.
Я плохо помню, что было дальше, наверное, отчасти потому, что хотела забыть. Как опустилась перед ней на колени, как ни разу не взглянула ей в глаза и скользнула пальцами в утробу. Что я почувствовала? Отличалась ли душа этого ребенка от душ тех, чьи я забирала все прошлые годы? Наверное, нет. Сияние скользнуло мне в руки просто, угнездилось на ладони и так же легко переместилось в шкатулку.
Мэйко лежала, глядя в потолок и морщась, будто сдерживала рыдания. А может, отвращение – все равно.
– Прощай, Мэйко, – прошептала я, прижимая каменную шкатулку к груди. Взглянула на нее в последний раз, и сквозь холодный расчет прорвался образ девчонки, болтавшей ногами на ветке в лесах Бандая.
– Прощай, Рэйкен, – одними губами ответила птичья принцесса. Прежде чем я ушла, она сложила трясущиеся руки на животе и закрыла глаза, молча глотая слезы.
Такимару я увидела сразу, как только мои ноги коснулись земли под сакурой. Хого сидел на крыльце поместья, низко склонив голову. Я не позволила себе ни на секунду остановиться. Мне удалось подчинить эмоции и видеть перед собой только одну цель: завершить последнюю часть плана и найти убежище.
Пустившись бегом, я обогнула озеро, и когда до поместья оставалось совсем немного, замедлила шаги. Такимару поднял голову, и наши глаза встретились. Ни печали, ни обреченности – одна решимость. Он принял свою судьбу, и я едва удержалась от вздоха облегчения.
– В глубине души я надеялась, что вы передумаете, – вырвалось у меня.
– Я тоже, Рэй Кеноки, я тоже, – бесцветно ответил он, без стеснения разглядывая мой преобразившийся облик в плаще, и поднялся. – Следуйте за мной.
Приближаясь ко входу, я удивилась, как хого, который всю жизнь скрывался от мира, мог жить в таком открытом и светлом доме. Вокруг – ни дерева, ни высокого кустарника, и, наверное, днем ни одной тени. Комнаты были просторными и без изысков, но краем глаза я подметила старинные свитки, небрежно оставленные в углу, словно их кто-то хотел спрятать, да забыл.
Анда спала на футоне в окружении мягких льняных подушек. На ней было легкое белое кимоно, плотно облегавшее большой живот. Некогда блестящие черные волосы потускнели и разметались вокруг маленькой головы. Благородные черты лица казались размытыми, со щек исчез румянец. Она мирно спала, но я ощутила запах ее боли – жженое сено с примесью подгоревшего пшена.
Опустившись на колени рядом с футоном, я выудила шкатулку и оглянулась на Такимару: хого замер, прижавшись к закрытым дверям, и смотрел на жену. Он видел ее в последний раз и, кажется, только сейчас осознавал это. Пусть так. В конечном счете это не только мое решение. Я не принуждала и была откровенной. Хого не отдал бы мне свою душу, если бы цена за нее того не стоила.
Открыв шкатулку, я выудила из нее светящийся голубой сгусток.
– Это… это и есть душа? – прошептал Такимару.
– Такая маленькая, да? Но это ничего не значит. Только в обнаженном виде душа имеет размер, на свободе она неизмерима. Вы смотрите на неокрепшую, едва родившуюся силу – в теле достойного человека она обретет должную стать и могущество.
Мои чувства обострились до предела, и я услышала, как Такимару затаил дыхание. Пора. Я внимательно осмотрела сверкающий сгусток, отметив все переплетения. Непорочная. И единая. Когда я разделю ее, эти дети получат жизнь на равных условиях.
Я выпустила когти и медленно, волокно за волокном, стала разрывать связи, игнорируя жжение в пальцах. Странно, как ни один из богов не спустился. Я совершала преступление. Надругательство над святыней. Разрывала невинную душу, а никому из них не было дела. Значило ли это, что я поступаю правильно, или им просто было плевать на меня и все, что со мной связано?
Бережно убрав одну половину в шкатулку и плотно закрыв крышку, я поднесла руку со сгустком к животу Анды и медленно скользнула под кожу. За спиной у меня Такимару судорожно вздохнул. Веки женщины затрепетали, и я замерла, не смея дышать. Но она не проснулась. Хорошо. Соберись. Моя рука сама двинулась в глубь утробы и скользнула в уже сформированное тело плода. Когда я разжала пальцы, подушечки пронзил едва заметный разряд.
И я проделала то же самое со второй частью души.
Я никогда не узнаю, кого коснулась первым – Коджи или Мидори. Я лишь уверена в том, что дала им равные возможности. Любой из них мог пойти по пути, который выбрала девочка. И моей вины в этом не было.
Я вышла на улицу и несколько раз глубоко вздохнула, обнимая себя за плечи. Зарылась пальцами в мех и крепко сжала в слабых попытках призвать свою душу к ответу. Но она молчала в знак согласия. «Ты все сделала правильно». Как бы я хотела поговорить с кем-то, кого боги обременили таким же даром. С кем-то, кто делал нечто подобное. Маялись ли они от чувства вины или думали, что, если кто-то создал подобную силу, значит, ее нужно пускать в ход?
Я взглянула на небо, усыпанное прекрасными звездами, в надежде, что одна из них загорится ярче, подаст знак. Но небо отвечало лишь молчанием.
Когда Такимару вышел, я даже не стала смотреть на него. Просто молча пошла вдоль озера – к месту под сакурой, где мы впервые встретились. Хого застыл, уставившись на поместье, и я позволила ему попрощаться. Когда мы повернулись друг к другу, над нами засияла полная луна.
– Вы жалеете? – тихо спросила я, сжимая шкатулку.
– Странный вопрос. – Уголки губ Такимару дрогнули. – С одной стороны, не ваше лицо я хотел бы видеть в последние минуты жизни. Но, с другой, – вы помогли мне исполнить мое обещание жене. Я жалею лишь о том, что не смогу насладиться жизнью со своей семьей. Но я знаю, что о ней будет кому позаботиться. С Андой остался защитник, а скоро появятся еще двое прекрасных малышей.