– Верно. Но он все еще здесь. Что за несправедливость. И странно, что родители на этот год уехали в научный отпуск за океан, – признается Джейк. – Мы сняли квартиру в Вермонте на рождественские каникулы, чтобы покататься на лыжах, потому что наш дом сдан в аренду до июня.
– Твой отец профессор в колледже? – спрашивает Аврора.
– Да, физика. И мама тоже. Социология.
– Ох. Мой отец банкир, – говорит Аврора. – А отец Рейчел известный певец. Фредди Рикс.
Я опускаю ложку от удивления.
Аврора ухмыляется.
– Я сразу его узнала: видела его концерт в Барселоне два года назад.
Джейк таращится на меня.
– Не может быть.
А я надеялась, все узнают не так быстро.
– Извини, – говорит Аврора. – Я должна была позволить тебе самой сказать. Но он кажется хорошим, и я думаю: а что, если Рейчел была в Барселоне? Может, мы уже бывали в одной комнате прежде. Разве это не удивительно?
– Ну… – Я кладу в рот мороженое, тяну время. Рассказывать людям свою историю – этого я боялась. То есть я бы хотела, чтобы мой отец когда-нибудь возил меня в Барселону.
– Что? – спрашивает Джейк. – Твой отец придурок?
«Зависит от того, у кого ты спрашиваешь».
– Моя история не поспособствует непринужденной беседе. Я все думала, как рассказать.
Они оба улыбаются мне, и мне приходится принимать быстрое решение о том, как много из сумасшествия последнего времени я готова открыть им.
– На самом деле я не живу с отцом, – начинаю я, ком встает у меня в горле. – Но моя мама умерла около двух месяцев назад.
– О, дорогуша, – вздыхает Аврора, кладя руку мне на плечо.
«Великолепно», – теперь я заставлю всех грустить.
– Видите? Надо было сказать: «Я из Орландо».
За большими очками голубые глаза Джейка серьезно моргают.
– Ты не, э, говорила об этом раньше.
Момент тишины. Затем Аврора подскакивает.
– У меня телефон звонит. – Она отходит, оставляя нас одних.
Джейк трет лоб.
– Я жаловался насчет заявок в колледж. Теперь это кажется глупым.
– Нет, – хрипло отзываюсь я. – Ты был таким вежливым, я не знала, как сказать.
Он опускает голову.
– Ты говорила, что лето выдалось тяжелое. Я просто не думал, что…
– Знаю. – Мое второе имя должно быть «Неловкость». – Слушай, мне было приятно читать письма не о том, что люди умирают. Мне это было нужно.
Он поднимает подбородок и изучает меня.
– И, просто чтобы ты знал, я правда переживаю, что провалю прослушивание. Это была чистая правда.
– Ты не провалишь, – уголки его рта изгибаются. – Вселенная в долгу у тебя.
– Не уверена, что это так работает.
– Но должно. – Он улыбается, и это такая приятная улыбка, что мне просто хочется забраться в нее и там поселиться.
Той ночью мы с Авророй лежим в наших экстрадлинных односпальных кроватях, разговаривая в темноте. Я узнаю, что Аврора – тоже единственный ребенок, а ее родители развелись, когда ей было шесть.
– Как умерла твоя мама? – спрашивает Аврора.
– Рак груди. Она поборола его однажды, когда мне было десять. Но не в этот раз.
– Ужасно.
В темноте всегда легче разговаривать.
– Конец наступил внезапно. Люди говорят, могло быть и хуже. Она не мучилась.
– Твой папа очень милый.
Приятно слышать это. Но поменяла бы она свое решение, если бы я сказала, что познакомилась с ним лишь несколько недель назад? Я не говорю ей, потому что мне стыдно. И не за Фредерика. Когда ты не видишь отца семнадцать лет, часть тебя верит, что причина тому ты сама.
Когда-то я старалась понять, что со мной настолько не так, что он не хочет встречаться.
До сих пор стараюсь.
– Какой он? – спрашивает Аврора. – Как он развлекается?
«Какой замечательный вопрос», – я прокручиваю в голове все детали того, что читала о нем за годы.
– Он любит пляж. – Я видела его фотографии с серфинга в Австралии. И как он бродит по Средиземному побережью на юге Франции. – Никогда не жила с ним до этого лета, – добавляю я, чувствуя себя виноватой за вранье. – Мои родители жили за три тысячи километров друг от друга. – Жили. Прошедшее время никогда не будет звучать правильно.
– Но твой отец хорошо к тебе относится с тех пор, как умерла мама?
– Да, хорошо. – И это правда, хотя я и не рассказываю всю историю. Люди всегда будут предвзято хорошо относиться к Фредерику. У его фан-страницы на «Фейсбуке» миллион «мне нравится».
– Я думаю… – Аврора делает паузу. – На испанском мы говорим: no hay mal que por bien no venga. Это значит «не существует зла, которое не приносит немного добра».
– Хорошая поговорка.
– Твоя жизнь сейчас – волшебная сказка, – говорит Аврора. – Мать умирает, и тебя отправляют к отцу, королю далеких земель.
– В любую минуту могут появиться тролли и драконы, – замечаю я.
– Может быть, – соглашается Аврора, ворочаясь в кровати. – И злая мачеха. У меня есть. – Она замолкает на мгновение. – Но у каждой сказки справедливый конец, Рейчел. Гарантировано.
Я смеюсь в темноте, надеясь, что это правда.
Глава 14
Следующим утром я встречаю доктора Чарльза, пожилого школьного консультанта, который вручает мне расписание.
– Не стесняйтесь, мисс Рейчел, – говорит он. – Мы еще пообщаемся, когда вы будете подавать заявление в колледж.
Я совсем не готова к этому.
Однако список уроков мне нравится. Я пишу Джейку, чтобы сообщить, что у меня будет русская литература: «Часы за «Анной Карениной» проведены не впустую».
Он отвечает: «Ботаны мира, объединяйтесь».
У нас с Авророй три общих курса: государственное устройство, физика и математика. Приятно быть знакомым с еще одним новичком-выпускником, когда ищешь дорогу в красивом кампусе, пытаясь отыскать каждый новый класс.
Когда начинаются занятия, я понимаю, что «Клэйборн Преп» и правда на высоте. Учителя говорят быстро и никогда не повторяют, а отлынивающих от уроков куда меньше. Худшее по поведению, что я заметила в первую неделю, – ученики тайком проверяют телефон во время урока.
А домашние задания! Даже в первую неделю они оказались огромные.
Мы с Авророй всегда ходим в столовую Хабернакера вместе. Мне нравится эта формальность из старого мира. Стулья большие и тяжелые, словно деревянные троны. А вдоль стен выстроились банкетки с сиденьями из красной кожи.
Это хорошие места. Но так как деревянные столы до смешного длинные, если хочешь занять свободное место в центре на скамье – придется либо лезть под столом, либо идти прямо по сиденьям за спинами обедающих.
На третий учебный день Джейк ставит свой обеденный поднос напротив нас с Авророй, и мое сердце пропускает удар. Так случается каждый раз, когда появляется Джейк.
А так как он живет в том же подъезде Хабернакера (на два этажа выше), мое бедное сердце часто тренируется. Я выяснила, что, если оставлю нашу дверь открытой, он заглянет по пути, чтобы сказать «привет».
– Джейк, – говорит Аврора еще до того, как он успевает сесть. – Мы идем на концерт-презентацию после обеда. Пойдешь с нами? – Тон, которым она говорит, предполагает, что он скажет «да». Аврора не нервничает рядом с Джейком, как я.
– Почему бы и нет, – говорит он. Сегодня у него на футболке два треугольника. Один из них говорит «Ты такой тупой» другому.
– Рейчел хочет подмазаться к кружку пения, – добавляет она. – Почему говорят «подмазаться»?
Он пожимает плечами.
– Это должно называться «поцелуй их в задницу и надейся, что тебя выберут».
– Прослушивания начнутся через неделю, – говорю я, чувствуя, как сжимается все в желудке. – Я не готова.
– Конечно, готова, – говорит он, поднимая вилку и накручивая на нее пасту. – Тебя не стошнит при всех. Так случается только на шоу «Идеальный голос»[9].
Телефон звякает у меня в кармане, я достаю его. «Пережила первые 72 часа?» – написал мой отец.
Набираю в ответ: «Разобрала вещи. Нашла все кабинеты. Аврора = хорошие люди. Ты как?»
«Ресторан. Прогулка. Буррито = фу. Риелтор = хорошие люди».
Я: «Клево. Обедаю с друзьями. Пора идти».
Фредерик: «Обед с друзьями. Как беспечно. Противоположность – печно, а такого слова нет».
Я улыбаюсь экрану. «Ждал подходящего случая, да?»
Фредерик: «: D».
– Что забавного? – спрашивает Джейк.
– Отец шутит, – говорю я, убирая телефон.
– Вы слышали? – восклицает Аврора. – Он хочет найти дом в Клэйборне, чтобы быть поближе к Рейчел.
Я опустошаю банку диетической колы и комментирую:
– Отец года, восемнадцать лет подряд.
Если бы они только знали.
– Какая толпа, – говорю я, когда зал заполняется перед концертом. В Клэйборне, или в КПреп, как называет школу Джейк, восемь музыкальных кружков. И похоже, что все в кампусе пришли поглазеть.
– Музыка здесь – важное дело, – говорит Джейк. – А группа а капелла – на вершине пищевой цепочки. Мне раньше нравилась а капелла, но Придурок все испортил.
Свет гаснет, когда джаз-группа выходит на сцену. Преподаватель в красном сатиновом смокинге и с собранными в пучок волосами быстро кланяется под аплодисменты. Затем он поворачивается к своей группе, поднимает руки и начинает считать:
– Один. Два. И один, два, три, четыре…
Группа начинает наигрывать живой, сложный мотив, который ни одна группа в истории моей школы в Орландо не осилила бы. Я не знаю ничего о джазе, но для моих ушей они звучат так, будто уже готовы выступать в Линкольн-центре.
Если тут все музыкальные группы так хороши, мне конец.
После джаза выходит хор, все сорок человек. Они поют школьный гимн в гармонии на четыре голоса, их голоса сливаются профессионально. Под конец их выступления я яро аплодирую.
– Ого, – говорю я, хлопая.
Джейк лишь улыбается мне, будто я сделала что-то милое. Следующим выходит женский хор, так что я сижу в своем кресле ровно, с напряженной спиной. Их около дюжины. Они берутся за руки в центре сцены, выстраиваясь в форме подковы. Женщина с короткими светлыми волосами начинает напевать.