Глава 19
К сожалению, мы с Джейком оба больше учимся, чем целуемся, всю последнюю неделю семестра. Я занимаюсь всю ночь перед последним экзаменом, а он уезжает к родителям до того, как я сдаю последний тест.
Я чувствую себя измотанной, когда мы с Фредериком садимся на заднее сиденье автомобиля, который увозит нас в аэропорт.
Просыпаюсь на полпути до Бостона, моя голова на его плече.
– Прости, – быстро сажусь ровно.
Он улыбается мне.
– Выглядишь, будто только что отыграла трехнедельный тур. В Азии.
Тру глаза.
– Я слишком устала даже для того, чтобы переживать из-за поездки.
Завтра мы летим в Канзас.
– Отлично. Потому что тебе нечего бояться. Это я в немилости.
– До сих пор?
– Скоро узнаем.
– Она не может злиться вечно.
– Элис? Еще как может. Она негодовала двадцать лет из-за того, что я не стал хирургом, как отец.
Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него.
– Правда? Какая ей разница?
Он откидывает голову назад и закрывает глаза.
– Не знаю. Растраченный потенциал. Бла-бла-бла.
Какая удивительная мысль. Никогда не думала, что Фредерик мог бы быть кем-то другим, а не музыкантом. Его выбор кажется очевидным. Даже предначертанным судьбой.
За окном автомобиля небо потемнело. Лампочка для чтения Фредерика отражается в стекле. У меня чувство, будто я плыву по ночи с ним, словно нас всего двое в мире.
В аэропорту Канзаса мы садимся в другой автомобиль. Мой отец показывает ему дорогу от трассы к жилому району.
– Вон тот дом, с елкой в окне.
Мы останавливаемся у большого старого дома с мансардной двускатной крышей, точно у старомодного сарая. Тонкий слой снега хрустит под ногами, когда я выбираюсь из машины.
– Ты здесь вырос? – спрашиваю я. Еще один кусочек пазла.
– Согласно Элис, я так и не вырос, – отвечает он.
Входная дверь распахивается, и мне хочется отпрыгнуть, как испуганному коту.
Первый, кого я вижу, – мой дедушка, который очень похож на Фредерика. Он улыбается – уголки его губ изгибаются точно так же, как у моего отца. А когда я захожу, его улыбка становится шире.
– Рейчел, – говорит Фредерик за моей спиной, – познакомься с доктором Ричардсом.
Пожилой мужчина вежливо кланяется.
– К вашим услугам, – говорит он. Он очарователен, и я рада, что он не подбегает, чтобы меня обнять. Гораздо легче, когда люди дают свободное пространство.
А Элис спешит вниз по лестнице.
– Она здесь! – щебечет она, у нее блестят глаза. – Всю неделю не могла дождаться. Друзья хотели дать мне успокоительного, поверите или нет.
Фредерик усмехается.
– Надо было мне купить тебе, – говорит он. – С ленточкой на пузырьке.
Элис его игнорирует.
– Я покажу тебе комнату, дорогая, – говорит она мне.
Мне отвели гостевую комнату. Фредерик дальше по коридору в своей старой детской. Так как спальня бабушки с дедушкой на первом этаже, второй весь в нашем распоряжении.
Оставив в комнате чемодан, я останавливаюсь у двери отца. Он сидит на кровати, снимая ботинки.
– Постер AC/DC на твоей стене? Серьезно?
– Хорошая группа, – замечает он. Еще есть постеры U2, The Who и The Stones. – Концерт AC/DC – первый, на котором я был. А какой твой?
У меня внутри все сжимается, и я сажусь рядом с ним на кровать. Он даже не представляет, какой трудный вопрос задал. Ни за что не расскажу ему о своем первом концерте.
Он неправильно понимает мое молчание.
– Ты никогда не была на концерте? – театрально вонзает нож себе в сердце. – Какой ужас. Я жил ради этого, когда был в твоем возрасте. До сих пор живу. Если я могу пойти послушать чью-то игру – посмотреть на парнишку, едва разобравшегося, как играть на банджо, или на виртуозного барабанщика – это именно то, что держит меня на плаву. Даже если все остальное летит к чертям, я слышу живую музыку и могу двигаться дальше.
После приготовленной Элис домашней лазаньи на ужин она выгоняет нас всех в гостиную, где стоит двухметровая рождественская ель, украшенная крошечными белыми огоньками.
– Рейчел, оцени, – посмеивается Фредерик, когда Элис приносит десерт. – Обычно мне не разрешают есть в гостиной.
– Фредерик, каждый раз, когда ты приезжаешь в Канзас, я пою тебя здесь чаем.
– Стоп, – говорит он. – Я здесь. И к черту чай, я хочу огромный кусок этого пирога.
– Выглядит очень аппетитно, – соглашаюсь я, садясь рядом с Фредериком.
– Спасибо! – На лице Элис появляется улыбка. – Это именно то, о чем я мечтала на Рождество. Все мы здесь вместе. – Протягивает мне кусок пирога. – А теперь посмотри. – Она подходит к полке на камине, открывает подарочный пакет и достает стопку красных бархатных рождественских чулок. На каждом есть имя. Минутой позже они висят в ряд: «Фрэнк», затем «Элис», «Фредерик» и «Рейчел».
Мой немного ярче остальных, выцветших за много лет.
– Ого, – говорю я. – Спасибо. – У меня горят щеки. Элис не даст мне проигнорировать Рождество, как я отмахнулась от Дня благодарения.
Лучше бы мы с Фредериком ели еду навынос в Лос-Анджелесе прямо сейчас, без елки и чулок. Где-то в коробках, которые я оставила на хранение, в вещах из дома в Орландо лежит другой чулок с моим именем. И еще один, на котором написано «Дженни».
Ее нет здесь, чтобы приготовить мне какао в рождественский вечер или припрятать блеск для губ в мой чулок.
Ее нет совсем и больше не будет.
Ненавижу теперь Рождество. Но Элис так старается, что я попытаюсь притвориться.
– Я достала кое-какие вещи, чтобы показать тебе, – продолжает Элис, таща деревянный сундук по ковру. – Полагаю, ты никогда не видела детских фотографий Фредерика.
Мой отец закатывает глаза.
– Подходящее время для виски, пап?
– Самое что ни на есть. – Дедушка Фрэнк ставит пустую тарелку из-под пирога на стол и идет к блестящему графину.
Я сажусь у сундука, который Элис открывает.
– Посмотрим… – Она протягивает мне альбом. – Начни с этого. Рождественский.
Раскрываю его и понимаю, что Элис увлекалась скрапбукингом еще до того, как это стало модно. Там есть маленькие кусочки оберточной бумаги и программы церковных служб. «Рождество, 1980 год», – написано на первой странице. Фотография двухлетнего Фредерика, сжимающего завернутый подарок и глядящего в камеру.
– О, какой ты был пухленький.
– Он был коренастым малышом до подросткового возраста, – говорит Фрэнк, передавая стакан темно-коричневой жидкости Фредерику. – Потом вырос на тридцать сантиметров, и девчонки начали кружить вокруг, как мотыльки.
Фредерик делает глоток виски и разворачивает газету отца. Я перелистываю страницы альбома, разглядывая, как Фредерик превращался из ребенка в школьника. Его улыбку можно узнать даже на фотографиях из детского сада. Первое его фото с гитарой относится к 1989 году.
Элис запускает руку в сундук.
– Я сохранила кое-что еще, – говорит она тихо. Достает серебряную детскую погремушку, потускневшую от времени. Та звякает, если ее потрясти. Еще есть три литых металлических машинки с облупившейся краской. – Думала, они могут пригодиться внукам, – говорит Элис мрачным голосом.
Я качу крошечную Camaro по ладони и молчу. На диване перед Фредериком поднята газета, точно щит. Когда кладу игрушки обратно в коробку, мое внимание привлекают слова «Дикие кошки 1995», проштампованные на корешке книги. Я достаю школьный альбом отца.
Элис смеется.
– Это был период плохой прически, – говорит она. – Тебе не обязательно это видеть.
Я сажусь с альбомом на диван и открываю его на странице выпускного класса.
– Боже, – вырывается у меня. Элис права насчет прически. У Фредерика были волосы как у рок-звезды – длинные и взъерошенные. Прическа Эдди Ван Халена. – Интересно, сколько заплатит People за такое? – подшучиваю я.
– Прибью тебя, – говорит Фредерик из-за газеты.
Я тычу в него альбомом.
– Сохраню для шантажа. Так что веди себя хорошо. – Куда проще игнорировать тяжесть в груди, когда шутишь над ним.
Неделя тянется, общее настроение колеблется между напряжением и рождественским весельем. Как Элис, так и Фредерик безоговорочно добры ко мне, но чувствуется, что им некомфортно друг с другом. Мой отец начинает напоминать зверя в клетке. Он избегает Элис, проходя в гостиную, пока она готовит, и закрывает дверь в свою старую комнату, чтобы сделать звонок. Иногда я слышу звуки его гитары за дверью.
– Умрешь, если проведешь немного времени со мной? – спрашивает моя бабушка в рождественский вечер.
– Умрешь, если перестанешь начинать так фразы? – парирует он, заглядывая в холодильник, чтобы взять пиво. Затем он идет в комнату смотреть футбол с отцом.
Я украшаю глазурью имбирное печенье с помощью зубочистки, когда Фредерик возвращается, чтобы положить бутылку в мусорное ведро.
– Эй, – останавливаю его. – Я сделала одно для тебя.
Он кладет руку мне на волосы.
– Знаешь, твоя бабушка очень рада тому, что ты занимаешься всем этим с ней, – говорит он замогильным тоном.
– Вот, – говорю я, поднимая печенье, которое отложила. – Посмотри на его футболку, – кладу печенье Фредерику на ладонь.
Он отрывисто смеется.
– Никогда еще не видел имбирного человечка с футболкой AC/DC. Тут есть молния и все остальное. – Затем он целует меня в лоб. – Спасибо, детка. Будет нечестно, если я его съем?
Я качаю головой.
– Соверши преступление.
– Фрэнк? – Элис зовет моего дедушку из другой комнаты. – Кэти пришла. Можешь помочь с подносами?
Я поднимаюсь, чтобы взглянуть, не нужна ли помощь. Белый фургон остановился у дома. «Кейтеринг от Кэти», – написано на его боку.
Я придерживаю дверь, пока Элис, мой дедушка и доставщик несколько раз ходят от кухни до фургона и обратно.
Фредерик стоит, наслаждаясь печеньем и наблюдая.