контракт был заключен, потому что продюсер зашел не в тот клуб не в тот вечер. И ты, еще одна случайность. И из-за того, что твоя бедная мама умерла, ты оказалась со мной. Потом, Нора думала, что она слишком стара для беременности, так что моя семья будет еще больше.
Это, без преувеличений, самая длинная речь, какую Фредерик произносил передо мной.
– Ты как двойной минус. Все отрицательное оказывается положительным.
– В конце концов да. И какая проблема у двойного минуса?
– Он может запутать.
– Именно так, черт побери. Было пролито много слез из-за беременности Норы, притом что есть двое людей с хорошей работой, достаточными средствами, которые любят друг друга. Так что если хочешь избежать душевной боли, продолжай идти своим путем. Строй планы.
Глава 27
Спустя два дня я возвращаюсь домой после уроков и нахожу бумажный пакет у нашей двери. «Рейчел» – написано сверху. Я открываю его и вижу большую коробку презервативов внутри – полный ассортимент. И записка: «Рейчел, их срок годности – четыре месяца. Так что не торопись. Папа».
– О боже! – вскрикиваю я, краснея в пустом коридоре. Затем захожу в комнату и ищу, куда их спрятать.
После нашего разговора на кровати Джейка мы с ним лишь обмениваемся вежливыми фразами. А сегодня я заметила его в столовой в окружении смеющейся толпы младшеклассниц.
Меня словно в живот ударили.
– Где Джейк? – спрашивает Аврора, сидя у окна, точно прочитав мои мысли. Она смотрит на нашу неубранную комнату, как будто могла случайно его не заметить. – Давно его не видела.
– Думаю, он занят, – говорю я, пытаясь скрыть горечь в голосе.
Аврора щурится, глядя на меня поверх ноутбука.
– Занят для тебя? Не верю.
Я собиралась погрузиться в домашнее задание по испанскому. Однако на уме слишком много всего.
– Приберусь немного. Не могу думать.
– Digame[17], Рейчел. Что у вас не так с Джейком?
– Не хочу это обсуждать. – Начинаю раскладывать тетради на столе, где уже нет свободного места.
– Этот парниша любит тебя. Все не может быть плохо. Расскажи.
– Расскажу, – срываюсь я. – Как только ты познакомишь меня со своим тайным бойфрендом.
Аврора делает обиженное лицо. Затем снова опускает глаза на монитор и больше со мной не разговаривает.
Чувствуя себя виноватой, выхожу из спальни и начинаю прибираться, надеясь, что это поможет привести мысли в порядок. Выбрасываю старые записи, оставшиеся с прошлого семестра. Складываю в стопку журналы Авроры, так как они валяются по всему полу у нас в комнате. Приятно заняться чем-то полезным.
Я стала вспыльчивой из-за того, что скучаю по Джейку. Мне не нравится думать о себе как о ком-то, кому необходимо внимание парней.
– Проблема многих женщин, – говорила мама, – в том, что они считают, им нужен мужчина, чтобы найти себя. Мужчина же хочет только одного.
Отправляя в мусорное ведро очередную порцию бумаги, я понимаю, что застряла на одной бесчувственной мысли. Моей матери было что сказать о мужчинах. Но ни один мужчина никогда не переступал порог нашего дома помимо тех, кто приходит починить технику или проверить счетчики.
Почему? Страх? Как и у Фредерика, который перестал водить после того, как врезался в дерево.
И не важно, что говорила мама, в эту самую секунду я готова отдать что угодно, чтобы позвонить ей и излить душу. Что угодно.
Я прибираюсь в комоде, что дает мне возможность занять чем-то руки. Убираю все заколки и расчески в верхний ящик. Меняю простыни на постели, завязывая в них всю грязную одежду.
Включая старый пылесос, который мы купили в секонд-хенде, я атакую комки пыли в углу спальни. Комната стала выглядеть лучше. Старой футболкой я даже вытираю пыль на столике. Там стоит мамина шкатулка, под ней свободный от пыли прямоугольник. Кладу шкатулку на кровать, пока прибираюсь.
Шкатулку я вытираю в последнюю очередь. Открыв крышку, откладываю подставку с мамиными украшениями и рассматриваю фотографии внизу. Я, сидящая с улыбкой на коленях у Санты. Мне шесть или семь. Мама говорила, что, когда я была маленькой, мы на каждое Рождество ждали в очереди, чтобы увидеть Санту, а в последний момент я всегда трусила и убегала.
Мама обожала эту историю.
– Однажды мы стояли в очереди дважды, потому что ты клялась, что готова с ним поговорить. Бесполезно.
Кладу фотографию на кровать и смотрю на следующую. На снимке тоже я, на сцене во время своего последнего, весеннего, концерта. Я не видела этой фотографии раньше и не знала, что она существует.
Это было всего за месяц до ее смерти.
Перебираю другие фото. Несколько школьных снимков – те самые, ужасные, в неестественной позе на фоне занавешенной серой стены. И фотография нас с Хейзом, улыбающихся на фоне торта в мой день рождения. Насчитала тринадцать свечей на торте. Это было через два года после того, как отец Хейза покончил с собой.
Я рассматриваю улыбку Хейза на фотографии и прихожу к выводу, что в ней нет ни намека на печаль. Может, через год мне тоже станет легче.
На дне шкатулки лежит блестящий желтый конверт. Достаю его. Он плохо заклеен и открывается, как только я провожу ногтем по краю. Внутри стопка фотографий одинакового размера, вероятно, сделанных в одно время.
У меня перехватывает дыхание при виде первой из них.
Со снимка на меня смотрят молодая версия моей мамы и Фредерик. Он обнимает ее одной рукой, а другая у нее на колене. Мама косится на него и смеется. На них шорты и кроссовки, они сидят на ступеньках какого-то крошечного дома. Но меня удивляют не молодые лица и длинные волосы, а выражение маминого лица. У нее такая влюбленная, такая беззаботная улыбка, что это меня потрясает.
Никогда не видела, чтобы она смотрела так на кого-то.
На следующем снимке у Фредерика борода. Он сидит без майки в кресле, в руках гитара, а мама стоит позади него, положив руки ему на плечи. Ее пальцы чувствуют себя так уверенно на его оголенной коже, что меня бросает в дрожь. Это именно то, что я никогда не могла представить, – они двое вместе. Нескрываемая радость на мамином лице меня поражает.
Я даже не понимаю, что плачу, пока не прибегает Аврора.
– Что случилось? – Она садится на кровать. – О! Это твоя мама.
Аврора берет стопку снимков и перебирает их.
– Где это? – Она указывает на фото. Фредерик стоит на тропинке с гитарой на боку. За ним желтые и оранжевые осенние листья. На следующем фото рядом с ним мама.
Они целуются.
Я вытираю глаза тыльной стороной ладони.
– Понятия не имею. Никогда раньше не видела эти фотографии. Она обманывала меня.
Аврора выглядит напуганной.
– Обманывала? Насчет снимков?
Киваю. Я много раз спрашивала у мамы, есть ли у нее его фотографии. Когда немного повзрослела, спрашивать, конечно, перестала и начала искать в интернете.
– Дорогая, она не хотела вспоминать об этом. Ее несложно понять.
– Нет, сложно! – вскрикиваю я. На следующем фото они вдвоем склонились над картой. Его пальцы смахивают прядь волос с ее плеч. Мамина рука на его руке.
Они такие счастливые.
Настоящая ложь, понимаю я, не в том, что фотографии существуют, а в том, что на них изображено. Каждый раз, когда мама упоминала о нем, казалось, будто он причинил ей боль, словно это была болезнь. Но это неправда. Мама любила его.
Это не было сомнительной случайностью или дешевой ошибкой.
– Ей просто не повезло, – вздыхает Аврора, откладывая снимок на кровать. На нем Фредерик тащит ее на спине посреди какой-то поляны. – Сколько ей было, когда она умерла?
– Тридцать восемь.
Аврора вытирает глаза.
– Она могла бы влюбиться снова, нет?
Я не знаю. Мое восприятие ее претерпевает огромные изменения. Мама, которую я знала, измеряла риски и оценивала пипеткой. Она верила, что удовольствия нужно откладывать на потом. Однако, очевидно, так было не всегда. И я – та, кто превратил счастливую девчонку на фото в усталую женщину, работающую двойные смены в больнице.
Увидев следующую фотографию, я щурюсь. Но потом издаю удивленный возглас.
– Dios[18]! – восклицает Аврора. – Твоя мама играла на барабанах?
Это она на сцене, держит палочки над барабанами. Ее волосы собраны в пучок на затылке.
На бас-барабане наклейка «Блюз Дикого города».
– Дикий город, – говорит Аврора. – Прямо как в песне.
У меня нет слов. Я не знаю, как справиться с удивлением. На фото Фредерик у микрофона, а бас-гитара стоит на стойке.
Всю свою жизнь я пыталась понять своего отсутствующего отца. И все это время ничего не знала о маме.
– Кто сделал фото? – спрашивает Аврора. – Кто это? – Она показывает последний снимок, на котором три человека. Трое лежат в траве, а рука одного мужчины поднята, чтобы сделать селфи.
Я даже не задумалась о том, кто мог делать фотографии.
– Это Эрни, – говорю медленно. – Когда у него еще были волосы. – Беру конверт и переворачиваю. «Хэтэуэй», – написано в углу.
– Какое счастье, что Эрни фотографировал и теперь эти снимки твои.
Я не уверена. У меня кружится голова.
Следующие несколько дней тяжелые.
Большую часть года Клэйборн был моим Хогвартсом – отдельное место в моей жизни, где все в основном хорошо. Однако горе нашло меня и в Нью-Гэмпшире. Мне просто грустно. Печаль висит надо мной, словно туча.
Я по-прежнему выбираюсь из постели каждое утро и хожу на уроки. Но как только прихожу, не могу сконцентрироваться. Я искала в Google маму вместо отца. Поиск «Дикого города» никогда не давал результатов. А вот поиск «Блюза Дикого города» привел к старому списку треков клуба в Канзасе.
Названия песен были незнакомы, как и обложки. Однако певцом значился Фред Ричардс, басистом – Эрни Хэтэуэй, а барабанщиком – Дженни Кэй.