Если моя служба боевая, административная ценилась такими вождями и администраторами, как Кауфман, Черняев, Розенбах, Куропаткин, Иванов, обращавших внимание на выдающуюся деятельность, на административные труды мои, то как и чем объяснить такое исключительное отношение ко мне генерала Тевяшова, при котором я оставался в […] всего полтора месяца.
На запрос мой письмом […] января (имеется в Главном Штабе со всеми приложениями) генерал Тевяшов ответил мне, что обстоятельствами, послужившими увольнению меня в отставку было то, что я три года(!) терпел неприязненное отношение ко мне помощника Наливкина. Но если даже допустить такую наличность моего великодушия, то разве же это составляет такое преступление, за которое следовало карать губернатора, не испросив объяснений, отчислением от должности, увольнением от службы и лишением при отставке чина. Разве редки у нас и везде примеры неладов, неприязни между начальниками и их помощниками. Разве моя вина – допустим, снисхождения и терпеливости – такова, что не погашается ни выдающимися заслугами […] в Фергане (хотя бы взять андижанское землетрясение), ни 38-летней работой в Туркестане, ни даже […] манифестом 11 августа 1904 года.
Если я оказался виновным в том, что терпел Наливкина, то почему этого не терпел мой чиновник, через год после отчисления от должности помощника губернатора, награждая в декабре с. г. орденом Владимира 3 ст. и оставляя в распоряжении генерал-губернатора с содержанием помощника. Значит, признано, что Наливкин не только терпим, но и […], хоть ряд моих донесений генерал-губернатору указывал на противозаконное, вредное для службы, отношение его к власти, которое имело место и ранее, за что он уволен был от службы по учебному ведомству.
Таким образом, по сложившимся фактам выходит, что я один пострадал за это […], что не требовал официально, за […] избавления меня от помощника Наливкина. Очевидно, слишком поспешно, еще до отъезда генерала Тевяшова из Петербурга, было поставлено такое решение. Рядом фактов, письмами ко мне, как к губернатору, генерала Иванова я доказал, что все то, что требовалось законом, мною сделано, а именно: генерал-губернатор был осведомлен о неприязненных отношениях ко мне помощника и готовился устранить их, но так сложилось, что он не успел этого сделать, на пятый день после кончины генерала Иванова Наливкин послал на меня серию доносов. Чем же я-то тут виноват? Всем известно и самому генерал-адъютанту Сахарову, через генерал-майора Васильева, насколько генерал Иванов был нерешительным в таких случаях, при требованиях поддержать власть. В одном из писем ко мне (имеется в Главном Штабе), в ответ на мои доклады о невозможно плохой работе советников Областного правления (дела же […] по 20 лет), генерал Иванов успокаивает меня тем, что в других областях дела идут еще хуже, и просит снисхождения к чиновникам, а в то же время губернатору пишутся неприятности по разным случаям медленной работы Областного правления.
Наконец, когда после кончины генерала Иванова я послал 2–3 рапорта о невозможных отношениях ко мне Наливкина и с привлечением его с советниками к законной ответственности, дело кончилось тем, что Наливкина отчисляют в распоряжение генерал-губернатора, но и мне готовят это же самое, за то что я терпел 3 года.
Не могу думать, чтобы я был виноват по доносам Наливкина. Все доносы эти должны приносить только нравственный […] доносчику, указывают на то, в каком я был отчаянном положении, имея помощника, который […] моей работы […] то, что […] казалось ему преступным. Напротив, все доносы свидетельствовать должны о моей правильной […], не дают ни одного случая бездействия власти. Кто же, кроме Наливкина, решился поставить мне в вину то, что я держал область в твердых руках, налагал в нужных случаях на туземцев штрафы, [.]в повиновении. К великому удивлению и огорчению, могу констатировать, что мне легче было держать в повиновении 1,5 миллиона населения, чем двух чиновников Областного правления. Но это уже не моя вина, [.] должны выше, тот что издавал приказы, […] генерал-губернатору и получая в ответ успокоение, что в других областях еще хуже и что не всем дана Господом Богом та энергия, какая дана мне. А генерал Тевяшов пошел еще дальше в поддержании власти губернатора и на представленный мною рапорт о бездеятельности и [.] ответил официально на мое ходатайство, что губернатору не предоставлено право ходатайствовать о переводе советника в другую должность.
Что же мне оставалось [.] обидного отношения к представителю царской власти со стороны Главного начальника края, как не подать в отставку. За то я […] производства […] в следующий чин, что имеет для меня значение, как и сама преждевременная отставка.
Позволяю себе обратиться к справедливости и беспристрастию Вашего Высокопревосходительства, усердно прося обратить ваше внимание на это беспрецедентное дело и дать мне справедливое удовлетворение.
Отставной генерал-майор Георгий Алексеевич Арендаренко
РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 3272. Л. 233–235. Подлинник.
Рукопись.
«…Утехи захолустного бытия». Письма Н.П. Наливкина академику В.Р. РозенуТ.В. Котюкова
Письма… В век Интернета эпистолярный жанр если не умер, то претерпел серьезное изменение. Чтобы разобрать и прочитать иной почерк на пожелтевших листках, порой требуется недюжинное терпение. Иногда – навыки шифровальщика. Считается, что по почерку можно многое сказать о человеке. Почерк у Наливкина был острый, резкий, без плавных переходов, без витиеватости. Даже округлые от природы гласные буквы «а» и «о» у него получались вытянутыми и угловатыми. В этой резкости – весь Наливкин.
Как отмечалось выше, в середине 80-х гг. начинают выходить в свет научные работы Владимира Петровича по истории, этнографии, языкознанию коренного населения Туркестана.
Ученый-любитель, самоучка, он быстро завоевывает репутацию человека, который обладает обширными знаниями о Туркестане, не только среди чиновников краевой администрации, но и среди выдающихся отечественных востоковедов того времени. Он переписывается с известными учеными. В Санкт-Петербургском филиале Архива Российской академии наук (СПФ АРАН) сохранились его письма академику Виктору Романовичу Розену[242].
Свои работы («Краткая история Кокандского ханства», «Очерк быта женщины оседлого туземного населения Ферганы» и т. д.) Наливкин пересылал академику Розену, получая в замен «Записки Восточного отделения Императорского Русского археологического общества», издававшиеся по инициативе и под редакцией последнего. Там же, в «Записках», будет опубликована рецензия Розена на книгу «Краткая история Кокандского ханства»[243].
В 1880-х гг. Наливкин публикует несколько небольших работ по археологии Туркестана. В 1886 г. в «Записках императорской археологической комиссии» печатается его статья «О курганах в окрестностях Ташкента»[244]. В 1887 г. местная «Туркестанская туземная газета» опубликует другую его статью – с описанием древних памятников в черте города[245].
27 января 1888 г. Наливкина избрали членом-сотрудником Императорского Русского археологического общества (ИРАО), восточное отделение которого возглавлял академик Розен. Он же предложил кандидатуру Наливкина.
В 1895 г. в Ташкенте был создан Туркестанский кружок любителей археологии. Наливкин был одним из его учредителей[246]. По свидетельству астрофизика Ташкентской обсерватории В.В. Стратонова, именно Наливкин, основываясь на сообщениях жителей Самарканда и результатах собственных небольших раскопок, указал точное местонахождение обсерватории Улугбека[247].
В 1880-90-х гг. у Наливкина появилась еще одна страсть – он увлекся собиранием восточных рукописей. Академик К.Г. Залеман[248], в 1897 г. побывавший в Туркестанском крае, в своем отчете отмечал, что Наливкин, принес в дар Азиатскому музею две рукописи[249]. Покупал он их на средства, выделявшиеся Академией наук, и на свои деньги. Наливкин разыскивал рукописи не только в Самарканде, в котором тогда жил, но и на книжных рынках Бухары и других городов. При этом его как собирателя отличала большая тщательность в отборе приобретаемых источников[250].
Среди материалов Документального фонда, входящего в состав рукописного собрания Института восточных рукописей РАН, сохранились деловые бумаги, письма, вакуфные документы подаренные Азиатскому музею В. П. Наливкиным, в том числе – конверт с дарственной надписью: «Дар Азиатскому Музею от В.П. Наливкина. Самарканд 23.05.1897»[251].
Публикуемые ниже письма охватывают 1887–1889 гг. – самый плодотворный в творческом и научном плане период жизни Владимира Петровича.
Читаем письма. Наливкин верен себе. «Вытурить, впрочем, всегда успеете», – пишет он Розену, благодаря за предложение стать членом ИРАО. Спустя год он со свойственной ему прямотой, требовательностью и самокритичностью сетует, что за год работы «не сделал решительно ничего путного».
Среди сухих строк «по существу» находилось место простым и по-человечески трогательным отступлениям: «У нас, кажется, наступает весна. Тепло, ясно. Предвкушаем весенний пролет бекасов[252] и иные утехи захолустного бытия».
Письмо № 1
Милостивый государь Виктор Романович!
В одну из моих последних поездок в окрестностях Ташкента мне удалось найти донышко от какого-то глиняного сосуда (глазированного), на котором оказалась надпись.