[286], автор исторической трилогии «Звезды над Самаркандом». Рукопись хранится в Центральном государственном архиве Республики Узбекистан, в личном фонде В. П. Наливкина. Первоначально, в 1965 г., из поступивших на хранение документов было сформировано лишь одно дело (1 единица хранения). В 2002 г., при обработке личного фонда историка и историографа отечественного востоковедения и исторической науки в Русском Туркестане и Советском Узбекистане Бориса Владимировича Лунина, было обнаружено 27 документов, имеющих отношение к В. П. Наливкину, в том числе и предлагаемые сегодня воспоминания. В настоящее время эти документы являются составной частью фонда 2409 «Личный фонд В. П. Наливкина».
Б.В. Лунин описал научную биографию Наливкина в биобиблиографических очерках о деятелях исторической науки Узбекистана[287]. Но его общественно-политические взгляды, личная, гражданская позиция остались «за кадром». В воспоминаниях Ивана Наливкина большое внимание уделяется общественно-политической деятельности Владимира Петровича.
Вместе с женой, Марией Владимировной Наливкиной, он поселился в урочище Радван среди кыпчаков, а затем в небольшом кишлаке Нанай, где прожил шесть долгих лет. В литературе данный поступок Наливкина объясняют влиянием на него идеологии «хождения в народ»[288]. Из письма же самого Наливкина следует, что, находясь на службе в должности помощника Наманганского уезда, он столкнулся с рядом трудностей в связи с незнанием языка, быта, истории края и хотел восполнить эти пробелы, несмотря на отсутствие специального востоковедческого образования[289].
После завершения работы над «Русско-сартовским и сартовско-русским словарем» и «Очерком быта женщины оседлого туземного населения Ферганы», в 1884 г. Наливкин вернулся на государственную службу и вскоре его рекомендуют на должность преподавателя местных языков в Туркестанской учительской семинарии. В своих воспоминаниях бывший директор учительской семинарии Николай Петрович Остроумов отметил, что Наливкин заложил основы преподавания восточных языков[290]. По инициативе Наливкина практиковались летние поездки воспитанников в кишлаки с целью сбора этнографических материалов[291].
Русско-японская война и Кровавое воскресенье вплотную подвели Наливкина к «безоговорочному одобрению революции 1905 г.»[292]
В 1906 г. при генерал-губернаторе Д.И. Субботиче, Владимир Петрович по собственному прошению уходит в отставку «по семейным обстоятельствам» в чине действительного статского советника. Какое-то время он читает лекции по мусульманскому праву и активно сотрудничает с газетой «Русский Туркестан»[293]. В ходе второй думской избирательной кампании В. П. Наливкин был избран депутатом от европейского населения г. Ташкента. Став депутатом, Владимир Петрович обозначил свою позицию на встрече с населением Ташкента 9 февраля 1907 г.: «…Я буду сидеть в рядах социал-демократов, к которым по своим воззрениям стою ближе, но я все-таки беспартийный, гнет дисциплины столь давил на меня, что я последние свои годы хочу быть свободным и последние старческие силы свободными отдать своей истерзанной родине»[294]. Газета «Среднеазиатская жизнь» писала в этой связи с насмешкой, намекая на политические пристрастия Наливкина: «Кому же и быть представителем социал-демократов, если не вице-губернатору, да еще ферганскому»[295]. Сам Наливкин никогда не выражал своих однозначных симпатий меньшевикам или большевикам, но, возможно, с большей симпатией относился к менее воинственной позиции меньшевистских лидеров. Иван Борисович Наливкин политические пристрастия деда определил следующим образом: «Он был только сочувствующим социал-демократическим идеалам, не считая себя членом партии»[296].
С роспуском II Государственной Думы в 1907 г. Наливкин вернулся в Ташкент, но был лишен властями заслуженной пенсии, правда с сохранением чина. Он зарабатывал литературным трудом.
Сохранилась версия о событии, якобы побудившем Владимира Петровича написать одно из своих интереснейших произведений «Туземцы раньше и теперь». Как-то полицейский пристав привязался с придирками к одному узбеку и настолько вывел его из терпения, что последний назвал его назойливой мухой с прибавлением некоторых эпитетов, за что был немедленно схвачен и обвинен в оскорблении царской особы (муха и царь звучат в узбекском языке одинаково – паша). Защитником подсудимого выступил Владимир Петрович и произнес горячую речь, в которой показал, что обвинение построено на подтасовке, что власти создают невыносимые условия местному населению[297].
Воспоминания внука ярко раскрывают личностные характеристики В. П. Наливкина, его человеческие слабости и пристрастия, что, безусловно, помогает понять и принять этого неординарного человека. Иван Борисович пишет и о бабушке, Марии Владимировне Наливкиной, которую Н.и. Веселовский называл «первой русской женщиной-этнографом» – соратнице и помощнице Владимира Петровича.
Мария Владимировна скончалась от рака в ноябре 1917 г. В это время Владимир Петрович жил у своего второго сына Владимира. Наливкин тяжело переживал смерть своей подруги и мужественной помощницы в нелегкой подвижнической жизни. По воспоминаниям дочери, Натальи Владимировны, утром 20 февраля 1918 г. Владимир Петрович незаметно вышел из дома. На столе в его комнате была обнаружена записка, написанная красными чернилами: «Прошу в моей смерти никого не винить, В. Наливкин». На одной из боковых дорожек Ташкентского кладбища был найден труп Владимира Петровича, а сбоку, в фуражке, лежала вторая записка такого же содержания и револьвер[298].
Иван Борисович Наливкин в воспоминаниях о деде спустя несколько десятилетий напишет: «он покончил с собой потеряв цель в жизни, замучив себя переживаниями» [299].
Могилы В.П. и М.В. Наливкиных на старом русском кладбище Ташкента не сохранились. Через два года после их смерти кресты вырыли, а сами могилы были уничтожены в 1942 г.
И. Наливкин
1957–1959 гг.
Воспоминания о В. П. Наливкине[300]
Мне шел двенадцатый год, когда февральским утром Владимир Петрович оставил на столе в своей комнате написанную красными чернилами записку[301]: «В моей смерти прошу никого не винить. В. Наливкин».
Я потерял его прежде, чем мог сознательно оценивать его поступки и высказывания. Но теперь, когда осталось не так мало людей, близко знавших В. П. Наливкина, я пытаюсь восстановить то немногое, что слышал о нем, главным образом от моих родителей, либо – в меньшей степени – запавшие мне в память личные впечатления. Владимир Петрович был антиподом чеховского «человека в футляре», и ему было совершенно несвойственно скрывать свои взгляды, поступать не так, как подсказывала его совесть, опасаться, «как бы чего не вышло». Поэтому биография его изобилует различными столкновениями и конфликтами. Список их, пожалуй, начинается со спора шестилетнего ребенка с няней, которую он пытался убедить, что Иисус Христос был еврей, и привел ее в ужас «богохульными» речами.
Более серьезный характер носило столкновение В.П. Наливкина со М.Д. Скобелевым, о чем он рассказал в опубликованных им воспоминаниях о последнем. Совершенно беспрецедентным в истории русской бюрократии был конфликт с ферганским военным губернатором Арендаренко.
Владимир Петрович, подчиненный Арендаренко, – как рассказывала моя мать, – установил, что губернатор берет с населения взятки, и направил материалы в соответствующие инстанции с требованием привлечь Арендаренко к уголовной ответственности. Разумеется, власти не могли допустить такого скандала, как суд над губернатором, да еще по настоянию его подчиненного, и дело было решено в административном порядке; Арендаренко убрали с поста ферганского губернатора, а Наливкина перевели в Ташкент.
Третий резкий конфликт с непосредственным начальником – главным инспектором народных училищ края Ф.М. Керенским возник в связи с опубликованием последним статьи о медресе Туркестанского края без ссылки на источник – материалы проведенного В. П. Наливкиным обследования сети медресе. В. П. Наливкин публично назвал Керенского литературным вором.
Приведу малоизвестный пример «безрассудного» поступка Владимира Петровича. «Во время работы второй Государственной Думы, – передавала мне Екатерина Ильинична Смолина[302], – в Петербурге вышли на демонстрацию рабочие, интеллигенты, студенты и курсистки; в числе их была и я. На разгон демонстрации были высланы казаки, жестоко полосовавшие демонстрантов нагайками. Вдруг вылетает извозчичья пролетка, на которой в распахнувшейся генеральской шинели стоит В.П. Наливкин – депутат Думы – и кричит казакам: “Не смейте бить!” Вероятно, генеральская шинель ввела казаков в заблуждение, они приняли Наливкина за кого-либо из властей, и избиение прекратилось».
Характерно для Владимира Петровича выступление на одном судебном процессе. Пристав – рассказывала моя мать – привязался по какому-то поводу к одному узбеку и довел беднягу до такого состояния, что тот бросил в лицо приставу нецензурное выражение, в котором фигурировало слово «поша»