то всеми оставлено. Ходить по улицам в сапогах считается неприличным; в них ходит большинство теперешних проституток. Русские ботинки, заветная мечта большинства тех местных франтих, которые видели их где-нибудь случайно, только что начинают входить в моду и встречаются пока очень редко.
При выходе из дому, еще на внутреннем дворе, женщина набрасывает на голову чимбет[407], густую сетку из конского черного волоса, закрывающую лицо и грудь, а поверх чимбета на голову же накидывается паранджи, длинный халат из серой или темно-синей бумажной, иногда полушелковой материи. Подол паранджи достигает щиколоток или земли; концы длинных рукавов, висящих за спиной и схваченных ниткой внизу, нередко волочатся по полу. Приличие требует, чтобы при хождении по улице из-под паранджи по возможности не выставлялись бы цветные наряды женщины, но правило это, в особенности теперь, никогда почти не соблюдается[408]. По способу ношения паранджи туземцы сейчас же узнают уроженку того или другого города. Так, например, в Намангане верхний край паранджи всегда спускают к самому лбу, а нижний конец чимбета выпускают из-под паранджи; в Кокане, наоборот, верхний край паранджи лежит посередине темени, а полы, придерживаемые рукой, закрывают собою края и низ чимбета.
В кишлаках, удаленных от городов, паранджи встречаются редко, у наиболее состоятельных женщин.
Там их заменяют обыкновенные халаты, набрасываемые, так же как и паранджи, на голову. Во многих местностях у кишлачных женщин принято набрасывать не свой халат, а халатишко одного из детей, причем на голову всегда накладывается внутреннее отверстие которого-нибудь из рукавов.
В холодное время рубах, если oни только имеются, надевается две; верхняя обыкновенно и новей, и нарядней нижней.
Поверх их большинство женщин носит ватный халат такого же покроя, как и у мужчин. Подпоясывать его кушаком у женщин не принято. (Красные кумачовые кушаки в 6–8 аршин длиной в большом употреблении у туземных женщин легкого поведения).
В дороге или во время какой-либо работы, как, напр., мытья белья, женщина опоясывается платком, сложенным косынкой. Кушак из какой-либо синей материи она опоясывает во время оплакивания покойника на дому и пpи хождении на его могилу на 2, 3-й и 40-й день[409]. Женский халат делается из ситца, узорного кумача или полушелкового адряса; реже из канауса или атласистого ипаркака. У шелковых и полушелковых халатов подкладка по большей части ситцевая, а у ситцевых и кумачовых она делается обыкновенно из грубой бумажной материи белого цвета или же из туземной непроклеенной марли. У состоятельных городских женщин за последнее время халат стал вытесняться бешметом из полушелковых материй, но так как последний делается здесь или совсем без ваты, или лишь с очень тонкой ее наслойкой, то поверх его в холод обыкновенно надевается и халат.
В городах у старух, а в кишлаках у всех вообще замужних женщин до сих пор можно встретить старинный мунсак – халат с короткими, до локтя только, и очень широкими рукавами.
Шубы такого же покроя, как и обыкновенный туземный халат, на барашке, лисиных лапках или дикой кошке, отороченные бобром, куницей или выдрой, между женщинами встречаются лишь у наиболее состоятельных.
Носильные штаны и рубахи сменяются и моются обыкновенно очень редко. У людей состоятельных в среднем недели через две. Те, кто победнее, снимают их тогда лишь, когда достаточно убедятся в достижении ими степени заскорузлости, именуемой шикар-кир, что происходит, разумеется, в очень различные сроки, смотря по времени года, образу жизни и пр. Голь носит рубахи и штаны, никогда не моя их, до тех пор, пока они не истлеют, истреплются и начнут сваливаться клочьями с их обладателей. Для мытья белья вода кипятится в обыкновенном, по большей части единственном, котле с поташем или цуштаном, растением, из которого здесь приготовляется поташ. Само белье моется или в маленьком деревянном корытце, или в большой глиняной чашке тагара. Мыло, кускам которого здесь придается форма конуса с высотою около 2½ вершков, расходуется очень экономно, не более двух головок на белье всей семьи, отчего последнее никогда почти не отмывается дочиста. (Такая головка стоит от 3 до 5 копеек серебром.)
Выполоскав в холодной воде, баба выжимает белье везде и всегда одним и тем же способом: она держит рубаху правой рукой за плечо, а левой крутит ее непременно от себя. Белье супится на солнце и потом разминается руками. Катанье и глаженье его совсем не практикуются, а большинству даже неизвестны. В холодные зимы его или совсем не моют, или моют очень редко, выбирая сравнительно теплые и ясные солнечные дни.
У каждой мало-мальски состоятельной женщины кроме носильного белья и платья есть еще одна или две, а у тех, кто побогаче, даже и несколько, пелковые рубахи и халаты, которые надеваются при выходе в гости. Рубахи эти, никогда почти не моясь, служат очень подолгу, нам не раз приходилось видеть такие, которые, прослужив 10–12 лет, имели еще настолько сносный вид, что могли в глазах сартянок считаться нарядными. Такие рубахи дома не носятся, по возвращении из гостей немедленно же снимаются и прячутся в сундук, а потому и сохраняются очень долго. Если в городах мы встречаем на улицах большое сравнительно число женщин в пелковых рубахах и халатах, то это отнюдь еще не может служить признаком благосостояния, так как большинство встречаемых нами франтих этого разбора очень часто изнашивают в продолжение всей своей жизни не более двух-трех шелковых рубашек; одна шьется (мужем или родителями) при выходе замуж, а другую, или две другие, она сколачивает впоследствии сама на те средства, о которых мы будем говорить ниже. Придя и сняв верхнюю шелковую рубаху, такая женщина остается в грязной, затасканной ситцевой, надевает такой же ситцевый халат, изо дня в день ест кучу – кашицу из джугары или маш-хурду – кашицу же из риса и чечевицы, а палау с микроскопическими пропорциями мяса варит раз в неделю, по четвергам вечером. В богатых семьях количество праздничной и выходной одежды женщин бывает иногда очень велико, но несмотря на это дома они ходят по большей части грязно и отличаются очень малой опрятностью в отношении своего носильного белья и платья. В новой рубахе или новом халате сартянка садится на землю, прислоняется к глиняному забору, вытирает рукавом посуду и пр. Понятно, что при таком отношении к белью и платью последнее может подолгу оставаться чистым, а благодаря редкому его мытью и другой чистке оно всегда почти имеет очень грязный и затасканный вид.
К каждому из двух праздников, к Рамазану и Курбану, шьются обновки; женщинам они доставляются по большей части их мужьями; реже oни делают их на свой счет или получают от богатых родственников. Количество и стоимость таких обновок, конечно, различны. У состоятельных это – полная обмундировка; у других – халат и рубаха; один халат или одна рубаха; платок или ичиги с калошами и пр. Праздничные обновки носятся все дни праздника, не снимаясь, и если это не шелковая рубаха, то поступают в разряд постоянно носимого белья и платья. Нередко, особенно среди бедного кишлачного населения, приходилось видеть случаи, когда за неимением средств праздничной обновкой женщины был аршин ситца, из которого она делала надставки на рукава поношенной уже рубахи и выпускала их из рукавов халата. Еще за два, за три дня до праздника на улицах начинают появляться новые рубахи, халаты, ичиги, калоши, сапоги и тюбетейки, так как полученные обновы надеваются обыкновенно немедленно же. Сколько проливается слез, сколько извергается ругани, сколько разводов затевается у бедного люда в течение двух-трех дней, предшествующих празднику, а главным образом в день так называемой рапы – кануна, или сочельника!
На базаре все почти лавки отворены. Всюду снует народ. Ближайшие к базару улицы начинают заметно оживляться. И пешие, и конные двигаются с разными покупками; у большинства лица праздничные, довольные. Седой степенный сарт на коротеньком волосяном аркане тащит за собой барана; мальчишка-сын подталкивает его сзади. Другой, в новом халате и тюбетейке, несет сверток ситца и кумача. Жена и дочь просидят весь вечер и весь завтрашний день, чтобы успеть к празднику со своими обновками. Байбача, сын богатого купца, едет верхом и держит на передней луке седла целый ворох ситца, кумача и тика.
Дивана-юродивый усиленно выпрашивает милостыню к предстоящему празднику. Кишлачные сарты на арбах верхом, со свертками ситца, с калошами и платками в руках, торопливо разъезжаются по домам. Женщины в сопровождении детей-подростков снуют в разные стороны, держа на головах подносы, завернутые в разноцветные дастарханы. На этих подносах – палау, лепешки, ситцы, платки и маленькие зеркала. Женщины разносят эти подарки перед праздником к своим худа, у которых они высватали дочерей или сестер своим сыновьям и братьям.
С одного двора несется протяженный и громкий вой. Девка лет двенадцати сидит на корточках, опершись лицом на ладони, а локтями в бедра ног и голосом воет на целый квартал. Отец ничего не купил к празднику, а она ожидала получить по меньшей мере платок.
Подальше, у маленькой входной калитки, в старой тюбетейке и поношенном полосатом ситцевом халате сарт сидит на корточках и не то задумчиво, не то с усмешкой посматривает на проходящий мимо него люд. В ичкари ругается его жена. Она, очевидно, была занята пряденьем ниток, но бросила работу, села в другой угол сакли, распустила головной платок и, не обращая внимания на рев лежащего в бишике ребенка, поносит мужа всеми известными ей поношениями. Она ожидала получить от него новую рубаху и калоши с ичигами, а он только что и принес ей с базара белый кисейный платок и плохонькие, дешевые калоши.