паранджи. Она хотела надеть чей-либо чужой, но взять его было не у кого, и потому пустилась наудалую. Повернем за ней направо, мимо ситцев, разноцветных платков, канаусов, атласов и других материй, к аттарам. Проказница перешла на другую сторону и рассматривает бусы, а мы остановимся вот у этой лавочки. У переднего ее фаса между бусами, нитками кораллов, пуговицами, пузырьками, ящичками с cерой, квасцами и кусочками каких-то корней сидит молодой красивый сарт. Он сосредоточенно смотрит куда-то в сторону, стараясь не глядеть на старуху, которая долго стояла перед ним, но, устав стоять, присела на корточки. «Так что ж, возьмете, что ли?» – слышится из-под порыжевшего от времени и сильно иссекшегося волосяного чим-бета. Сарт молчит и смотрит в сторону. «Ей-богу, я в прошлом году сама купила по 40 к. золотник. Дайте по 30 к.». – «По 20 к., больше не дам». – «Боже мой! Боже мой, что мне делать! Хоть по 25 к. дайте». – «Ну, ступай, сказал, больше не дам – чего торгуешься». – «Возьмите, возьмите, коли не хотите прибавить», – и рука с кораллами протягивается к сарту.
Рассказывать ли вам, читатель, что такое происходит здесь? Говорить ли о том, как сегодня утром эти кораллы были сняты с дочери; как плакала девочка, расставаясь со своим единственным украшением, которое год тому назад покойный отец подарил ей к празднику? Нужно ли говорить, зачем все это было сделано? Конечно, нет. Скучно все это. Уйдемте отсюда. Вон на углу чайхана. Несколько расфранченных бай-бачей (молодых купчиков) сидят на ковре. Перед ними – поднос с лепешками, фисташками и изюмом. Хорошенький батча наливает из медного чайдуша в чашку чай и подносит каждому по очереди. Батча кокетничает и строит глазки. От него берут чашку, заставив его пригубить. Один из присутствующих всматривается в толпу, прищуривает глаза и медленно, как будто оправляя на себе халат, прикладывает правую руку к левой груди. Он узнал в толпе одну из знакомых ему кокоток и делает ей хушамат; она быстро проходит в своем нарядном, блестящем на солнце, светло-сером паранджи и осторожно оглядывается в сторону чай-хань،. А вот в толпе идет худой, угрюмый сарт и вполголоса разговаривает сам с собой. Остановился, не обращая внимания на то, что его толкают со всех сторон, выложил из кожаного мешочка, болтающегося на кушаке у левого бедра, несколько медных и серебряных монет на ладонь левой руки, осмотрел их, сосчитал, потыкал каждую указательным пальцем правой руки, осмотрелся зачем-то по сторонам, сложил деньги опять в мешочек и пошел дальше. Он ткач; он только что продал вытканную им за неделю материю, получил 1 рубль чистого барыша и идет теперь в капан (хлебный базар). На этот рубль он должен купить кусочек мяса, кусочек сала, несколько фунтов рису, чечевицы и муки, моркови, луку и дров, а жена его должна будет позаботиться о том, чтобы всего этого хватило им с двумя детьми на целую неделю.
Сколь хорош и поучителен этот базар! В нем жизнь или, по крайней мере, драма жизни, та живая, правдивая драма, которой не увидишь ни на каких подмостках, ибо на них наука драматического искусства не пускает те типы, которые во всей жизненной наготе мы видим здесь. Здесь все, и куски ярко-блестящего атласа, и отрепья старого, истасканного паранджи, и купцы, ворочающие десятками и сотнями тысяч, и ткачи, зарабатывающие один рубль в неделю, и расфранченная проказница, убежавшая из дому посмотреть на базар, и старуха, продающая лепешки, чего, чего тут нет!
Еще за полверсты, за версту слышится базарный гул, базарный шум. Пойдите ближе. Вы начнете различать какие-то нестройные звуки; войдите на самый базар, смешайтесь с толпой, откройте ваши глаза и уши, и вы услышите целую оперу; вы услышите и мягкий, плавный смех разъевшегося купчины, и надтреснутый, слабый вопль старухи, придавленной нищетой, и поединок двух бедняков, азартно торгующихся друг с другом за три гроша, которые ни один из них не хочет уступить другому, ибо эти три гроша – полторы лепешки, на которых в крайности можно прожить целый, длинный для голодного человека, день.
Здешний базар – это огромный анатомический театр, в котором на глазах всех зрячих людей искусная рука жизни демонстрирует все язвы и недуги местного человечества.
Таким образом, непосредственное участие в добывании средств жизни женщина принимает только в наиболее бедных классах, а исключительно ее трудом семья живет в тех лишь случаях, когда в доме нет мужчины, причиною чего обыкновенно бывает или вдовство женщины, или временная отлучка мужа, которая продолжается, впрочем, иногда очень долго, в течение нескольких лет. Мы знали, например, женщину, от которой муж сбежал, оставив ее с тремя малолетними детьми. Женщина эта, жившая в кишлаке, принуждена была содержать и себя, и детей личным своим трудом.
В том случае, если муж уходит на работу или уезжает по торговым делам надолго, и если он мало-мальски порядочный человек, он оставляет семье запас зерна, муки и небольшое, обыкновенно, количество денег. Мы знали состоятельные купеческие семьи, обороты которых простирались от 20 000 до 40 000 р., в которых мужья, уезжая за баранами в Семиречье или в Западную Сибирь, оставляли семействам, сверх запасов сала, муки, риса и пр., не более 15-2 р. сер. Иногда даже и этих денег не оставлялось в наличности, а предлагалось получить их с одного из должников.
Бывают и такие случаи. Муж живет в работниках. Жена его, обретающаяся в том же кишлаке или городе, долго не получая от мужа никакого вспомоществования, идет к казию. Казы присуждает мужа к еженедельной уплате ей, жене, 40 к. сер., цифры, искони установленной народным обычаем, причем совершенно игнорируется то обстоятельство, что, когда обычай этот установился, пуд пшеницы стоил от 10 до 15 к., а теперь этот же пуд стоит от 50 до 30 к. сер.
Дабы дать возможно полное представление о питании туземцев, мы позволяем себе перечислить главнейшие и наиболее употребительные здесь кушанья.
Любимым, национальным купаньем туземца следует назвать палау, которое считается луипим и даже, до некоторой степени, аристократическим блюдом; блюдо палау очень часто является подарком, которым обмениваются родственники и знакомые, как, например, вечером накануне праздников Рамазана и Курбана. Вместе с тем кушанье это одно из наиболее дорогих, а потому бедный класс может пользоваться им не часто.
В среде малосостоятельного городского населения принято приготовлять его раз в неделю, обыкновенно по четвергам вечером.
Приготовляется палау различными способами; здесь мы скажем лишь об одном, наиболее распространенном. Прежде всего в котле варится суп из баранины. Сварившийся суп выливается из котла в чашку; в более или менее значительном количестве сала поджаривается морковь, лук и мясо, вынутое из супа. Затем все, не исключая и супа, смешанное с рисом, варится в котле до тех пор, пока получится крутая каша; тогда котел накрывается на несколько минут большой глиняной чашкой, опрокинутой вверх дном, и палау готов.
Его выкладывают на блюдо горкой, поверх которой помещают неразрезанные куски мяса. Мясо это крошится при помощи рук и ножа одним из сотрапезников во время еды.
Шавла – жидкое палау или, вернее, рисовая размазня на сале с морковью, луком и мелкими кусочками баранины.
Шурба – суп из баранины, или другого мяса с перцем, луком, морковью, репой, или тыквой, а иногда катыком.
Кулчатай – похлебка из мелкокрошенного мяса и теста.
Мастава – похлебка из мелкорубленного мяса, риса, лука и кислого молока.
Чичвара, или чичпара, – пельмени. Начинка состоит обыкновенно из лука и очень незначительного количества мяса.
Такие мясные кушанья, как каурма, кусочки баранины, поджаренные в сале, асып, колбасы из баранины, печенки и риса и казы, конские колбасы, приготовляются только в наиболее состоятельных домах.
Шир-гурундж – молочная рисовая каша. Куча, или куджа, – жидкая кашица из джугары (сорго), или пшена (реже из кукурузы или ячменя), с примесью катыка – являет собою, в особенности в кишлаках, исключительную почти пищу не только малосостоятельного и бедного населения, но даже семей зажиточных.
Мы знали семейство волостных управителей, в которых чуть не изо дня в день варилась куча, причем пища эта лишь изредка разнообразилась маставой, шавлой, пирожками с тыквой или с листиками люцерны и т. п.
Ун-аш (кушанье из муки) – лапша, сваренная на воде без мяса, с примесью катыка.
Гурда – жидкая кашица из риса на воде с катыком.
Маш-гурундж – жидкая кашица на воде из риса (гурундж) и чечевицы (маш) с репой, морковью, луком, перцем и катыком (или мясом).
Аталя – болтушка из муки, имеющая вид жидкого киселя. Мука поджаривается с салом и затем разводится водой.
Шир-каду (молоко и тыква) – похлебка на молоке с тыквой и рисом.
Перечислив все главнейшие, наиболее употребительные кушанья, нельзя обойти молчанием еще одно, так называемый су-маляк, нечто вроде жидкого киселя, приготовляемого из солода. Здесь приготовление сумаляка, так же как и русских блинов, имеет чисто обрядовый характер. Варят его всегда ранней весной из муки и солода, для приготовления которого искусственно проращивают пшеницу.
На сумаляк приглашаются обыкновенно одни лишь женщины и девушки; большинство приносит с собой понемногу солода и муки. Собираются они вечером. Старухи в продолжение всей почти ночи варят сумаляк, произнося над котлом разные молитвы, а молодежь, бабы и девушки, угощаются пловом, изюмом, орехами и пр. В случае прихода постороннего мужчины женщины и девушки, собравшиеся на сумаляк, не прячутся.
Наутро, поев сумаляка и забрав часть его в чашки, компания расходится. Очень часто на этих сборищах